Придется опять звать младшим.
Отча так?
Я Флегонт-старший.
Ах, ягушкина мать, я и не признал.
Пошли-ка за кузнецом, гляну я.
Пустилась ватага приисковых мальчишек к кузнице.
Флегонт, иди в кабак!
Какого мне лешего в кабаке делать?! Берегись, убью!
Выхватил кузнец из горна раскаленную полосу и ударил по ней молотом. Искры, как вихрь снега, заполнили кузницу.
Приискатель один зовет тебя, тянули кузнеца ребята.
Пусть идет ко мне.
И хозяин тоже зовет.
К черту всех хозяев! Пошли в угол! Полоса опять брызнула дождем искр.
Стол хотят заказать.
Давно ли я ему стол делал, другого не буду.
Разбили его.
Кого?
Стол твой.
Стол мой разбили?! рявкнул кузнец. Кто?!
Приискатель тот, кулаком.
Заткни глотку. Никому не разбить его, окромя меня, на нашем стану нет такого человека.
Приискатель не с нашего стану, чужой.
Сичас иду.
Кузнец бросил в горн железо, которое ковал, взметнул на плечо молот и пошел в кабак.
Флегонт-младший знал, что во всем Гостеприимном стане нет человека сильней его, ни один не устоит противу его кулака. И тут вдруг объявился такой, который бьет его столы, может, и самого Флегонта побьет
Поглядим, что за ферт объявился, ворчал кузнец.
Вошел он в кабак и остановился у двери. Флегонт-старший поднялся и встал против него.
Оба рослые, плечистые, большеголовые, с упрямым складом костистых загорелых лиц, оба темноволосые, густобровые и до того похожие, что с первого взгляда ясно кровные братья. Лишь одна разница кузнец моложе, без бороды еще, и острижен короче приискателя, щеголявшего своей бородой и гривой.
Здорово, кузнечонок! Приискатель протянул руку. Стало, ты братан мой.
Выходит так, только уже не кузнечонок, а полный кузнец. Тоже протянул руку и постарался так пожать, что старшак поморщился от боли. Ты звал меня? Чего надо?
Поглядеть захотел, кто это столы такие гнет, что разбить я не могу.
Любопытства ради? усмехнулся кузнец. Где-ко стол? Этот? Подержи молот. Кузнец подал молот приискателю, размахнулся кулаком и разбил надвое крышку стола. Получай!
Здорово! загудела толпа. Ай да Флегонт!
Флегонт-младший! крикнул приискатель.
С каких это радостей перевел меня в младший разряд? спросил кузнец.
Я старшой от матери.
А по силе мне старши́м пристало быть.
Смеешься, щенок, обиделся приискатель.
Смеюсь Ишь удивить чем задумал кулаком. Этим нас не удивишь. Иди ко мне в подмастерья, поработай молотом прибудет силенки.
Толпа загрохотала хохотом, а приискатель позеленел от злости и схватился за ружье.
Нет, голубчик, этого мы не допустим, ты не пулей, а кулаком возьми. И толпа окружила приискателя.
Отказался старший пить водку, взял свой инструмент и пошел на квартиру в заезжую. Младший в кузню.
Я тебя другим возьму! крикнул старший.
Да ты зря сердишься. Я не виноват, что силенкой ты не вышел, ответил младший.
Разошлись братья соперниками. Старший унес на младшего зло: «Хвастун, задира» Младший радовался: «Ловко я отделал братана. Ну, да не хвались попусту». И сожалел, что не заполучить ему старшего к себе в пособники. «А хорошо бы вместе вершить дела». При этом он разумел не одну работу в кузне, молотом, а еще и совсем другую, сокровенную, великую.
Через Гостеприимный стан, буквально рядом с кузницей, лежала Великая лётная тропа, которая пронзала собой всю Российскую державу, от земель немецких и шведских до острова Сахалин. Зачалась она в старые-старые годы, когда на Руси появились первые беглецы и бродяги, которым нельзя было жить на одном месте и нельзя передвигаться по открытым дорогам. Народ прозвал таких лётным людом, а их тайные пути-дороги лётными тропами.
До покорения Сибири русскими главный поток лётных шел из Московского царства за Урал и Волгу, в Орду. Бежали от нестерпимой крепостной жизни, от многолетней палочной солдатчины, от гонений за вольномыслие и за не угодную попам веру.
После того, как Сибирь покорилась Московской Руси, цари сделали ее главной каторгой и ссылкой. Всеми возможными способами пешком, на телегах, в поездах и на пароходах погнали туда переступивших чем-либо царские законы. Знатоки считают, что в начале двадцатого века угоняли ежегодно не меньше пятнадцати тысяч человек. Но оседали в Сибири не все, многие убегали, обращались в лётных. Из них образовался новый лётный поток, уже из Сибири.
Урал, пожалуй, больше всех других российских земель страдал от царского и барского гнета, он же горячей всех привечал борцов против него и вообще всех несчастных. В Гостеприимном стане с самого основания повелся обычай принимать бездомных, кормить голодных. В сенцах на особых оконцах всегда лежали хлеб и соль. По ночам за ворота вывешивалась для беглецов одежда и обувь. Бани и дровяники редко стояли без ночлежников.
Гостеприимный был узловой станцией на главном пути беглецов с каторги и ссылки. Не миновали его ни те, что тянулись с востока на запад (Из Сибири в Россию), ни те, что летели с севера на юг. Каждый лётный знал, что в Гостеприимном он получит хлеб, может помыться в бане с веником, обменять ветхий наряд, постричься и побриться. Некоторые из лётных останавливались в Гостеприимном на недели и месяцы и даже заводили любовь. Мало было таких благословенных мест на всех лётных путях, как стан Гостеприимный. Разносили его славу тысячи людей по всем каторжным местам, всюду, где думалось о побегах и воле. Новичкам давались адреса, и на первом месте стоял: «Гостеприимный стан, кузнецы Звонаревы».
Доверяйся больше, чем самому себе!
Глубоко на дне памяти прятал лётный этот адрес и хранил его как лучшую мечту, самую верную надежду.
Став главным кузнецом, Флегонт-младший отгородил в углу кузни небольшую клетушку и поселился в ней. Там стояла его кровать, под ней полупустой сундучок без запора. Прибавить к этому чугунок, чайник, кружку, тарелку с ложкой да две смены одежды (одна, кожаная, работать у горна, другая, матерчатая, носить в свободное время) и будет, пожалуй, все достояние Флегонта-младшего. Две трети заработков он отдавал своим старикам. Больше некому, ни жены, ни невесты у него не было: до них еще рано, ему едва стукнуло двадцать лет. В то время осуждали ранние браки, считали, что сперва парню надо отбыть воинскую повинность, которая начиналась в двадцать один год и тянулась три-четыре года.
У лётной тропы Флегонт по просьбе родителей вкопал столбик с иконкой богоматери и перед ней сделал полочку.
Для чего ты примастачил полочку? спрашивали иногда недогадливые.
Для приношений богоматери.
Ой ли? Что-то не видно приношений! сомневались они.
Народ скуп, ворчал кузнец.
Для лётных, чай?
Молчи, дурак! Знаешь не гавкай! Для тех это, которые курьером идут, без останову. Есть такие, кои напротек, даже на нашей узловой без свистка, без гудка, без отдыху.
Каждый вечер выносил кузнец на полочку харч, а рано утром шел проверять. Если полочка была пуста, то кузнец говорил:
Кто-то прошел. Счастливой путь-дороги!
Если харч был цел, он уносил его в кузню до следующего вечера.
В каморке кузнеца часто бывали гости. Многие часы проводил он, слушая их обиды на подневольную, нищую жизнь, проклятия царю, его законам, тюрьмам, проклятия хозяевам, жадным богачам, несправедливым, продажным чиновникам, судьям всей своре обидчиков, и сам так пропитался этими проклятиями, что помнил, казалось, все, какие известны на лётном пути от Сахалина до Петербурга. И ярость в нем горела ярче, чем горн в кузне. Горн иногда потухал, но ярость Флегонта-младшего всегда бодрствовала. Часто средь ночи она поднимала его, Флегонт открывал кузню, раздувал горн, хватал молот и начинал ковать.
Стонало железо, звенела наковальня, в щели вылетал пламень. Просыпался разбуженный стан, ворчал недовольно:
Не спится тому черту. Видно, сам сатана сделал спешный заказ.
Интересовало младшего, чем будет заниматься вернувшийся старший Флегонт; иногда он прерывал работу и спрашивал своих клиентов:
Что делает мой братец?
Дом строит.
Дом?.. Не зря, знать, лесовал по тайге.
Принес, похоже, много.
А старший действительно выбрал место посередь стана и заложил дом.
Не то что братнина берлога. Будет на фундаменте и в два этажа. Все строения подведу под железную крышу, хвастался он.
Деньжину ты где набрал? интересовались соседи.
Земля наградила, тайга-голубушка.
Больше не пойдешь?
Увижу. Я сперва-наперво гнездовье оборудую, жену заведу.
Стариков, отца-мать, к себе возьмешь?
С младшим пусть живут, долгу у меня перед ними не много.
Как не много? Родили, кормили
Для своего удовольствия родили, а кормежка отсюда следует, вот и получается, что я им не должен.
Видно было, что старший богат деньгами, дом он заворачивал купеческий.
В песке, конечно, можно намыть большие капиталы, но не всякому это удается. Появились у младшего подозрения: «Правда ли старшего земля наградила? Глядит он больно уж хамом». Гадал младший, а тут и весть прилетела, что его братец с черной совестью, находится он у лётных на примете и рано ли, поздно ли, но получит расчет за свои дела. Оказалось, не много нарыл он в песках, а прикончил ночью своего товарища и забрал у него дорогой металл. Другой убежал подстреленный и разнес эту весть по тайге.
Потом вскинул Флегонт ружье и пошел лесовать, только не за медведями и орлами, а на бездомных лётных. Встретятся, рад бездомник живому человеку, думает: «Свой брат». Запалят один костер, поговорят, выведает Флегонт у лётного, что надо, и прикончит его, потом давай шарить по карманам.
Вот в каких песках твой братец орудовал. У лётного люду часто есть золотой металл на всякий случай, братец и смекнул, что можно разжиться. Кокнем мы твоего братца, дождется! погрозился принесший эти вести.
А кузнец наказал ему:
Говори лётным, что живут теперь в Гостеприимном два братца Флегонт-младший и Флегонт-старший. К младшему можно всегда, а старшего бойтесь ядовит. Дай всем адрес: «Флегонт-младший, кузнец».
Велик лётный путь, а вести по нему идут медленно, только шагом, с остановками, и много надо времени, чтобы разнести новый адресок по всему пути. Приходит однажды вечером в Гостеприимный стан лётный-новичок и зашёл не от кузни, а с другого конца. И когда спросил Флегонта, ему показали на новый дом под железной крышей.
Шасть лётный к воротам, стучит, не сообразил, мало терт был, что за друг купец лётному каторжнику. Встретил его сам хозяин:
Кого надобно?
Флегонта.
Я Флегонт.
Товарищи адресок к тебе дали, нельзя ли схорониться?
Вона какое дело. Прошибся ты, голубчик, я не принимаю. Мой младший братец, кузнец, тож Флегонтом зовут, может, он такими делами займуется. Толкнись к нему! посоветовал Флегонт.
Видит лётный, что попал впросак, подобрал полы и бежать, а старший Флегонт пошел к младшему.
Брось молот, поговорить надо, сказал он.
Говори. Младший опустил молот и отер пот.
Таким-то ты делом занимаешься Не знал, не думал, что родной братец способен.
Говори прямо, чего исподтишка кусаешь? Какие дела?
Сам знаешь, сам.
Ну?
Преступников укрываешь. Даве один ко мне: адресок-де ему товарищи дали на имя Флегонта. Прошибся молодчик, беспременно к тебе надо было.
Укрываю, да.
Выдам, берегись!
Попробуй!
Кликну понятых, поищем и найдем того бродяжку.
Ищи, но знай, брат, что сделаю я из твоей башки подкову! Застучал молот, завертелось под ним раскаленное железо, гуще, чем искры от него, посыпались проклятия Флегонта-младшего Флегонту-старшему. Промой сильней свое золото. В крови оно, в крови Промой его своими слезами!
Молчи! завизжал старший. Выдам, выдам!
Дешево не продавай, проси больше, чай, родная кровь.
Дай сто рублей, молчать буду.
Возьми! Младший схватил горячую полосу и сунул ее под нос старшему. Выжгу глаза, видеть их не могу.
Отшатнулся старший и с визгом: «Выдам, выдам!» ушел из кузни.
Через несколько дней к Флегонту-младшему нагрянули стражники и приказали:
Собирайся!
Куда?
К начальству на допрос. Не пойдешь добром, приказано доставить силой.
Кузнец выхватил из горна накаленную добела железную полосу и под молот. Играла левая рука полосой, правая била ее молотом, валил от кузнеца пар. Летели огненные брызги водопадом и проклятия потоком. Проклинал Флегонт землю, которая носит разные исчадия, и небо, которое не упадет на их головы.
Один из стражников потянул кузнеца за фартук:
Бросай молот! Запирай кузню!
Двинул Флегонт стражника ногой, и отлетел тот в угол.
Вяжи его! закричал стражник своему помощнику. Кандалы ему!
Подскочили оба к Флегонту с револьверами.
Руки вверх!
Бросил кузнец свой молот, с размаху поднял накаленную полосу и описал ею огненный круг.
Убью, гады!
Присели стражники, на четвереньках выползли из кузни, а Флегонт закрыл железную дверь и припал к ведру с холодной водой.
Крупные капли грязного пота выступили на лице Флегонта, грудь вздыхала редко и тяжело, а плечи дрожали буграми мышц.
Братец, родной братец сказал кузнец, потом откинул космы волос и опять принялся нагревать железную полосу.
Сквозь шум мехов и грохот своего молота он слышал гул и говор народа, сбегавшегося к кузне, слышал крикливые приказания стражников:
Тащи хворосту, дров! Выживем огнем!
Огнем Он всю жизнь в огне, этим его не возьмешь, подал кто-то из толпы насмешливое замечание.
Тащи, черти! Всех отправим в кутузку. Чего стоите? В тюрьму захотели? Живей шевелись! командовали стражники.
Росли кучи сухого валежника, охватывали кольцом кузню.
Довольно! Эй, керосину! У кого есть?
Нету у нас, летом какой керосин, освещаемся солнцем.
Но у Флегонта-старшего нашелся керосин, им и побрызгали валежник.
Затих говор. Ждал кузнец, что дым и пламень хлынут в кузню, задушат его, как зверя в клетке. Гремел он молотом, торопился по привычке закончить работу. В стене зашевелились камни, выпал один, другой, образовалась дыра, но лом ковырял еще и дыра ширилась.
«Ловушку делают, пусть, через нее я и уйду», думал кузнец.
Еще несколько минут молчания, потом окрик стражника:
Сдаешься?
Кузнец не ответил.
Сдавайся. Все равно возьмем. Хуже будет.
Молчи, грязная душа, заткни глотку! Еще крепче сжал Флегонт-младший полосу, которая светилась белым огнем, мелкие искры прыгали от нее.
Стражник поджег хворост, туча черного дыма и пламени охватила кузню. Стоял Флегонт, видел перед собой дыру, в которую тянулся к нему жадными языками пламень, едкий дым перехватывал горло.
Метнулся Флегонт в один угол, затем в другой, завертелся вокруг наковальни, точно под его ногами был не земляной пол, а горячий горн, застонал по-звериному и кинулся в дыру. Разорвал чем-то острым свою кожаную одежду, зашиб о каменные стены плечи, глотнул дыму и охмелел. Завертелись перед его глазами горы, Гостеприимный стан, разбитая дорога. Остановился он, чтобы перемочь головокружение, а народ тянет перед ним колючую проволоку, поднимает на него веревочные путы и петли. Кинулся кузнец вбок, задел ногой проволоку и упал. Выскользнула из рук железная полоса. Навалились на него стражники и доброхоты ни встать, ни шевельнуться. Связали и положили кузнеца на грязную приисковую тележонку.
Когда тележонка тронулась, из толпы подскочил к ней приисковый паренек-весельчак Юшка Соловей, крикнул:
Прощай, меньшак Флегонт, не поминай лихом! и захохотал непривычно, совсем не весело.
Многим не по себе стало от этого хохота. Женщины захватились фартуками и завыли, мужики поникли головами. Связанный Флегонт вдруг приподнялся и плюнул. Плюнул молча и отвернулся.
Стражник ударил лошадь вожжой, запылила телега, и пыль закутала ее непроглядным облаком. Остался народ пристыженный и оплеванный, каждый мучительно думал: «Пусть бы проклял, обругал легче б было, а то всего только плюнул!»
А Флегонт думал свое: «И плевка не стоят, не народ, а сопли. Разотрет его своими сапожищами начальство, смешает с грязью».