Телесно-рыхлый, всегда потноватый, несмотря на стужу в помещениях, брадобрей действовал, однако, быстро и сноровисто. Пока он направлял бритву, Александр Васильевич изучал его: плоское одутловатое лицо, влажный полуоткрытый рот, маленькие глянцевые глазки, как у глубоких склеротиков. Брадобрей дышал ртом, натужливо и поверхностно.
Одним из охранников при этом всегда оказывался лобастый крутоплечий мужик в шинелитот самый, что передавал записки Анны. Между большим и указательным пальцами синела наколкаАлександр Васильевич все пытался рассмотреть: не то буквы, не то якорь. Но если якорь, отчего он солдат?..
Александр Васильевич не сомневался: «почтальон» действует с ведома властей, однако это не беспокоило. Пусть читают. Главное, он может узнавать, что с Анной
А брадобрей являлся фигурой примечательной. Брил он здесь, в губернской тюрьме, два десятилетия при царе, потом при Керенскомдаже года не вышло, после при нем, Колчаке, чуть поболе года, теперь вот при красных. Правда, при красных бреет всего двоих заключенных: Колчака и Пепеляева. Остальные трещат вшивыми щетинами да бородами. Зато скоблит утрами солдатаначальника тюрьмы, или, как его называют по-новому, коменданта; скоблит Чудновскогопредседателя губчека, а также командира охраны, следователей из большевиков, включая товарища Денике, и вообще все заезжее начальство
Когда я писал данные строки, мне ничего не было известно о книге Валентинова «Встречи с Лениным». О якобинстве Ленина я составил представление по его же работе «Шаг впереддва шага назад» и по маленькой, но чрезвычайно страстной книжечке А. С. Мартынова (Пиккера).
Меня, кстати, и по сию пору привлекает окончание этой тоненько-высокой книжечки Александра Самойловича Мартынова, которую он закончил 2 декабря 1918 г. Россия околевала с голода, холода да тифа с холерой, подкрепленных дружной стрельбой чекистов в затылок (ох уставали они от работы: затылков-то столько! Стреляешь-стреляешь, а вроде и не убывают). Вот это окончание.
«Война породила нашу революцию (и Февральскую, и Октябрьскую. Ю. В.). Но она же, по истечении двух месяцев, породила у нас режим диктатуры «общественного спасения», который в коалиционный период возглавлялся Керенским, а сейчас возглавляется Лениным. Обе эти фазы режима диктатуры при всем внешнем сходстве с диктатурой жирондистов и якобинцев Великой французской революции резко отличались от них полным бесплодием и не могли не отличаться бесплодием при современных исторических условиях (последующий крах ленинизма в России подтвердил бесплодие, то есть утопичность всех построений ленинизма. Ю. В.)».
Я так и опубликовал свой «Огненный Крест», ничего не ведая о Николае Владиславовиче Вольском (Н. Валентинове), хотя имя его проходит в книге.
Как же я был удовлетворен, прознав от Валентинова историю ленинской работы «Шаг впереддва шага назад»! Мой анализ почти дословно совпал с валентиновским.
Позволю привести его, теперь уже по книге Валентинова.
«Ленин в это время пришел к твердому убеждению, что ортодоксальный марксист-социалист-демократ непременно должен быть якобинцем, что якобинство требует диктатуры, что «без якобинской чистки нельзя произвести революцию» и без якобинского насилия диктатура пролетариатавыхолощенное от всякого содержания слово"».
Это было онаученное, так сказать, библиотечное обоснование массовых убийств и жесточайшей диктатуры. Это означало кровопускание для целого народа, но во имя счастья самого же народа. Возможность ужиться столь противоположным, взаимоисключающим понятиям в одном сознании невольно предполагает в нем определенные психические сдвиги. Не может нормальный человек теоретически доказывать (и доказал-таки, нашел людоедские знаки и формулы) необходимость и целительность массовых убийств («чистки»). В новой истории вторым таким человеком окажется Гитлер с его теорией неполноценных рас и диким антисемитизмом.
Инструментом ленинской философии массового избиения людей станет самый развитый, самый разветвленный и большой по численности орган (один из отделов ЦК ленинской партии), имя которому ВЧК-ОГПУ-НКВД-МГБ-КГБ.
Именем Ленина и по праву своего членства в его партии (причем членства почетного) этот орган осуществит истребление несметного количества людей, независимо от пола и возраста. Это будет невиданное в истории человечества уничтожение людей в мирное время и без всякой вины этих людей (хотя и вина не дает никому такого права).
Примечателен портрет Ленина, составленный Воронским в книге воспоминаний.
«Ленин двоился в глазах, троился, умножался. Он представлялся хитроватым мужичком, заботливо и упорно приумножающим свое хозяйство, не брезгующим всякой мелочью. Он знает себе цену, он себе на уме; умеет, когда нужно, помалкивать, выспросить, разузнать; словам не верит. А вот если он наденет кепи, сдвинет его несколько в сторону и на затылок, что-то озорное, острое мелькнет в глазах, что-то жесткое в искривленных и резких губах его, в его маленьких прижатых к голове ушах. Теперь на нем пальто и котелок: он ученый, такая же желтизна, такая же несвежесть кожи, ушедший в себя, рассеянный взгляд; такая же сосредоточенность бывает у людей, которые проводят бессонные ночи и дни за письменным столом в кабинете и вдруг, заслоняя все образы, вырастала фигура вожака, пророка, властного диктатора».
Насколько мне известно, этоединственное упоминание о Ленине как диктаторе в нашей советской литературе до 1987 г. До сих пор это было бы равносильно доносу на себя по самому серьезному политическому вопросу (это же официальный государственный святой).
А тут ведь 1931 год!
Но и то правдани одно издательство и не напечатало бы такие слова. Это могли дозволить только Александру Константиновичу Воронскому: старый партиец, весьма близко знавший вождя. Именно по совету Воронского, неоднократно отвергаемому Лениным, начала выходить «Правда». Разговоры завязались на Пражской конференции РСДРП(б). Ленин не верил в возможность легального издания. Воронский упрямо убеждал, приводя в пример большевистскую газету, которую издавал в то время у себя в Одессе. Убедил.
Учредительное собрание невозможно в Гражданскую войну, говорит Чудновский. И вообще, оно пережиток. Трудящиеся должны брать свою судьбу в собственные руки, а мы, большевики, плоть от плоти народа
Трудно Флору Федоровичу, с мороза перехватило горло, и воздух в тюрьмечем они здесь только дышат, черт их дери!
Флор Федорович уже замечал за собой: в гневе или волнении голос становится сиплым, как бы перехваченным в горле. Случалось, это мешало на митингах.
Затягиваясь на всю грудь дымом и слегка пьянея, Флор Федорович преодолевает и сипловатый дребезг, и кашель, и отвращение к тюремной вони.
Старая власть не смела арестовывать даже самых левых депутатов Думы, исключая войну, а вы, большевики, хватаете без разбору, говорит Флор Федорович. Вы опираетесь не на народ, а на ярость народа. Для вас нет ничего святого. Чем вы отличаетесь от Колчака?
Ну, полегче, полегче, Флор Федорович. Никакая живая вода не оживит прежнюю Россию. Не тужьтесь, набьете грыжу Вы хотите Учредительным собранием прекратить Гражданскую войнуэто же несерьезно. И потом, мы знаем, что такое ваша «Учредилка»это Болдырев, Авксентьев, а затем и Правитель Нет, Флор Федорович, дерево камнем не придавишь, народ берет будущее в собственные руки. Соглашательская политика меньшевиков и ваша, эсеров да-да, не смотрите такими глазами ваша политика только отдаляет конечную победу пролетариата над капиталом
В сторонке, у самого окна, мостится на стуле товарищ Денике. Не по себе ему: пусть начальство без него предается распрям. При всем своем повороте к большевизму не смел Денике плевать на Флора Федоровичаеще вчера был всему глава, как-никак член ЦК партии социалистов-революционеров, опытный подпольщик, протеже самого Чернова.
Оно, разумеется, так, но, с другой стороны, за Чудновским будущеекакая партия! А Москва с Лениным и Троцким, а ВЧК Дзержинского
И жмется на стуле следователь Денике, молчит, молит Бога, чтоб забыли о нем. Пусть весь разговор вроде бы не при нем
У Деникеузкая верхняя губа, рот широкий; выражение лица какое-то щучье, ухватчивое.
Флор Федорович наливается тягучим раздражением, мутит его от самоуверенной малограмотности председателя губчекавсе представления о мире сшиты на партийных догмахпримитивные истины. Ну даже собственного кончика ушей или носа из-за догм не углядеть. Начетчики! И не прошибить эту дубовую башку ничем. По ноздри будут стоять в крови, голодом выморят весь люд, а все будут гнуть свое, ни единой буквы в партийных формулировках не изменят. И бьют поклоны Ленину, бьютвесь лоб в шишках, а бьют
Флор влюблен в идеал свободной России, но это не имеет ничего общего с карьеризмомпрезренным искусством торговать собой. В правление Керенского не составляло труда прыгнуть в «чины», но Флор Федорович скорее бы руки наложил на себя, нежели позволил искать выгоды в святом деле борьбы. Он с семнадцати лет во всем отказывает себе и не ведает иных отрад, кроме борьбы за справедливость.
Да представляете ли вы, Чудновский, что такое революция? обрывает он самодовольные рассуждения председателя губчека.
Семен Григорьевич заливается смехом, этак проворно вспрыгивает задом на стул и бухает словесами:
Душа российского обывателя всегда была окутана туманом рассуждений. Вы, попутчики нашей революции, тому доказательство. Ей-Богу, как пчелы: вьетесь, а входа в улей не видите. Самый простой, безграмотный человек видит, а вынет
Презирает товарищ Чудновский обезьянье искусство вежливостиговорит и поступает так, как подсказывает обстановка, а не эти самые политесы. Поэтому и рубанул с плеча:
Для купца и буржуя да партий, которые им прислуживают, японский солдат милей рабочего и крестьянинаэто факт
Флор Федорович чувствует: не удается ему речь, не ложатся нужные словауж очень много обид и злости на душе, а это всегда против ясности и выразительности доводов. Вроде базарной перебранки у него с председателем губчека, но вот взять себя в руки кипит все в душе.
Ваша Россияэто стадо ослепленных преступными лозунгами мужиков.
Не стыдно, Флор Федорович? Чудновский скашивает кровавые белки глаз на дверь: чего не ведут адмирала. За гнилушки слова цепляетесь. Вам-то, с вашим стажем борьбы и заслугами?
Чудновский сдержался и не добавил, что думает о меньшевиках и эсерах вообще. Меньшевикитак те только по названию социал-демократы, а на делеагенты-миротворцы при белых, а об эсерах и толковать нечего Жаль, момент не для откровений. Председатель губчека. полизывал губыздорово обветрены, помолчал и принялся внушать бывшему председателю Политцентра:
Как учит гениальный стратег пролетарской борьбы товарищ Ленин, союз между пролетариатом и буржуазией невозможен. Единственно приемлемые отношенияэто борьба, беспощадная, насмерть. Да, мы провозглашаем: во имя торжества дела пролетариата и беднейшего крестьянствадиктатура! Мы должны уничтожить враждебные классы! Никакой щепетильности! Никаких угрызений совести! Все во имя светлого завтра!..
И Чудновский осекся, услыхав разнобой шагов.
Адмирала всегда водили пятеро: двоесзади, двоеспереди, и еще впередистарший по наряду. Конвойныес трехлинейками, при штыках, старший по нарядус наганом.
Грохнули приклады за дверью. Отвалилась высокая белая створка, и показался старший по наряду, сразу за нимАлександр Васильевич. И запахло куда как острей стужей и вонью параш. Свежий морозный воздух и вонь
«Вот он, мой, Федоровича, приз! Что, доигрался, адмирал? А теперь отвечай!»так и рвался крик из Флора Федоровича. Он, разумеется, молчит, только жует папиросу и сглатывает слюну: не дать волю чувствама доведен он до белого каления. Все ему тут ненавистны: и адмирал, и большевики, и сукины дети вроде Денике. Все здесь измываются над Россией и калечат ее душу.
Кто вы? на фальцет, тонко спрашивает Флор Федорович.
Александр Васильевич подумал, отвечать ли, но решил, что это какая-то судейская формальность, и ответил:
Я Колчак Александр Васильевич, адмирал Российского флота и бывший Верховный Правитель Российского государства, но я лично этот термин употреблять избегаю.
Он давно бережет свой ответ для судей.
Чудновский налился было яростью, но смолчал, пусть Федорович выкручивается, шкура эсеровская! «По заслугам и почет», думает о нем.
А Флор Федорович смотрит на Александра Васильевича с жадной ненавистью. Так вот каков этот Александр Четвертый! Да-да, вот он, перед ним!
Какой счет ему предъявить за омский переворотсорвал великую работу по строительству свободной эсеровской России. И это он, адмирал, едва не пресек его дни, убежденного социалиста-революционера
Чудновский поглядывает снизу и сбоку на горбоносый адмиралов профиль и полистывает протоколы допросовон уже успел переместиться за стол. Протоколы потребовал показать бывший председатель Политцентра. С того просмотра и завязалась грызня.
Александр Васильевич ждет. Он уже привык к глупостям вроде той, с которой сейчас обратился этот бледный человек в офицерском френче под ремень. Ремень он не затянул, не умеети перепоясан оттого не по талии, а ниже. Без портупеи тяжесть маузера стащила ремень к ляжке. Не военный человек, а чучело. Он такому бы и оружие не доверил
Вы, адмирал, глубоко виновны перед народом, говорит Флор Федорович и сам удивляется себе: на кой ляд этот пафос. И продолжает (все тем же высоким тенором, но спокойнее):Вы пошли на нас войной за то, что мы взяли силой свое: землю, заводы, все присвоенное господствующими классами. Вы хотели, чтобы трудовая Россия только просила у вас и не больше! Вы отрубили бы и правую, и левую наши рукипроси мы слишком настойчиво. Вот ваша государственная философия.
Вывесь народ? спрашивает Александр Васильевич.
Я бывший председатель Политического Центра свободного и независимого Иркутска и всех примкнувших к нему городов и селений. Мое имяФлор Федорович Федорович.
Александр Васильевич с любопытством смотрит на Флора Федоровича. Вот один из тех, кто разрушил тыл, лишил армию опоры и, наконец, стреножил его, Александра Колчака. Занятное свиданьице. А чем промышлял этот тип в старое время?..
Александр Колчак! опять громко, фальцетом произносит Флор Федорович. Александр!.. Имена все громкие, большие, а люди маленькие!
Александр Васильевич дернулся, но тут же взял себя в руки, как бы приглох на обиду.
От старшего по наряду (он шумно дышит рядом с Александром Васильевичем) пованивает чесноком и еще невесть какой дрянью. Он порой напрягается и тихонько рыгает. Детина ражий, с красной ленточкой на папахе и малиново-задубелым сырым лицом под чубом.
Вы, адмирал, поставили себя вне закона, говорит Флор Федорович. У вас нет Родины.
Вы всерьез полагаете, что если поставили на Россию пятиконечное клеймо, то лишили меня и других, как я, Родины? Александр Васильевич аж выше стал и строже. Вы всерьез полагаете, будто Родинаэто только политическая доктрина?.. Если так, это болезнь, господа Что до ваших обвинений Мы уже не раз здесь говорили, но извольте, готов объясниться. Сложите всех, кто уничтожен при моем правлении. Данная цифра даже близко не выпишется к сумме жертв ленинского террора по России.
Я не большевик, адмирал, я социалист-революционер. Мы даже одно время входили в ваше правительство.
В таком случае вы не можете не знать, что происходило в Самаре и других городах вплоть до Урала. На первых порах там установилась власть Комуча. Вы небезгрешны, не надо, не сходится. В Гражданской войне так не бывает. Вы и чехи убивали красных. Это Гражданская война, господин бывший председатель Политического Центра. Я правильно называю вашу должность?.. Б! даждэн-ской войне тыла нетвсе оказываются втянутыми в столкновение. Но не в пример большевикам мы не занимались ни казнями по заложничеству, ни истреблениями по классовым принадлежностям. Мы преследовали и уничтожали большевиков и всех, кто им помогал. Иного пути пресечь смуту не существует
Чудновский слушает Александра Васильевича и говорит про себя, весело поглядывая на Флора Федоровича: «А, Флор, каково излагает? Думаешь, адмиралэто хрен собачий? Нет, шалишь, сам выкручивайся»