Не многие одолели эту главную каторжную стену, добрались до Москвы, Петербурга, до своей теплой родины. Вот один из таких. Он убежал с военной службы. Его поймали и сослали на Сахалин. Он убежал снова, добрел через два года до родной деревни под Рязанью, повидался с женой. Вскоре его снова поймали, судили, дали двадцать лет каторги и девяносто плетей. Он был весь в рубцах от побоев, но не раскаивается, что бегал.
Большинство беглецов отступает перед этой таежной стеной. Вот целая камера, человек двадцать таких, свободно вернувшихся и возвращенных силой. Они так боролись за свободу, что оголодали почти до смерти, оборвались почти догола, но «заработали» только добавку каторжного срока, кандалы и плети.
А вот старик, набегавший сорок лет каторги, ножные и ручные кандалы и сверх того прикованный к тачке. Эту «подругу своей жизни» он не может оставить ни на минуту, и ест, и спит, и все другие нужды справляет прикованным.
Постепенно Флегонт собрал большую историю сахалинских побегов. От нее и содрогалось в ужасе даже его богатырское сердце, и ликовало. И как не содрогнуться, если беглецы доходили до такого голода, что убивали товарищей по побегу и потом съедали их! И как не возликовать, если тяга к свободе столь велика, что нет сил заглушить ее! Как не восторгаться людьми, готовыми принять любые тяготы и наказания, петлю и пулю, даже за самую недолгую свободу! Да, есть еще настоящие люди!
Решение Флегонта убежать ничуть не поколебалось. И не только убежать, но и добежать. Из рассказов беглецов было ясно, что для каждого побега обязательна какая-то азбука, и если она не усвоена, побег проваливается. Разве мыслимо бежать в арестантской одежде? Или в безлюдную тайгу без ружья? Каждый неудавшийся побег подсказывал Флегонту, что надо сделать для того, у чтобы бегать. Постепенно мысленно кузнец составил список необходимого: оружие, огонь, одежда, обувь
Заведение под скромным именем «кузня» было скорее комбинатом небольших мастерских: кузнечной, слесарной, токарной, оружейной и даже часовой. Флегонт решил бежать в летнее время. У него был почти год на подготовку. За это время он постепенно сдружился с надежными мастерами. Они помогли ему сделать охотничье ружье, машинку для высекания огня, достать патронов. Сам в свободные минуты он выточил из медных и железных обрезков с полсотни колец дарить таежным модницам-красавицам. Сделал набор легких инструментов, научился чинить ружья. Все железное и медное хранил до времени среди кузнечного хлама.
Жители городка и подгородные крестьяне-поселенцы постоянно одолевали кузнеца просьбами починить старое, сковать новое, полудить, наточить. Флегонт не ленился и хорошо зарабатывал. На эти деньги Иван да Марья покупали для него дорожную одежду.
В день, назначенный Флегонтом для побега, они привезли в кузню большую связку кос и вил.
Будь другом, произведи срочно ремонт! просили, кланяясь ниже, чем обычно. У нас самый сенокос. А тут не матушка Русь, тут везде пень да камень. Мы все перетупили, переломали.
Куда вас денешь, снисходительно согласился кузнец. Тогда помогайте!
Ванька Корень раздувал горн, Флегонт орудовал у наковальни, Манька Цвет переносила отремонтированное в телегу. По пути незаметно перенесла и снаряжение, приготовленное Флегонтом в дорогу. Вскорости Иван да Марья уехали, кузнец ушел обедать.
И не вернулся. В тот же день под вечер он стукнулся в халупку Ивана. Там его ждала полная гиляцкая сряда: собачьего меха куртка, штаны, сапоги, шапка; непромокаемый заплечный мешок из тюленьей шкуры, уже полный черных сухарей; небольшая сувоечка тряпок вытирать лицо, руки, нос. Флегонт не откладывая переоделся, часть сухарей выложил, вместо них сунул ящик с инструментами, посуднешку, кое-что из арестантской одежонки и со всем этим зарылся ночевать в копну свежего сена на покосе. Так оно спокойней и ему, и его помощникам. Весь следующий день он вязал плот для переправы через пролив между островом и коренным берегом. Вечером отплыл. Для маскировки затрусил и плот, и себя свежим сизоватым сеном, которое неотличимо сливалось с морской водой и вечерним воздухом. Убегающий и провожающие его простились крепкими объятиями, долгими поцелуями и тихими, беззвучными слезами. Все думали, что расстаются навсегда, и все слова уже неуместны, настало время полного молчания, как над могилой.
Флегонт уехал один, без товарищей и даже без Собаки. Товарищей не нашлось, а собаку брать поопасился, хотя Иван Корень и обещал найти умнущую. Вдруг ей вздумается показать свой ум или ретивый охотничий нрав и она залает во вред хозяину! Нельзя торопливо доверять хоть кому, даже самому себе. Прежде чем доверить, надо проверить. На ум часто приходит нетерпеливое, глупое, опасное. Семь раз отмерь один отрежь. Поспешишь людей насмешишь.
Море, часто бурное и опасное, в тот вечер было достаточно смирно, и Флегонт благополучно одолел десятиверстную широту пролива. Выйдя на материк, он оттолкнул плот от берега.
Спасибо, друг, за службу, плыви как можно дальше. Пускай там, та-ам ищут беглеца, и покивал в сторону острова, с которым распрощался навеки.
Было уже темно, задувал холодный ночной ветер. Кузнец пересек голую, каменистую береговую полосу и залег в первых же кустах, которыми начиналась тайга, залег оглядеться, передохнуть, одуматься, может быть, соснуть. В последнее время он спал плохо. Была нестерпима каторжная теснота, духота, вонь. Гнала сон и неотвязная дума о свободе, о побеге.
Вот он свободен Позади у него необъятный, океан, впереди необъятная тайга. Но он не может ни одного шага ступить без оглядки, без опаски. Можно ли назвать такую свободу свободой? В любой момент она может обернуться обратно в каторгу, в одиночку, в кандалы. Достаточно сделать несколько ошибочных или несчастных шагов и свобода исчезнет, как сон.
Много под солнцем дорог, на каждой стерегут людей и радости, и горести, удачи и неудачи. Все ходят по общим дорогам, но один собирает счастье, а другой горе-беду.
Флегонту стало жутко перед той дорогой, которую затеял он. Надо ли испытывать судьбу, не лучше ли помириться с тем, что она дала ему? У него есть еще один драгоценный день. Если постараться, можно успеть вернуться на Сахалин. Три дня отлучки не считаются побегом. Флегонту не будет за них ни дополнительного срока, ни кандалов, ни плетей. Вернуться и сидеть смирно.
Но мысль неостановимо бежала дальше. Сидеть смирно, ковать тачки, кандалы, замки крепить каторгу для своих товарищей, для себя, есть тюремную бурду, дышать зловоньем еще девять лет? А потом доживать остатки жизни на принудительном поселении на ненавистной земле, под ненавистным небом? За что? Флегонту стала ненавистна мысль смириться. «Прочь, подлая!» зарычал он на нее, поднялся и пошел.
Как у перелетных птиц нет колебаний и раздумий, куда лететь весной, а куда осенью, так же сделал и Флегонт, без колебанья пошел на Урал, домой, повидать стариков родителей, рассчитаться с братом-извергом. А дальше будь что будет.
Он шел почти всю ночь галечным берегом моря, как советовали бывалые в бегах, под утро остановился у небольшой, но бурной реки. Переходить ее в темноте было опасно, и Флегонт лег переспать до рассвета. На рассвете, словно по заказу, его разбудил кто-то, сильно толкнув в спину. От толчка Флегонт перевернулся на другой бок и уронил голову с заплечного мешка, который заменял ему на ночь изголовье. В первый момент Флегонт не поверил своим глазам, подумал, что в них застряло сонное видение, но пригляделся, и его взяла оторопь рядом с ним стоял огромный бурый медведь. Какое-то время Флегонт не знал, что делать выдернуть из-за голенища нож или из чехла ружье или не тратить на это время и немедленно бежать голоруким. Эта растерянность спасла Флегонта от опасной схватки. Медведь впервые встретил человека, нападать на него не собирался и недоволен был только тем, что незнакомый зверь с неприятным запахом занял медвежью тропу.
Пофыркав на Флегонта, медведь сошвырнул с тропы его мешок и прошел к морю.
Очухавшись, Флегонт изготовился к схватке. Но медведь уже забыл про него, дойдя до моря, принялся пожирать рыбу, выброшенную на берег волнами. Флегонт не стал дожидаться новой встречи с медведем, а поспешно подобрал свой багаж, перешел реку и свернул в таежные дебри.
Великой лётной тропой называлась не одна определенная тропа, а все множество троп, по которым шли лётные. Иногда это было широкое разнотропье, иногда оно сливалось в один поток, затем снова разливалось, а порой, особенно среди таежных пожарищ и буреломов, терялось совершенно.
Флегонт шел на запад, к Уралу, определяясь по солнцу, по ветвям деревьев, по течению рек. Солнце кружилось, как везде, деревья были ветвистей на южную, теплую сторону, все реки бежали к Тихому океану.
Время было летнее, щедрое, тепло, в тайге много дичи, ягод, в реках и озерах хорошо ловилась рыба. Постепенно Флегонт научился жить по-гиляцки: мясо и рыбу есть в сыром виде, добывать их самодельными ловушками и сетями, без громкого огнестрельного оружия, пить любую воду, спать на подстилке из лапника или мха, в ясную погоду под открытым небом, в дождливую под ветвистыми, густыми деревьями.
Самым трудным в этой жизни была ходьба: на взгорках приходилось прыгать с камня на камень, в болотистых низинах с кочки на кочку, решительно везде продираться через вековой валежник, сквозь колючие чащобы хвойного леса.
Встреч с людьми Флегонт не искал, а, напротив, избегал, пока он не нуждался в людях. Но встречи все же случались, сперва с гиляками, затем, подальше от моря, с якутами, тунгусами. Все они, рыбаки да охотники, не знающие далекой русской жизни с городами, судами, тюрьмами, казнями, с охотой на людей, как на зверей, относились к нему доверчиво, радушно, принимали ночевать, угощали. Ни один не спросил, почему урус так называли всех из России очутился здесь, куда идет. Сами полукочевники и полные кочевники, они считали ходьбу обыкновенным, совсем не подозрительным делом.
Но Флегонт все же остерегался и поскорей уходил. За гостеприимство расплачивался иногда колечками, иногда сподручной починкой ведер, чайников, котелков, капканов.
Зима принудила Флегонта остановиться на заимке неподалеку от большого села. Одинокую, тихую, среди густых елей, он посчитал ее безопасней шумного скопища домов и юрт на поляне, откуда широко разливался собачий лай.
На стук в дверь из домушки повелительно крикнули:
Можно! Живей!
Вместе с Флегонтом, даже обогнав его, в домушку ворвался клуб седого морозного воздуха.
Кому сказано живей! еще громыхнул тот же голос.
После необъятной тайги избушка показалась Флегонту тесной, низенькой, чуть побольше собачьей конуры. Он невольно растерялся, присклонил голову, попятился к двери. В трех шагах от него за столом сидел одетый по-якутски, но с русским лицом, бородатый мужик. Перед ним на столе лежали хлеб и рыба.
Чего топчешься! Садись! сказал этот мужик Флегонту. Вон к печке на лавку. Промерз, чай!
Да есть маленько, признался Флегонт.
Вижу, как маленько. Кто будешь?
Прохожий.
Откуда?
Из соседнего села.
Куда путь держишь?
В другое село.
Понятно. Есть хочешь?
Не откажусь.
Тогда мой руки и за стол.
Хозяин нарезал Флегонту горку пшеничного хлеба и столько же вяленой рыбы кеты. Флегонт особо сильно навалился на хлеб, он не видал его больше трех месяцев.. Хозяин похаживал по избушке, поглядывал на гостя и поваркивал невнятно:
Кажется, всех знаю в тех селах, а такого не видывал
И по оборванной одежде, и по жадности, с какой ел, и по худобе тела он догадывался, что гость из беглых, долго шел по тайге, голодал. Разговор о соседних селах только отговорка.
Когда Флегонт наелся, поблагодарил и перешел на скамейку возле печки, хозяин сел рядом с ним и сказал:
Правильно, парень, сделал, что зашел ко мне, правильно. Я вижу тебя насквозь. Но я не продам тебя, как другие, нет, не продам. Я купец, торгаш, верно, мое дело пушнина, рыба, а ты не мой товар. Говори честно: куда бежишь?
На Урал.
И опять же правильно, по одной дороге со мной. На днях идет мой обоз с пушниной и рыбой, идет в твою сторону. Могу взять тебя возчиком. С лошадьми обходиться умеешь?
Перековал не одну сотню. Я кузнец.
Вот и поедешь сразу кузнецом и возчиком. Хорошо заработаешь и к Уралу подвигнешься изрядно, на целую тыщу верст.
За работу купец обещал зимнюю одежду с головы до пят, готовую пищу и тридцать рублей наличными. Флегонт подумал: «И для меня есть счастье». и согласился. Беспокоило одно: «Не продал бы купец, когда стану ненадобен ему». Купец тоже считал, что ему повезло, такой, как Флегонт, самый надежный: тянуть хозяйскою кладь и убегать с ней ему не резон, ему не надо оплачивать обратную дорогу, как прочим, кроме того, при обозе будет свой кузнец.
Флегонт подковал всех лошадей, назначенных в обоз, пересмотрел и укрепил все нужные сани. Четырнадцать возов с пушниной и дорогой рыбой отправились через тайгу в сибирские города. Провожая обоз, купец перекрестил вслед каждую упряжку, затем сел в крытый возок, запряженный парой. Каждый ямщик правил двумя упряжками, а хозяин стерег весь обоз, как петух свое куриное стадо, ехал то впереди, то позади, то пропускал мимо себя, то обгонял. Особо зорко следил за тем, чтобы возчики шли пешком возле подвод, а не катились на них. Подводы и без возчиков были нагружены так, что лошади еле-еле тянули их, а в некоторые горки приходилось каждый воз поднимать парой.
Ехали медленно, трудно, часто прокладывая вновь малоезжую таежную дорогу, заваленную буреломом. Лошади были местной, якутской породы, низкорослые, сухопарые. И в то же время удивительные создания. Рождались они ранней весной, еще по снегу, под открытым небом, сразу же, без всякой помощи, становились на ноги, находили у матки молоко. Осенью, почуяв в себе новое потомство, матки отталкивали их, и они целиком переходили на подножный корм, на всю жизнь. И в самые жестокие якутские морозы, пурги, гололеды хозяева не давали им ни корма, ни питья, ни крыши. И тут, в обозе, после целого дня тяжелой работы возчик только снимал с лошаденок хомут и отпускал их «копытить». И они ухитрялись наедаться старой, жухлой травой, погребенной сугробами снега.
Флегонт впервые видел такую каторжную жизнь. Было непонятно, удивительно, почему лошаденки не взбунтуются и не разбегутся, почему слушаются хозяев, от которых получают одну тяготу.
Переезд тянулся два месяца. При расчете Флегонт попросил купца продать ему одну упряжку. Тот согласился. И Флегонт до весны уже не мерял тайгу шагами, а ехал в санях. Тут он много раз благословлял природу, создавшую таких замечательных друзей человеку, как северный олень, верблюд, конь. Благодаря своей якутянке, как называл лошаденку, он ехал в стороне от больших дорог, по которым моталось опасное для него начальство.
В конце апреля беглец оказался у большой реки. Она лежала под готовым сломаться льдом. На берегу собралась кучка проезжих и прохожих. Всем надо было на другой берег, но никто не решался первым ступить на лед. Все с немой, но явной надеждой обернулись к Флегонту.
Ледоход на этой реке всегда тянулся долго. А Флегонт опасался долгих встреч с людьми, решил не застаиваться и тут пустил якутянку через реку. Больше чем наполовину проехал благополучно, а потом лед затрещал, двинулся, полез льдиной на льдину. Флегонт, захватив багажишко, выскочил из саней. Вскоре он очутился в ледяном крошеве, а после этого уже не видел ни лошаденки, ни саней. Погруженный по шею в ледяную кашу, он во всю мочь пробивался к берегу. Ноги наконец коснулись дна, руки схватились за веревку, брошенную кем-то с берега. Без сознания, полумертвого вытянули Флегонта из реки и тотчас увезли в ближайшую деревню, к бабушке-знахарке. Она привела его в чувство, вылечила от простуды, снарядила и благословила в дальнейший путь. За все это попросила только один разочек отслужить молебен о ее здравии.
А где служить-то? Я ведь бездомный, признался Флегонт.
В сердце у себя, памятью, подсказала знахарка. А лучше всего помощью несчастным. Как тебе, так и ты
Для Флегонта снова началось великое пешее хождение, трудные поиски еды, ночлега, голод, холод, опасные встречи и неутихающая тревога: вот узнают, задержат, отправят обратно, наденут кандалы, не дадут повидаться с родителями, рассчитаться с братом-предателем.
Через два года после побега с каторги кузнец Флегонт стукнулся в родительский дом. Ворота открыла мать, отец был уже так слаб, что не вставал с постели. Да и мать жила только молитвой: «Господи боже, придержи смертушку, дай мне повидаться в сей жизни с несчастным сыночком!»