При создании произведений о Башкирии русские советские писатели в двадцатых годах широко использовали материалы устно-поэтического творчества народа. Фольклорные образы, темы, мотивы обогатили художественные произведения А. Кожевникова, Д. Лебедева, С. Злобина («Салават Юлаев», 1929). При этом заимствования из народно-поэтического источника внедрялись в композицию или сюжет не механически, не как орнаментальное украшение произведений о Башкирии экзотическими эпизодами, а опосредованно, творчески перерабатывались, переосмысливались и органически входили в художественную ткань их творений. Фольклорные мотивы служили задаче наиболее полного и совершенного показа жизни, быта и истории башкирского народа. Следовательно, проблема художественного отражения жизни и истории башкир в русской советской литературе двадцатых годов решалась в тесной связи с другой, не менее важной проблемой обогащения русской литературы в процессе взаимодействия с башкирским фольклором. Богатым использованием устного народного творчества отличаются преимущественно произведения на историческую или революционную тематику, созданные в двадцатых годах.
Через полвека после выхода в свет романа «Золотая голытьба» А. Кожевников снова вернулся к своему любимому детищу. Подверг его некоторой редакционно-стилистической правке, изменил название он стал именоваться «На Великой лётной тропе», но основная сюжетная линия, система образов, композиция и идейное звучание остались те же. В новой редакции роман был издан в Москве в 1980 году.
Название романа символично. Великой лётной тропой называлась не одна определенная тропа, а всё множество троп, по которым шли «летные», беглые, среди которых были революционеры, ссыльные, каторжники представители разных национальностей необъятной России.
«Здесь, возле Гостеприимного стана и озера Изумрудного, от Великой тропы, пересекающей всю Россию, отходили, убегали ветки в Башкирию, Киргизию, на Волгу и Кавказ, в дебри северных лесов».
На этой тропе скитаются беглые, высланные из родных мест, среди них истинные защитники народа, гордые, бесстрашные люди, беззаветно любящие трудовой люд, Флегонт-младший, Прохор Буренков, Иван с Манькой и другие.
Роман А. Кожевникова «На Великой лётной тропе» перенасыщен фольклорно-романтическими, экзотическо-этнографическими красками, приключениями. Мы расстаемся с полюбившимися героями, когда они встают на защиту пролетарской революции. И нет сомнения, что они сумеют защитить завоевания Октября. Потому что они беспредельно влюблены в свою землю, в свой народ, готовы отдать все за свободу и счастье трудового народа, спаяны между собой товарищеским долгом, великой нерушимой интернациональной дружбой.
Мурат Рахимкулов,
Александр Шмаков
НА ВЕЛИКОЙ ЛЁТНОЙ ТРОПЕРоман{14}
1. ФЛЕГОНТ-СТАРШИЙ И ФЛЕГОНТ-МЛАДШИЙ
Дорогие мои читатели, приглашаю вас на Урал!
Там среди каменных и лесных дебрей живет неустанная работящая речка Болтунок. Собираясь из множества горных ключей и потоков, она за свою долгую жизнь изрезала ущельями большой каменный кряж, перемолола в песок тысячи золотожильных скал и засыпала тем песком свою главную долину.
Человеческая история этих мест началась лет сто назад. Первый шалашик скрытно поставил бродяга, бежавший из ссылки, отрекшийся от своего имени и назвавшийся Непомнящим. Сам безымянный и втайне тоскующий по имени, он увлеченно крестил все неназванное. Речке за ее веселую говорливость дал имя Болтунок, долине Золотая падь, разным шиханам и утесам Сторожевой, Встречальный, Прощальный.
В том же году к первому шалашику пристроился еще один, а лет через пять уже работал большой золотоискательский стан. Первопоселенцы назвали его Гостеприимным. Так и утвердилось.
На стану без умолку гремела бутара. Лишь изредка отдыхая, люди и кони подвозили золотоносный песок на промывку. То и дело скакали куда-нибудь казаки-охранники. Расхаживали важные жандармы. Вечно гамел кабак.
Речка Болтунок бежала через длинный ряд золотопромывательных аппаратов вашгердов, бежала взбаламученная, непроглядно желтая. Пить из нее было нельзя, ходили за водой на горный ключ кипун по соседству.
У истока этого ключа, на выезде из беспорядочного скопища казенных казарм, частных избушек и шалашей, меж грязных приисковых отвалов, стояла каменная кладка, напоминающая человеческое строение. Громадные необделанные, даже не тронутые тесаком глыбы во всей их первобытной дикости лежали большим холмом. На вершине холма часто курился дым, летали искры, в просветы между камней вырывался языками пламень. Внутренность холма то железно стучала и гремела, то вдруг раздавался сильный шип, и белый пар начинал клубиться из каждой щели. Временами явственно слышались брань и проклятия, которые могли принадлежать только человеку, временами густой злобный рык, сердитое ворчанье; они могли принадлежать скорее медведю. Около этого каменного холма всегда толпились приискатели с топорами, лопатами, стояли распряженные лошади, валялись разбитые таратайки, тачки, колеса, поломанные оси. Была в том холме кузница Флегонта-младшего.
Родился он зря, низачем, так и говорил про себя:
По ошибке выпустили меня на свет.
Ошибка была такая: еще до рождения кузнеца его мать с отцом назвали первого парнишку Флегонтом. Жил он, рос, рождались у него новые братья, и ни одного из них не думали называть Флегонтом.
Есть один, довольно.
Подрос Флегонт, стал бегать с товарищами в лес и горы, искать грибы, ягоды, искать золотую россыпь-самородку. В Гостеприимном стане все искали что-нибудь, особенно же золото и самоцветные камни. Убежал так однажды и не пришел. Товарищи вернулись, а он нет. Бегали отец и мать, кликали сына не отозвался. В воскресный день весь Гостеприимный стан искал мальчонку и все зря. Будто не было его совсем или был он облачный и рассеялся.
Долго плакала мать:
Где ты, мой первенький, сокол мой ясный, закатный месяц?..
Брось реветь, мало, што ль, у тебя окромя его, утешал отец.
Много, а не он, не Флегонтик, дороже он для меня всякого. Хоть бы память оставил какую, а то сгиб, и рубашечку, и штанишки все с собой.
Родишь вот, будет парень и назовем Флегошкой заместо сгибшего.
Мать была на сносях, к первым заморозкам родила паренька, которого и назвали Флегонтом. А через месяц по первому снегу вернулся домой и сгибший парнишка. Ночью постучался в окно родительской избы.
Кто там? спросила мать.
Я.
Кто такой?
Да я, открывай, мамка!
Мамкой зовет. Отец, глянь-ко, все ли у нас дома?
Муж осмотрел лавки и полати, пересчитал детей.
Все, все до единого.
Я не открою. Это мазурик какой-то, решила мать.
А стук в окно стал нетерпеливым, затем послышался слезный голос:
Мамка, открывай скорей, мерзну я!
Да никак Флегошка! Отец, иди говори с ним, я не могу. Душенька его пришла к нам.
Отец вышел во двор и грозно крикнул:
Кто здесь охальством занимается?
Тять, открой ворота!
Флегошка, ты это?
Я, тять, пусти!
Если мазурик какой, выдеру волосья.
Да я, я! слезно убеждал парень.
Отец открыл ворота. Во двор ввалился звереныш с человеческим лицом. Отец нагнулся и узнал лицо сына.
Чего таким зверенышем?
Холодно в рубахе-то, он и надел на меня шкуру.
Кто он?
Дяденька лесовик.
Лесовик? Што за чертовщина! Иди в избу, там разберемся.
Звереныш вошел в избу, скинул мех. Перед матерью и отцом оказался их сгибший Флегонт. На нем и рубаха, и штаны те самые, в коих он ушел из дому, только заметно подрос парень, загорел сильно и отпустил волосы.
Где ты было, бедное мое дитятко, какие лиходеи тебя мучали?! Сколь, поди, горюшка вынесло, слез горючих пролило! принялась причитать мать и целовать сына.
Ну, баба, довольно тянуть лазаря, парень промерз, чай, и есть хочет. Собирай на стол, мигом! распорядился отец.
Завернули Флегонта в ватничек, усадили за горячий ужин. Плохо он ел щи и мясо, но жадно хлеб.
Мясо-то ешь, мясо, угощала мать.
Не хочу. Мяса у нас было вдоволь, а хлеба всегда недохватки.
Да у кого хоть, с кем ты жил, спасся-то как?..
Дай поесть парню, успеешь узнать! оборвал жену отец.
Утолил Флегонт свою тоску по хлебу и рассказал, что отбился он в тот день от товарищей, далеко зашел, но страху не было. Думал выйти один.
Походил-походил, покружавил по лесу, а Гостеприимного стану нету, и бутару не слыхать.
Тишь в лесу, шепот, вздохи. Страшно стало парнишке, прикорнул он к дереву и заплакал. Поплакал-поплакал, а бутару все не слыхать, и опять пошел искать тропу. Солнце ниже, скоро заденет горы, а потом за них, и будет ночь. Торопится Флегонт, бегом и туда и сюда, горы незнакомы, троп нет, мечется он, будто хлещут его по босым пяткам. Только вдруг почудился ему человеческий смех. Остановился парень и видит: у дерева стоит, прислонившись, старичок и смеется. Радостно так вздрагивает весь, и на глазах вот-вот сверкнут слезы. Одет старичок в звериную шкуру, шапки на нем нет, а волосы распущены и длинны, как у бабы. За бабу и принял бы его Флегонт, если б не борода. На ногах у старичка бродни, в руке ружье и убитая птица. Как есть охотник. Подумал Флегонт, что это вогул, да заговорил старичок русским языком. Говорит без ошибки, только медленно, слова подбирает.
Куда это ты бежишь? А? Ну, не бойся, я не злой, добрый я.
Домой иду.
Домой. А знаешь дорогу?
Знаю.
Где твой дом?
Там, за горой.
Вижу я, что не знаешь. За горой гора, за ней опять гора, и кругом лес, заблудился ты. Как твой поселок зовут? С прииска, чай?
С Гостеприимного стану.
Э, на двадцать с лишком верст от стану-то убежал!
Дяденька, покажи мне дорогу!
Покажу, только не сегодня. Сегодня ты до дому не дойдешь, ночь тебя застигнет, и опять заплутаешься. Утром я выведу тебя на тропу, а ночевать ко мне, мой дом здесь, неподалеку.
Взял старик Флегонта за руку и повел. Идут ни путем, ни дорогой, лес гуще, дичь страшней. Бурелом, валежник, камни все перепутано, точно недавно промчался ураган.
Дяденька, куда ты?
Ко мне в дом, он у меня не хуже других; деревянный, с печкой, и живность есть петушок, часы сказывает. Когда солнце, нет нужды в петушке, а в пасмурь петушок нужен. Да и веселей с ним, жизнь на жизнь похожа. Крикнет он, крыльями похлопает, и чуешь, что жив, а так в тиши этой мертвым себя почитать зачинаешь.
Боюсь я, шепчет Флегонт.
Я не злой, люблю человека и все ишшо не нарадуюсь, что тебя встретил. Больше году ведь не видал никого, речи-голоса человечьего не слыхал. Год назад девка сюда зашла, корову она потеряла. Идет, кричит: «Буренка, Буренка!» Названивает колокольчиком. В стороне другие идут, кричат, названивают. Я вышел на полянку, жду ее, думаю: выйдет и скажу ей:
«Голубушка, постой немного, дай поглядеть на тебя, давно я человека не видал».
Вышла она, завидела меня и бежать. Слышу, закричала: «Караул, убили, убили!»
А я вовсе не хотел обижать ее. Затихли голоса и колокольчики, ушли все. После я корову нашел, вывел ее на хожалую тропу и привязал к березе недалеко от жи́ла.
Дяденька, пусти меня сичас!
Нет, нет, видишь солнце совсем к горе припало. Куда тебе? Ждет, што ли, тебя кто?
Тятька с мамкой.
Искать будут?
Как ишшо будут-то!..
Мамка плакать будет?
Сильно будет плакать.
Один ты у них?
Не один, а плакать будет.
Ночевал Флегонт у старичка, в маленькой бревенчатой избенке, на постели из звериных шкур. Всю ночь просидел старик над парнем, глядел ему в лицо и радовался, что человек с ним. Утром Флегонт снова стал проситься домой.
Побудь денек, у матери есть и кроме тебя, а у меня никого, сказал старичок.
Так и не пустил парня, взял с собой на охоту, потом к озеру, ловить рыбу, и на следующий день не пустил, не вывел на тропу.
Я один пойду, решился Флегонт.
Иди, держать силой я не волен.
Пошел Флегонт один, а старик за ним.
Зачем ты идешь за мной? спрашивает парень.
Наглядеться на тебя хочу: может, еще год, а то и больше не увижу человека.
Ну, иди, пожалел Флегонт старика.
Пробродил парень весь день и не нашел тропы. Одна дичь и бурелом. Огляделся, не идет ли старичок, а старичка нет. Страшно тут стало Флегонту, лег он на камни и заплакал. Плачет, бьется головой, а старичок подходит к нему и говорит:
Глупый, чего плачешь, рази думал, что я брошу тебя? Вставай, пойдем ко мне!
Увел парня в свою избенку, угощал его жареной птицей, рыбой и говорил:
Прости меня, не сердись. Трудно мне отпустить тебя.
Продержал старичок Флегонта все лето, а при первых заморозках сделал ему из звериного меха шубейку, бродни, шапку и с первым снегом вывел на тропу.
Теперь домой, зиму невтерпеж тебе будет у меня. Летом приходи, заплутайся в лесу, покричи я явлюсь.
Довел старичок парня почти до самого Гостеприимного стана, до хорошей дороги, и сказал:
Дальше иди один. Скоро увидишь Гостеприимный стан. Мне дальше нельзя. Я должон в лес.
А спросят, у кого я жил, как назвать тебя?
Скажи у дяденьки-лесовика, имя-то свое и сам я не упамятовал.
Простились.
Летом приходи, дожидаться буду, напомнил еще раз старичок.
Версты через две показался Гостеприимный стан, нашел Флегонт свой дом и постучался.
Вот дела-то каковы. А мы тебя живым не считали, народили здесь другого и назвали Флегонтом, сказал отец.
Не живать парню! Нечистая сила раз уж облюбовала его, не живать, уйдет он в лес, заголосила мать.
Баба, не городи дуростей. Какая тут нечистая! С бродяжкой парень жил, с беглецом. Натворил тот старикан делов каких-нибудь, нельзя ему на люд показаться, вот и прячется. Мало ли в наших лесах таких обитает.
Напрасно, выходит, мы другого Флегошку родили.
Рожен не исправишь.
Так и остался другой Флегошка жить, как ошибка, которую невозможно исправить. Единственно, что сделали отец, мать и соседи, это стали звать первого старшим, большим, старшаком, а второго младшим, меньшим, меньшаком.
Жили, росли оба Флегонта. Меньшак полюбил кузню, привыкал заменять тятьку-кузнеца, в свободное время бегал в лес по малину и грибы, удил в Болтунке рыбешку (крупная не водилась). Старшак поступил на прииск, взял лом, лопату и спустился в шурф забойщиком. Иногда он вспоминал, как жил у дедушки лесовика, и прибавлял к этому:
Он звал меня к себе, небось ждет. Он сильно любил меня, до слез.
Пойдешь теперь не узнает. Може, и нет его в том лесу: умер либо пойман, толковали родители.
Не, не пойду.
Долго не собирался уходить, а все-таки ушел, сманила его шальная артель, которая проведала в тайге богатую золотую россыпь и сбежала с казенной работы в Гостеприимном стане на вольную, хищничать.
Лет через десять Флегонт-старший вернулся в Гостеприимный стан; прямо с дороги, не заходя в родительский дом, сел в кабаке, поставил в угол лопату, топор, ружье и заорал:
Водки! Выкатывай бочонок!
Зазвенели стаканы и бутылки от флегонтова крика. Ударил он кулаком в край стола, и отлетел край.
Чего гнилые столы держишь, подай новый! Двинул ногой стол, и полетел стол в угол.
Притащил кабатчик стол покрепче. Хватил его Флегонт кулаком, и треснула пополам крышка, хватил другой раз отвалилась.
Подавай ишшо! потребовал Флегонт.
Притащил кабатчик стол на чугунных ножках, с каменной крышкой.
Попробуй этот, крепче во всем прииске нет. Расшибешь придется на полу пить.
Случалось, расшибали. Хватил Флегонт кулачищем, и кувыркнулся стол, загремел. Так его, к чертям, волоки новый!
Не торопись, голубчик, живехонек стол-то, к Флегонту подскочил хозяин. Да, да, живехонек.
Ну-ко, вдарь ишшо! подстрекала приисковая толпа, обступившая кольцом ярого приискателя, который громил столы.
Поставил Флегонт стол, снова размахнулся кулаком, как молотом и дербалызнул. Загудел стол колоколом, полетел на пол, посшибал несколько стульев.
Ну, кажись, отделался! вздохнул Флегонт.
Живехонек, живехонек, бей ишшо!
Бей сам! отказался Флегонт. Кулаки мне пригодятся черепа шибать Хозяин, кто делал эту крепость?
Кузнец Флегонт.
Флегонт? Какой?
Есть у нас, звали его младшим, когда старшой брат, тоже Флегонт, жив был, теперича просто Флегонтом зовут.