С вами, адмирал, Россия не погибнет, напирает Флор Федорович. Старое рушится, время меняется, из развалин родится новая жизнь.
Разве что из развалин, соглашается Александр Васильевич.
Босфор и Дарданеллы им не давали покоя, давит на басовые ноты Чудновский. Зарились на чужие земли Все бы мошну набивать, на горе и слезах наживаться!
Он говорит, а сам поглаживает протоколырадует эта пачка бумаг.
При чем тут чужие земли, господин чекист?
Империализмвот название вашей сущности.
Уж очень хочется Чудновскому показать, как он вот так, запросто обращается с самим Колчаком: да обычная шкура для него этот золотопогонник, факт!
Вздрогнул на слове «сущность» Александр Васильевич, напряглось все в нем, но опять осадил себя («ничего, побереги красноречие до суда»), поясняет, не повышая голоса:
Уже одна статья Берлинского трактата 1878 года предполагала захват проливов целью России. Данная статья накладывала запрет на проход наших боевых кораблей через черноморские проливы. То есть турецкие, английские, итальянские и еще Бог весть какие корабли могут плавать, где им заблагорассудится, а русскиесиди в портах Крыма и Кавказа. Это явилось ущемлением суверенных прав России. В условиях же мировой войны захват проливов выводил из войны Турцию И потом, я солдат. Я научен и привык получать приказы и отдавать
Эрих Людендорф признавал, что участие в войне Турции «позволило Германии продлить войну на два лишних года».
О признании злейшего врага России Александр Васильевич не мог знать, но значение Черноморской эскадры, конечно же, сознавал. И посему все его действия оказались направленными на скорейшее ослабление Турции. Этого требовали жизненные интересы России.
Буржуазные выдумки, басит товарищ Чудновский. Мы станем обращаться через головы буржуазных правительств и генералов. Нам с простыми людьми всех стран мира делить нечего. У нас одна цельсвободный и раскрепощенный труд, счастье народов
Рано, рано определяете свое место в истории. Вы взгляните на себя лет через семьдесят. Разрушать оно, разумеется, проще.
Флор Федорович старается запомнить адмирала: шинель под меховым воротником, сапоги, папаха в руках. Запавшие, заплавлен-ные в черноту глаза. Губы тонкие, упрямые. Взгляд уверенный, скорее даже холодный. Хоть бы слинял чуток, черт его дери! И даже смуглость не посветлела, словно с юга пожаловал Понимает Флор Федорович: недолго адмиралу занимать камеру, у большевиков не заживешься
Александр Васильевич уже догадывается, что это смотрины на потеху бывшего председателя Политического Центра. Никто не пишет за ними, писарей нет. Не допрос, а спектакль во славу комиссаров. Он теряет напряженность и слушает вполуха. В маленькой комнатке справа замечает на полу кольт. Как не знать эти пулеметы! Их в числе 1100 штук поставили легиону СШАэтот из их числа.
Александр Васильевич хорошо помнит цифры: США поставили легиону 155 тыс. комплектов обмундирования, 250 тыс. винтовок, 600 тыс. гранат, 100 автомобилей, 25 аэропланов и еще кучу разного снаряжения.
«Не верят комиссары в прочность своей власти, думает Александр Васильевич. Не верят, если заседают и допрашивают в компании с кольтом». Он оглядывается на грохот. За дверью смеются конвойные, а прикладами долбят от избытка чувств: о Нюркиных прелестях сказ. Уже два дня они его водят, и всёпошлости и сальности о какой-то Нюрке.
Из дверных щелей ядрено садит махоркой.
Бывший председатель Политического Центра рассказывает о Жардецком: встретил и не арестовалне удалось, ушел.
Один был, в тулупе, при усах и бороде, морда наглая
Чудновский сразу перестал гладить протоколы. Жардецкий!
Это что после ужина горчица, бормочет он. Этот на воле может наделать делов
И впрямь, кому неизвестно в Сибири это имя: председатель омских кадетов, черносотенец без чести и принципов.
Кабы не тянулся за ним следок в офицерское подполье, еле слышно бормочет Чудновский.
У бывшего председателя Политического Центра голос тонкий, не отличишь от мальчишеского. Александр Васильевич приглядывается: откуда у таких страсть к разрушению? Потом раздумывает о том, что, раз такие метят на большую власть, не грех им производить «габэт»чтоб, так сказать, даром в мужах не числились, а то вот главный эсер и с таким голосом
Эх, не задержали, убивается Чудновский, ведь вы ж были при оружии, Флор Федорович. Или орел муху не ловит, так?.. Оно, конечно, так: Жардецкийэто не адмирал Колчак
Чудновский нет-нет, а скребанет черепушку: зудит, окаянная. Помыться бы, а когда? Не раздвинуть минуты, спаяны заботамину сутки за сутками в огне.
Александр Васильевич улыбается. Ни в чем другом наклонность Петра Великого к шутовству не выразилась с таким бесшабашным цинизмом, как в уставах всешутейного и всепьянейшего собора, а купнов клоунских процессиях по случаю избрания папы или женитьбы патриарха. Надо полагать, впечатление произвел на Петра старозаветный казус со святой церковью в Риме. Папой оказалась баба!
Прикрылась мужским именем Иоанн и заняла святой престол. И никто бы ни сном ни духом о том не ведал, не разродись папесса на церемонии крестного хода. С того дня положено освидетельствовать каждого избранного папу на предмет наличия мужских достоинств.
И сочинил Петр церемонию избрания своего князь-папы. В прорезное кресло усаживали кандидата. К нему подходили члены собора и, ощупав крепко естество, громогласно возвещали: «Габэт форамэн! Габэт форамэн!» И проделывали обряд непристойностей уже чисто петровского изобретения.
Лишь теперь Александр Васильевич замечает на стене лозунгпо склеенным газетам красная краска:
«Пропади, буржуазия, сгинь, капитал!»
И чуть пониже той же краской:
«Кто не с намитот против нас (Макс Штирнер)».
При Политическом Центре лозунги здесь не водились.
«Неужели было и рождество с елкой, подарками, любовью людей? Было счастье уважения людей, и не только уважения, но и счастье уважать людей. А теперь ничего: лишь вот эти лозунги; люди, как волки, и камера»
Пуще всего на свете хотел Семен Чудновский, чтобы адмирал запросил о пощаде, но, наглядевшись на адмирала, сообразил: на это глупо рассчитывать. И все же совсем, вот так, не мог отказаться от надежды, а вдруг расколет его: начнет выторговывать себе жизнь.
Александр Васильевич наблюдает за бывшим председателем Политического Центра. «В лицемысль и честность, отмечает он, и это его удивляет. Политики чтобы честность?..»
Бывший председатель Политического Центра черен бородой и волосами. Лицо тщательно выбрито и очень бледное. Даже с мороза румянец сбежал мигом. Неестественно сведенные брови, подергивания щек выдают общую нервность.
Один вопрос не дает покоя Флору Федоровичу, пора уходить, а мнетсяпочти до кожного зуда это любопытство. До того прохватываеттак и развесил бы уши.
И в самом деле, для чего адмирал носил портрет Александры Федоровны? Если подароккто подарил. И зачем носил, зачем?!
Не стал ронять себя до обывательского любопытства Флор Федорович, промолчал.
При аресте у Колчака изъяли наличностью (сведения эти строго документальны) 218 рублей кредиткамитьфу, а не деньги! Но зато взяли и вещицу преудивительную: портрет государыни императрицы под брильянтами (и по следствию Соколова не проходилатут Дитерихс за главного контролера, да и не позволил бы себе Соколов и пылинки присвоить).
Что, перехватило дыхание?
Ясно, портрет не колчаковский, но откуда, кто заказал и лелеял, что за всем этим?..
А только никто уже не расскажет.
Попал портрет в руки Ширямова, а после и затерялись, затерлись следы.
Надо полагать, выковырнул камешки какой-то ответственный «женевец» (ему сдал народное достояние Ширямов), а портрет, поди, размочалил и выбросилну не было в природе подобной вещицы.
Но в тот вечер (это доподлинно известно) лежал портрет в ревкомовском сейфе и имел все права на историко-кровавую реликвию.
Не впервые пропадали ценности в «женевской» империи.
Гелий Рябов рассказывает в исследовании о месте захоронения царской семьи, как исчезла драгоценность, не имеющая цены. Ее оставила царица в Тобольске на сохранение. Чекисты нашли этих людей, вырвали у них камень.
И канул камень в вечность. Никто не знает, где он. Нет его в природе.
Ленин вопреки воле большинства делегатов Пражской конференции добился избрания Малиновского в ЦК партии (дважды голосовали, Ленин ходил по залу, шептался, уговаривал). Провокатор нанес огромный вред партии. Пострадал и Воронский. Можно сказать, из Праги поехал в тюрьму.
«Об этом избрании Малиновского в центр я беседовал с товарищем Лениным спустя семь лет на третьем съезде Советов, при первом свидании с ним, пишет Воронский. Мы гуляли по залу Таврического дворца. Ленин расспрашивал об Одессе и Румынском фронте. В конце беседы я напомнил ему былые споры в Праге, указав, что он напрасно отстаивал тогда Малиновского, оказавшегося провокатором. Почему-то очень хотелось, чтобы Ленин признал эту свою ошибку. Я ждал, что он с готовностью скажет: да-да, вы были правы, я тогда опростоволосился. Выслушав меня, Ленин отвел взгляд куда-то в сторону, мельком скользнул им по густым группам делегатов, перевел его затем вверх, куда-то сначала на стенку, потом на потолок, прищурился и, как бы не понимая, куда я направляю разговор, действительно с сокрушением промолвил:
Да, что поделаешь: помимо Малиновского у нас был тогда еще провокатор.
Он посмотрел на меня с добродушным соболезнованием. Огорошенный, я стал опять рассказывать о Румынском фронте»
Очень хотел услышать Воронский это признание вины.
Не услышал.
«Ленин не любил проигрывать и уступать даже в мелочах»
Долбит Александр Васильевич каменное корытце, долбит.
Шаг, еще шаг, ещеи поворот. Так сотни, пожалуй, тысячи раз на день.
Выводит он счет демагогии большевиков.
Сразу после захвата власти писали о предложении начать переговоры с немцами: «Пусть полки, стоящие на позициях, выберут тотчас уполномоченных для вступления в переговоры с неприятелем».
Что за бред! Война имеет связь со всем фронтом. Нельзя на десяти верстах заключить мир, а на соседних десятивоевать. Бессмыслица, зато как действовала!
Из той же демагогии большевиково трудящихся массах Германии, к которым они обратятся через головы кайзера и его генералов. В итоге этой демагогии фронт обнажился окончательно. Немцы стали продвигаться без боев. Требования Германии с каждым днем становились обременительней.
Большевики кричали о море крови, пролитой старым режимом, а что стали творить? Любые жестокостиничто, лишь бы закрепиться у власти. Требовали отмены смертной казни, а стали применять в невиданных масштабах.
На митинге в цирке «Модерн» нарком Луначарский поведал публике о намерении большевиков не платить по нынешним займам, за исключением той части, которая приходится на мелких держателей акций. Что за дурь, ведь акции безымянны. Богатые просто-напросто спустят свои акции люду победнееи все! Но как аплодировал цирк! Как зазвонили газеты! Демагогияи еще какая, но свое дело выполняла.
А лозунги о социальной справедливости: взять награбленное, чтоб жить как буржуа? Где, в чем смысл тут? Опять грабитьтак?..
А переезд правительства? Вчера травили Временное правительство за намерение переехать в Москву, а сегодня, захватив власть, махнули в Москву.
Скрючился Александр Васильевич на лежанке, набирает крохи сна, а в воспаленной голове молоточком выстукивает одна мысль: «Я должен все выдержать, совершенно все. Пусть проклят людьми, но настанет время, и наше дело предстанет в ином свете: без грязи личного, жестокостей дегенератов, груза вины власти, сметенной в Феврале. Я не смею и не должен быть инымво имя будущего России не смею»
И, уже придремывая, вернулся мыслями к прошлому. «Обычай этот, «крепкого ощупывания», вспоминает Александр Васильевич, Петр ввел в обиход с 1718 годапосле смерти «всешутей-ного патриарха» Никиты Зотова»
И расслабился, поверил в невозможноежизнь
И задышал ровно, отдаваясь забытью.
Солдатская секция Петроградского Совета рабочих и солдатских депутатов выразила решительный протест против переезда Временного правительства из Петрограда в Москву: если Временное правительство не способно защитить Петроград, оно обязано либо заключить мир, либо уступить место другому правительству; переезд правительства при таких условиях есть не что иное, как дезертирство. Об этом сообщили «Известия» 7 октября 1917 г.
Это была типичная демагогия большевиков, поскольку в октябре семнадцатого Петросовет уже возглавлял Троцкий и все его секции находились под контролем большевиков.
В общем, разваливать фронт антивоенной пропагандой можно и даже крайне полезно, это обессиливает основную опору режимаармию, а вот сдавать Петроград«не моги», здесь обольше-виченные гарнизон и рабочие. Но как тогда удерживать Петроград? Нельзя же в одно время быть и не быть. Впрочем, несуразность этого не смущала Ленина: главноеантивоенный лозунг работал на революцию.
Главный Октябрьский Вождь действовал в строгом соответствии с учением. Это ему принадлежат слова:
«Первой заповедью всякой победоносной революцииМаркс и Энгельс многократно подчеркивали этобыло: разбить старую армию, распустить ее, заменить ее новою».
Беззащитность Петрограда и угроза его захвата немцами вынуждали Временное правительство к переезду, а это в свою очередь нарушало основное в плане Ленина. И в самом деле, Временное правительство еще у власти. Переезд в Москву, безусловно, укрепит его положение. Оболыпевиченный гарнизон Петрограда уже не сможет влиять на решения правительства и участвовать в захвате власти. В Москве всю работу следует начинать сызнова, и, что чрезвычайно существенно, гарнизон далеко не тот. А Временное правительство надо валить. Выпускать его из петроградской ловушкиошибка, даже преступление перед историей, ибо ведет к потере верной возможности захвата власти, может быть, единственной в истории, во всяком случае при жизни его, Ленина. Петросовет по требованию большевиков угрожает Временному правительству и запрещает переезд.
«Приятнее и полезнее «опыт революции» проделывать, чем о нем писать» Было в Ленине этовождизм. С первых шагов на политическом поприще видел себя вождем, в другом качестве не представлял.
В феврале восемнадцатого, то есть всего через три месяца, родной брат управляющего делами Совнаркома Михаил Дмитриевич Бонч-Бруевич, бывший царский генерал самых высоких отличий, а при советской властиответственный чин в Высшем Военном Совете, составил докладную записку о необходимости переезда правительства в Москву. Основная причина та же, что вынуждала к этому и Временное правительство: «появление немецкого флота в ближайших водах Балтийского моря, агрессивные действия немцев в Финляндии» и т. п.
Как свидетельствует Владимир Дмитриевич Бонч-Бруевич:
«Владимир Ильич тут же написал на этом рапорте свою резолюцию о согласии на переезд правительства в Москву В тот же день на закрытом заседании Совнаркома Владимир Ильич секретно сообщил всем собравшимся народным комиссарам о своем решении»
Разумеется, никаких секретных договоров, никакой тайной дипломатиивсе на виду и под контролем народа
Сегодня адмиралу разрешили прогулку с Тимиревой.
Анна!..
Александр Васильевич держал ее за руку и не мог вымолвить слова. Казалось, сердце разорвет грудь.
Анна!
Он прижал ее руку к губам. Анна!..
Через четыре месяца после захвата власти (в марте 1918 г.) большевики сменят столицу. Надо в Москвуи все!
И сменят опять-таки в своем духесовершенно секретно. Не так, как, скажем, готовилось к этому правительство буржуазной диктатурыВременное: открыто оповещая всех.
Это уж точно: не взять на зуб, отчего одному правительству нельзя уезжать от немцев, а другомупросто необходимо. Однако как не понять? Ведь ежели что в интересах народа, то не нужны законы и разные правилапросто излишни, так сказать, ограничительно-обременительны: надои точка!
И любая подлость, мерзость, клятвопреступление, жестокостьвсе имеет другое значение, совершенно отличное от прямого, первородного смысла слов. Нет и не может быть в подобных деяниях ничего дурного и преступного, а скорее даже наоборот, свидетельствует об убежденности, мощи духа и решимости сражаться за новую жизнь. Тут никакой натяжки: это вершина логического мышления, дальше лишь синь неба и разные божественные штучки.