И ты ты вышел?!
Вышел. Знаю, что дурака свалял, а как-то
Арина, говоришь?
Из новеньких. С виду-то бабенка так себе, тихая, вроде богоматери.
Вызови ее ко мне! велел помощник.
Вернулся десятник в казарму и сказал Ирине:
Иди в контору, помощник требует.
Ну, несдобровать девке, выгонят вместе с Матрешкой, толковала девья казарма.
Ирина пришла к помощнику, спросила:
Вы меня звали?
Да, звал. Так это вы десятника вывели из казармы? Помощник был сильно удивлен. Он хорошо запомнил эту тихую, слабую девушку и никак не ожидал, что именно она, эта новенькая, придет на его вызов.
Он был недавно со школьной скамьи, где, как и многие из молодежи, занимался помаленьку революцией: бывал на студенческих сходках, читал кое-что запрещенное, носил простые сапоги, рубаху-косоворотку, на заводе еще не научился кричать на рабочих, топать ногами, грозить увольнением, выгонять из своего кабинета, и потому сказал Ирине:
Садитесь.
Постою, не привыкать.
Садитесь, садитесь! И добился, что она села. Да, интересный случай. Вы еще тогда, в первый раз, заинтересовали меня, запомнились мне.
Чем?
Лицом, всей наружностью, поведением, я не верю, не допускаю, что вы обыкновенная, рядовая работница.
А кто же?
Не знаю. Может, хотите стать работницей, может, затесались по какой-то нужде. Но не работница.
Вы хотите сказать, что мне не место в вашем заводе? Надо уходить? Ирина встала.
Да нет же, нет! Не истолковывайте моих слов превратно.
Но я достойна увольнения?
Достойны. Но я не увольняю вас.
Почему?
Увольняют не во всех случаях. Расскажите, как это случилось, как вы его, такого дядю, вывели?
Надеюсь, он рассказал сам.
Да, промямлил что-то. Он не мастак рассказывать Как вы осмелились, где набрались такой храбрости?
Никакой храбрости не потребовалось. Сначала я, правда, вскипела очень уж несправедливо гонят Матрешу и была сама не в себе, когда схватила его. А потом он послушно вышел. Так что удивляйтесь не моей храбрости, а смирению десятника.
Понятно: вы победили его не грубой силой, победили духовным превосходством. Теперь скажите: почему вы на заводе, в девьей казарме, когда у вас все данные быть гораздо большим, чем простая работница?
Но это все не к делу почему и как. Разрешите мне не отвечать.
Как хотите.
Все? Можно уйти?
Можно. Продолжайте выходить на работу.
Матрену все-таки выгонят?
Нет, может остаться. Когда вы захотите переменить работу, скажите мне.
Я не хочу менять. Я хочу стать настоящей работницей.
Ну как, кричал, выгнали? встретила Ирину казарма.
Не знаю. Обещали не выгонять.
Чудно! За такие дела не милуют.
В тот же день все подробности, как Ирина вывела десятника, узнались по заводу. К Ирине прибежала Настя.
Пойдем к нам, к отцу, позвала она.
Прохор выслушал рассказ Ирины и долго восторгался:
Здорово! Взяла под ручку и вывела. Без крику, без шуму. Вот так бы вывести всю ихнюю хозяйскую компанию. Нет, не удастся. Десятник растерялся от неожиданности. А главные хозяева не растеряются, они давно ждут, что их попросят освободить место, давно ощерились на народ штыками!
Вечером пришел к Прохору почтарь с газетой. Настя потащила Ирину гулять.
Куда вы, девки? Оставайтесь, кивнул Прохор.
Настя и Ирина сели в уголок, почтарь и Прохор к столу. Почтарь был старенький, худенький, весь дрожащий и озирающийся. Он четверть века проработал на заводской почте, четверть века гнулся перед управляющим, дрожал перед всем прочим начальством и беспокоился, чтобы его не обвинили в крамоле.
Егорыч, жалко мне тебя беспокоить, устал ведь ты, начал почтарь, озираясь на окна и двери, да дело такое. Могилу нам рыть начинают.
Настя, спусти занавески, велел Прохор.
В Петербурге закончик стряпают, по коему все земли под домишками вашими, пахота, покосы, озера, пруды и водопои на них должны отойти к вам и безвозмездно. Заметь безвозмездно, в полную собственность и распоряжение.
Дело, давно бы надо, одобрил Прохор.
Значит, с лесом, с рудами, со всем, что в земле лежит, продолжал почтарь.
С рудами? усомнился Прохор.
Да-да. Не одну поверхность, а и недра.
Такой закон не устоит, не допустят, чтобы с недрами.
В этом вся штука. Начинают подкапываться под закон, не родился он, а его уже хоронить собрались. Было вчера в конторе совещание при закрытых дверях, и говорили там
Ты-то ведь не был?
Не был, где мне! А судья наш был, он-то мне и доложил все.
Почтарь примолк и покосился на Ирину, спрашивая таким немым способом Прохора: можно ли говорить при этой девушке? Прохор ответил так же немо, одним взглядом: можно, продолжай. После того, как Ирина расправилась с гармонистом и десятником, он решил, что она надежна, к тому же разговором о судье хотел проверить свои подозрения, что Ирина дочь судьи, но почему-то скрывает это.
Заперлись и говорили, как закон схоронить, выкидыш из него сделать, продолжал почтарь?
Кто был?
Управляющий, помощник, земский начальник, судья и еще кто-то.
Придумали?
Не совсем. А придумают, взялись, так придумают. Хотят они земли, лесочки, покосы и угодья отнять у рабочих.
Как отнять? Исстари пользуемся. Наши деды-прадеды чистили, корчевали, мы немало сил вбухали и отнять?
Да. Хоть и чистили, и косили, а земля не ваша, земля ихняя, заводская, хозяйская.
С голоду уморить думают?
Народу много, для них хватит.
Не дадим, поднимемся все и не дадим, сказал Прохор.
Не заметишь, как отнимут. Так вот они и скажут: «Нельзя косить, лес рубить, нельзя скот пасти!» Не скажут. Они с подходцем, с хитрым подходцем. Аренду ты за угодья платишь? выкладывал почтарь.
Плачу.
Они и попросят, коль хочешь землей пользоваться, подать заявление. Так, мол, и так, прошу отдать мне покос в пользование на год аль на два. А они тебе билетик пользуйся. Тут и выйдет, что покос не твой, а ихний, коль заявление и билетик на него есть.
Машинка, хитрая машинка. Кто ее придумал?
Земский. Он говорит, что в других местах билетики эти имеются и действуют.
Сам земский против закона?
Против. От закона ему пользы грош, а от заводчиков благодарность получит, за нее и старается.
Одна шайка, что заводчик, что земский. А судья как?
В стороне. Не за вас, не за них. У вас правда, у тех сила, вот и выбирай.
Не возьмем билетов, без них пользовались, без них и будем! За нас закон! горячился Прохор.
Они это до закона думают устроить.
Прохор опустил голову, зажал ее ладонями. Почтарь умолк и начал нервно мять газету. После долгого молчания Прохор поднял голову и сказал:
Драться надо. Завтрева об эту пору приди, я соберу кой-кого, им расскажешь.
Почтарь запахнулся дырявым пальтишком и ушел. Девушки вышли из своего угла к столу.
Слыхали? спросил их Прохор.
Я все-таки не понимаю, сказала Ирина, у вас нет своей земли?
Нету, вся заводская, хозяйская. Избенки на чужой стоят, коровенки на чужой пасутся, траву косим чужую, дрова пилим чужие. Захотят выгнать, тряхнут, дунут и полетишь со всем движимым и недвижимым. Своего у нас только жены да ребятишки, руки да ноги.
Завтра мне можно прийти? спросила Ирина.
Приходи. Покуль там ни с кем об этом деле!
Никому ничего не скажу, пообещала Ирина.
Затихала девья казарма. Лежала Ирина без сна, и рисовался ей Урал от Оренбургских степей и до вогуличей, со всеми своими заводами, рудниками, поселками, смолокурнями и людом. Ходит люд, работает, женится, рожает детей, строит избы, а под ногами у него по земле написано: «Чужая».
Стоит только из заводских контор подуть ветру, как полетят люди со своими домами, скарбом, с детьми, со всем своим счастьем, полетят, подобно пыли, неведомо куда.
Поняла Ирина, что весь рабочий уральский люд всего только голытьба, сплошная голытьба. На драгоценной земле, среди плодородных долин, у рыбных озер и студеных ключей ничего нет у нее своего, надежного, только нагота.
На другой день, когда Ирина пришла к Прохору, там окна уже были прикрыты занавесками, а вокруг стола и по лавкам у стен плотно сидели рабочие и дымили махоркой. Ирина и Настя спрятались в боковушку.
Еграшка, закрой ворота, велел Прохор сыну.
Почтарь повторил все, что говорил накануне, и прибавил:
Сегодня они опять советовались.
Ты видел судью? спросил Прохор.
Судья болен, обещался сказать завтра.
Ирина хотела спросить, чем болен судья, она уже встала, но вовремя спохватилась, что это может насторожить людей не в ее пользу, и села обратно.
Рабочие молчали и еще усиленней курили.
Прохор, говори, сказал один.
Говори, говори! загудели все, задвигались, закряхтели.
Чего здесь говорить, все сказано. Они нас одним, мы их другим.
Чем, чем? вскочил нервный старикашка, распахнул полушубок и замахал шапкой, но ничего не мог больше сказать. Все внимательно глядели на его шапку.
Бастовать, уйдем от станков! проговорил Прохор.
Чтобы на мое место другой стал? Нет, свой станок я не брошу! отрубил старикашка.
Нельзя бросать! поддержали его хором.
Будем косить, сеять, пасти скот, прибавил Прохор.
На одной земле не проживешь, с коровенкой да с курей издохнешь, вскочил другой.
Оброк платить не будем. Сотни лет платим, когда же конец-то?
Вскочили все, заметались шапки, руки, полы полушубков. Заговорили гуртом, никто не слушал, всяк кричал только о своей боли.
За одворицу берут, домишки наши на ихней ладошке стоят!
Лес не тронь!
Рыбки не полови!
По земле ходим, скоро и за это денежку будут брать!
Сжечь завод!
А кто его строил? Мы ведь, мы. Деды и отцы наши, кровь наша!
Неча зря шуметь, дело надо делать.
Пойдем в контору всем поселком!
Слезы лить? Пусть их малые дети льют, у них еще много, а у нас все высохли.
Рабочие пошумели-пошумели и, ничего не решив, разошлись по домам. Почтарь задержался у Прохора.
А судья-то не болен, сказал он. Я видел его. Не хочет он больше сказывать, трусит, что дойдет слух до управляющего.
Сам судья трусит? подивился Прохор.
И струсишь, сказал почтарь многозначительно.
16. О БЫЛОМ
Уральская весна приходит сразу, с лихим, задорным молодечеством. Только вчера над горами летала метель, за тучами пряталось солнце, а сегодня оно безраздельно властвует на чистом и синем небе. С гор хлещут пенистые ручьи, пруды пухнут водой, реки ломают лед и несут его к плотинам, где он гулко дробится о столбы-ледоколы. Из Башкирии летит теплый ветер и быстро пожирает снега, которыми наградила землю метельная зима.
Еще один день и откроются людскому взору оголенные вершины гор, а над ними потянутся неустанные переселенцы земли птицы.
Бутарский завод распахивает свои темные, сплошные железные ворота, и валит из них широким потоком народ, валит не к домам, а к реке, к пруду, на плотину, где в открытые вешняки бурно мчится мутная, отягченная глиной и песком полая вода.
Дружная весна, поговаривают в толпе.
Мальчишки, эти завсегдатаи и участники всех сборищ и шумных событий, скатывают в воду береговые камни и любуются, как вода выплескивается фонтанами.
Эй, эй, беги сюда! кричат они и бегут к обрывистому берегу, где волны стараются вырвать сосну, укрепившуюся на краю его.
У сосны уж обнажены многие корни, ее вершина вздрагивает и склоняется, потом сосна начинает вздрагивать вся. Неугомонные волны глубже врываются в берег, вымывают песок, ломают корни, им начинают помогать мальчишки.
Сосна сильней никнет и наконец падает в реку, а мальчишки радостно орут:
Пошла, поехала! О-о!
Еще несколько усилий реки и сосна быстро плывет к плотине, где и застревает у ледоколов.
Девья казарма вся на берегу. Толпа увеличивается, приходят Прохор и Настя. Начальство стоит поодаль. Там и судья. Ирина украдкой взглядывает на него. Судья очень сед и сгорблен, на Изумрудном озере он был куда бодрее. Настя находит Ирину, и они медленно сквозь толпу рабочих пробираются к Прохору. В толпе порхает громкий, веселый говор о дружной весне и подголоском к нему сдержанный полушепот о самом главном и тревожном о земле.
Как сойдет снег, так и начнется заставят брать билеты на выгоны, покосы и водопои.
Недавно уехал доверенный от завода вербовать по деревням рабочих.
Зачем их? Думают расширять производство?
Лес валить. Хотят сделать большую порубку. Это на тот случай, если земли отойдут рабочим.
Порубку на наших землях?
Да, на тех, которые в крайнем случае будут отводить нам.
Стало быть, нам голенькие песок да камешник? Ловко надумали!
Не дадим рубить лес!
Мужики-то с топорами придут. Что мы, голорукие, сделаем с ними?
На топор есть лом. И вообще на заводе полно всякого железа, хватит прогнать мужиков.
Ты хочешь стравить рабочих с мужиками? Хуже не мог придумать! Мы в драку, а хозяева будут посмеиваться.
Придумаем что-нибудь.
Вот и думай сперва, а потом ляпай. Надо знать, кого лягать. Не то так отлягнется, что ни зубов, ни голов своих не соберешь.
Выждав, когда толпа вокруг поредела, Ирина спросила Прохора:
И давно повелись такие порядки?
Какие?
Обидные, беспокойные, тревожные.
Лучше сказать: давно ли пошли уральские беспорядки? Давно по всему Уралу так грабили и каждодневно грабят рабочего человека. У нас все еще крепостное право. И разные заварушки, бунты дело нередкое. До нас, при отцах наших, бывали, и я за свою жизнь не одну видел.
Ирина попросила Прохора рассказать о былом.
Всего не расскажешь, всего никакая память не могла удержать. На Урале умеют ломать народ, ох, умеют! Почтаря видела? Так вот его по одну зиму чуть не заморозили. Доказал кто-то управляющему, что почтарь нелестно говорил про него, и сразу приказ: выжить, как таракана. Перестали почтарю отпускать дрова, давать лошадь для подвоза, всю зиму волочил на салазках за две версты. И все-таки заставили каяться перед управляющим, как перед богом, падать на коленки перед ним. Мученик вроде нас: голодовал, мерз, сколь обид перенес Диво, что таскает еще ноги. Там, Прохор показал на утес, Башкирия. Когда-то и здесь, на месте завода, она же была. Наши прадеды сбежали сюда из России годов двести, а то и больше назад, сбежали от утеснения помещиками и начальством. Земля здесь была привольная: покосы, лес кругом, зверья в нем не чаяли перебить, озера да реки с рыбой, а главное от начальства далеко. Где оно в горах найдет? И поселились старики Поселились и прижились. Угостили башкир, заплатили им немножко и пользовались угодьями. Никто и не думал, что снова в крепостные попадем, жили вольно и считали себя вольными. Башкирам горы да лес не нужны, степь им, в степи они живут, и дедов наших не теснили. Рай был, а не жизнь, нам такой жизни не видать. Богатства нетронутые. Богатства сами в руки просятся, глаза мозолят. Они-то и сгубили вольную жизнь, на них-то и налетела всякая саранча. Узнали в России, что на Урале золото, медь и железо, и все, чего ни захочешь, и потянули к нему руки.
Дворянишки, генералишки, чиновники те к царской милости: «Нельзя ли получить подарочек? Мы народ не жадный, около Москвы не просим, а согласны и на Урал, в отъезд». А царям что? «Согласен, дарю тебе все места по речке Тагил, говорит царь. Поезжай, заводы строй, наживайся и меня не забывай». А другому: «Дарю тебе земли и все, что внутри их и поверх, значит, и народишко, по речке Косьве».
Третьему по третьей речке, десятому по десятой. Понаехали от дворянчиков этих управляющие, писаря, землемеры, десятники и размеряли Урал, застолбили. Это дача Строганова, это дача Шувалова, это Демидова. В деревни бурмистров послали и уставчики: плати оброк за пахоту столько, за покос полстолька, за оседлость четверть столька, а за водопой рубль.
Мелкая сошка купчишки разные и проходимчики не к царю, а к башкирам с водкой, с халатами, с чаем. Завелись, к тому времю у башкиров каштаны-маклера. Наградит купец каштана, а тот ему бумагу сделает и подписи найдет, а то сам подпишется за всех, что отходит земля такому-то за плату и на вечное владение. Зашумят башкиры, а им бумагу эту в нос: «Землю сами продали. Уходи!» И гнали башкир со своих собственных земель. Дедов наших тоже и гнали, и брали в крепость.