Так утешала сама себя Халпашша и за этими мыслями, действительно, забывала о своем горе.
Тут произошло неожиданное событие. В то время, когда по всем расчетам молодой жене Маматбая Шамсикамар оставалось ходить беременной еще больше двух месяцев, из Бухары вдруг прилетела весть, что она родила. Привез эту новость семнадцатилетний братишка Шамсикамар. Как нарочно Маматбая в этот день не оказалось дома, он поехал в соседний кишлак на обряд обрезания.
Тяжелее всех добрую весть восприняла Кимматпашша. Она прибежала к Халпашше и, кривя губы, спросила:
Слышали добрую весть?
Слышала
Обрадовались?
А что такое?
Скажите же мне, обрадовались или нет?
Ну обрадовалась, а вы?
Почему бы не порадоваться и мне, если все делают вид, что радуются Только очень уж она оказалась скороспелой. Известно, что не вовремя крикнувшему петуху голову отрезают. Известно также, что некий мулла, у которого ночью ничего не выходило с женой, срывал свою досаду на прихожанах на утреннем намазе. Известно также, что нажитое нечестным путем впрок не пойдет. Ваш муженек обвинял, обвинял нас в том, что не приносим ему наследника, а теперь наследником должен будет признать ребенка от другого мужчины.
Что вы заладили «ваш муженек» да «ваш муженек». Почему же он мой, а не ваш?
Это вы питаетесь объедками с бухарского стола, вы наслаждаетесь, а не я. Да не дуйтесь, не обижайтесь, милая соперница. Нищий дуется торбе своей вредит Но оставим эти пустые разговоры, лучше скажите, сколько месяцев и дней прошло после брачной ночи у этой из-за гор, из-за дол?
Не считала я.
Еще бы считать! Ведь змеи и скорпионы досады жалили вас в ту ночь вот вы, значит, и лишились памяти А прошло семь месяцев и четыре дня. Это если считать сегодня, а поскольку родила она вчера, то семь месяцев и три дня. А сколько времени должна мать носить ребенка в утробе?
Откуда я знаю? Я ведь не носила
Я знаю. Девять месяцев, девять дней, девять часов и девять минут. Вот сколько! Юная дочь почтенного казия за два месяца до свадьбы отдалась какому-нибудь любовнику и зачала. А почтенный казий, прослышав через верных людей, что наш муженек ищет молодую жену, да такую, чтобы обязательно родила, перекинул свою поганую дочь из Бухары в Нурату. В праще аллаха оказался не камень, а тухлое яйцо Но мы еще посмотрим, у кого настоящая любовная страсть, горячая, как огонь, а у кого ледышка зимой
Кимматпашша была женщина тридцати пяти лет, стройная, с властным характером. Она любила хорошо одеваться и любила разные украшения. Без устали подводила глаза сурьмой и красила брови. Дело в том, что хотя она и была белокожей, но волосы и брови у нее были рыжеваты, она завидовала черноволосой и чернобровой Халпашше и ревностно следила за своей внешностью.
Халпашше было двадцать пять лет. Лицом она была кругла, черные волосы волнисты, брови дугой, взгляд мягкий и ласковый, на щеке родинка величиной с чечевичное зернышко. Она была скромна, молчалива и даже теперь, в исключительных, можно сказать, обстоятельствах, вела себя сдержанно, в то время как старшая жена бегала как угорелая от одних соседей к другим. Она, как видно, задумала во что бы то ни стало опорочить молодуху из Бухары и тем самым отомстить Маматбаю. Где бы ни собрались несколько женщин, она оказывалась тут как тут.
Странно, что родила та в семь месяцев Захотел аллах дать ребеночка нашему рабу божию и положил его прямо на дороге бери! Нет, дыма без огня не бывает
Наконец возвратился домой хозяин. Всем не терпелось увидеть, как он воспримет неожиданное известие. Но ничего особенного всем любопытным (а любопытство их было подогрето болтовней Кимматпашши) увидеть не удалось. Как только Маматбай вошел во двор, братишка жены Фазылджан, исполнявший роль гонца, побежал ему навстречу.
Поздравляю с сыном, поччаджан! Отец мой шлет вам поздравление с рождением атчапара.
Поздравляю и я его с внуком, а вас с племянником. Как здоровье вашей сестры?
Хорошо, слава богу.
Благодаренье аллаху, что дал он мне сына. Довелось-таки Маматбаю стать отцом, тут он увидел Кимматпашшу, высунувшуюся было в дверь и спрятавшуюся обратно. Тень набежала на сердце. «Да подумал он, моя радость сегодня траур для старших жен. Хватит теперь этого траура на всю жизнь Впрочем, если будут вести себя хорошо, пусть живут, если же нет пенять им придется на себя!»
Тут к хозяину подскочил верный слуга Сахиб.
Да принесет вам счастье ваш сынок Давлатъяр.
Да сбудутся твои слова, но почему Давлатъяр? Что ты этим хочешь сказать?
Разве плохое имя?
Доброе пожелание уже полбогатства Но по обычаю право дать имя первому ребенку остается за дедушкой и бабушкой. Как скажет казий в Бухаре, так и будет.
Имя это уже есть, вступил в разговор Фазылджан. Мой отец произнес его, когда повитуха только еще перерезала пуповину.
Можем ли мы услышать его?
Моего племянника зовут Додхудай.
Одно другого лучше! Но ведь и в самом деле этого дитя дал мне бог. Только дал бы он его счастливым и долголетним
Додхудай! громко крикнул хозяин, как если бы сын его был уже взрослым и надо было его позвать. Все засмеялись.
Простите, хозяин, сказал Сахиб-саркор, но Додхудай ваш пока еще в священной Бухаре. Как будем действовать: выйдем в путь или же терпеливо будем дожидаться, пока сын сам не появится здесь на пороге и громко не поприветствует вас?
Люди захохотали.
Да нет уж, надо постараться самим. Боюсь, без отца он вырастет непослушным. Сахиб! Приведи-ка сюда с конюшни
Которого, хозяин?
Приведи-ка Черного Беркута. Пусть юный дядюшка моего Додхудая получит это сокровище в подарок за добрую весть, на суюнчи.
Сахиб-саркор побежал на конюшню. Все обратили взгляды в ту сторону. И вот, через некоторое время слуга, держа веревку накоротке, вывел черного, как смоль, с белой отметиной на лбу коня. Конь вздыбился, перебирая в воздухе передними ногами, заржал. Все видели, как сверкают глаза красавца, как лоснится черным шелком, переливаясь на солнце, его шерсть, Казалось, если бы не веревка, так и взмыл бы он кверху, под облака.
Так ознаменовалось рождение Додхудая, принесшее одним радость и торжество, а другим злость и досаду.
ПИР НА ВЕСЬ МИР
Слухи, которые с таким усердием и рвеньем распускала Кимматпашша, не подтвердились. Никакого тайного любовника, с которым Шамсикамар якобы встречалась еще до своей брачной ночи, не оказалось. Просто ребенок родился семимесячным, недоношенным в чреве матери. Дедушка-казий тотчас заказал лучшим бухарским шапочникам некое мягкое и теплое гнездо, в которое положили новорожденного и под надзором опытных старух-повитух стали выхаживать и выкармливать. Месяца через три ребеночек стал выглядеть нормальнорожденным младенцем, и счастливый Маматбай, которому надоело мотаться между Бухарой и Нуратой, стал подумывать, как бы забрать и жену и сына домой.
Как ни естественно было это желание отца и мужа, как ни естественна была такая просьба, казий воспротивился ей и под всякими предлогами оттягивал время, не давал согласия. Дело в том, что и сама Шамсикамар отнюдь не торопилась и не горела желанием покидать Бухару. Она знала, что на новом месте ее ждет враждебное отношение двух первых жен, нареканья, пререканья, которые будут отравлять ее молодую жизнь и портить здоровье. Она даже осмелилась и высказала мужу свои сомнения.
Но и Маматбаю не было никакого резона бросать на Нуратинской земле свои обширные угодья, пастбища и стада. Он вовсе не собирался переезжать в Бухару. Конечно, у него было право сказать казию: «Ваша дочь моя законная жена, она должна находиться там, где нахожусь я. Вы же казий и лучше других знаете, что законы шариата на моей стороне». Да, так он сказать мог, но не хотел. Не следовало все начатое со взаимными почестями, с почтительностью и уважением переводить на ссору, оскорбления и вражду. Маматбай решил идти путем осторожности. Он надеялся постепенно ублажить тестя, смягчить его сердце и тогда уж увезти молодую жену вместе с сыном по доброму согласию и желанию. Посоветовавшись со своими нуратинскими сотрапезниками, он пригласил казия в гости, а с ним и еще нескольких именитых бухарских жителей.
Бухарцев усадили на почетные места, у ног тестя зарезали жирного барана, накрыли стол, вообще соблюли все обычаи, соответствующие приему самых дорогих и почетных гостей. Все поздравляли казия с внуком, а хозяина с сыном, желали всем долгих лет жизни, изобилия и богатств. Затем Маматбай надел на тестя драгоценный парчовый халат, а на других гостей халаты из банораса. Опять посыпались взаимные поздравления. Наконец, когда все немного затихли, хозяин начал говорить, придавая своим словам как бы оттенок мечты и желания.
Слава аллаху, говорил он, благодарение богу за то, что самые заветные цели наши достигнуты. Вы, господин казий, пребывавший доселе в положении отца, а я, покорный раб божий, ваш покорный слуга, влачивший свои дни в жалкой бездетности, стал отцом. Радуюсь безмерно я этой милости аллаха и возблагодаряю в пятикратных молитвах. Но хочу я также, если бы, на то было ваше согласие, достопочтенный отец моей жены, ознаменовать рождение моего сына, а вашего внука великим празднеством. В его и вашу честь разверну я огромный дастархан, дабы накормить изобильнейшим пловом всех людей, живущих и вблизи и вдалеке Если бы вы осчастливили меня своим согласием на это празднество Слава аллаху, все мы временны в этом мире. Бисмиллах-ир-рахман-иррахим, во имя аллаха милостивого и милосердного, когда настанет моя кончина и покину я этот мир, мой свет, оказывается, не погаснет. Ваш внук Додхудай зажжет свет в нашем доме, заведет семью, детей и будет продолжен род Маматбая.
Иншаллах! проговорил казий.
Гости повторили как эхо вслед за ним это благословение и пожелали Додхудаю долгих лет жизни.
Проявлявший радушное гостеприимство и чрезвычайную учтивость Маматбай показался гостям щедрее и блистательнее легендарного Хатама щедрейшего из щедрейших. Его солидная, упитанная фигура, его похожее на сдобную лепешку белое лицо, мохнатые черные брови, красивые усы без единой серебринки в них, подстриженная под форму продолговатого подбородка черная-пречерная борода, пешаварская чалма, намотанная на подобную круглому арбузу голову, хорошо сидящий и радужно переливающийся всеми цветами парчовый широкий халат все это было одно к одному и так шло Маматбаю, что он с каждым часом казался гостям все более внушительным, красивым и щедрым.
Однако все ждали, что скажет казий, даст ли он согласие на грандиозное празднество, одобрит ли его. После долгого молчания казий раскрыл ладони, чтобы прочитать молитву благословения, а прошептав ее про себя, громко проговорил: «аминь». Все, как эхо, повторили за ним: «аминь, аминь».
Развернулись приготовления к празднеству. Своим домашним и слугам Маматбай приказал: «Все мое достояние, а если этого не хватит, то и сердце мое все, все Додхудаю. Не жалеть ничего!» В окрестные города и кишлаки поскакали глашатаи, чтобы созывать людей на торжественный плов и улак.
Как известно, перед такими событиями ходит множество толков и слухов. К одному услышанному слову прибавляется десять других, а потом все эти слова переиначиваются, перевираются, правда превращается в ложь, а ложь бывает и такое превращается в правду.
Что там случилось?
Что, что! Да ничего. Просто один богач надумал жениться и устраивает свадьбу для целой Бухарской области.
А вот и не так. Он давно уже женился на дочери верховного казия (обыкновенный казий с окраины Бухары, как видим, превратился в верховного) и теперь радуется рождению сына
Да, две первых жены не рожали ему детей, а дочь казия сразу и родила.
Говорят, богатыря родила, Очень крупного мальчика, вот и будет большое празднество.
В таком случае не то что богач, даже я продал бы последний халат и устроил какой-никакой праздник.
Халат свой побереги, ведь на празднике встречают гостя по халату.
Верно! Шах Машраб воскликнул однажды: «Ешь, мой халат, наедайся досыта, тут встречают тебя, а не меня!»
И так говорят: идешь на плов, наедайся дома.
Да, чтобы не выглядеть голодным и жадным и не стать посмешищем для людей.
А нас-то пустят на этот праздник?
Не бойся, двери будут открыты и для шаха и для нищего.
Уж те, кто приедут верхом, наверное, на улице не останутся.
И лошадям и ослу будет выдан корм на все дни праздника
Кто угощает человека, тот кидает кость и его собаке
Тогда, пожалуй, поедем.
Люди толпами повалили в Нурату. Ехали туда и прославленные наездники, любители состязаний, которым достаточно услышать, что там-то состоится улак, как они бросают все и скачут на место празднества.
Большинство наездников, участвующих в подобных состязаниях, не имеют своих коней, они состязаются на скакунах, специально выращиваемых и содержимых богачами-любителями.
Улак древнейшая мужественная игра соседствующих народов: казахского, киргизского, туркменского, узбекского и таджикского. Владельцы табунов с особенным тщанием выпестывали и лелеяли коней для улака. Ведь в случае победы и завоевания приза главная слава доставалась не наезднику, а коню, ну и, естественно, хозяину коня, вырастившему и воспитавшему доблестного скакуна. Выбирали для этой цели жеребят самых драгоценных пород, до трех лет растили на глазах и только потом передавали наездникам для проверки их качества и для испытания на улаке. Иногда конь оправдывал надежды, а иной раз оказывалось, что для улака он не годится. Что ж, ждала такого коня арба и черная повседневная работа.
Славились две породы, скаковых коней. Первые крупного сложения, с могучей, крепкой спиной, широкой грудью, с крутым крупом. Такой конь верный пособник богатырю-наезднику во время отчаянного козлодрания. Половина успеха зависит от такого коня.
Вторые отличались тонким экстерьером, длинными ногами, красиво изогнутой шеей, легкостью серны, быстротой ветра, способностью как настичь убегающего противника, так и уйти от погони. Первых коней называли карабаирами, а вторых текинцами.
И вот из далеких и близких краев, гарцуя на выезженных конях, расспрашивая, где же Нурата, стали съезжаться на празднество многочисленные любители улака, знаменитые всадники, прославившиеся на многих подобных празднествах. Маматбай выделил специальные комнаты для именитых гостей, назначил людей, которые отвечали бы за радушный прием их, за угощение, за удобства.
Стояла поздняя осень. Земледельцы уже убрали урожай на полях и в степи, садоводы тоже собрали всю сладость плодов земных. Все лето зеленевшие и украшавшие собой землю обширные пастбища теперь соломенно желтели, листья опадали с деревьев, шурша на ветру или под ногами. Наступили ранние холода. Гости, приглашенные на празднество из-под Бухары, Зирабулака, Ромитана, кутались в лисьи шубы и ватные халаты. Они горячили своих скакунов, да тех, застоявшихся на привязи, истосковавшихся по вольным просторам, не надо было и горячить, они только и ждали ослабления узды, кусали удила, рвались вперед. А уж если всадник опускал поводья, да еще к тому же взмахивал камчой, то они неслись стрелой, наперегонки, и степь оглашалась громкими ликующими криками.
Дехибаланд за все время своего существования не видел такого торжественного празднества, такого наезда гостей, и посвящалось это празднество рождению Додхудая, которому теперь не исполнилось еще и полутора лет.
Как говорится в народе: интересуются не отлетом, а прилетом аиста. Так и тут, никто не заметил отъезда в свое время Шамсикамар в Бухару, но все ждали ее возвращения в дом мужа. Но что простое любопытство людей по сравнению с душевными муками и пытками двух первых жен Маматбая?
Поэтому, несмотря на все распоряжения Маматбая, несмотря на распорядительность Сахиба-саркора, которому было поручено ведение празднества, все же с приемом гостей на женской половине обстояло не все благополучно. Ведь кто же как не жены должны встретить каждую гостью, осветить и обогреть ее радушной улыбкой. А как раз главная хозяйка дома, старшая жена Кимматпашша, сгорая от ревности, зависти и ненависти не могла ни улыбаться, ни произносить приветливые и добрые слова. Она вообще не обращала никакого внимания на гостей, полностью отошла в сторону. Встречать женщин-гостей пришлось одной Халпашше. Видя ее проворство и чистосердечное радушие, слыша ее то и дело повторяемое: «Добро пожаловать, гости дорогие», «Милости просим, гости дорогие», женщины тотчас принялись судить и рядить: