Календарь капельмейстера Коциня - Маргер Оттович Заринь 19 стр.

Скрываясь в подвалах Аполло Новуса, Вилис Витол узнал коллектив в целом, а также хорошие и дурные стороны отдельных людей. На нынешнем посту эта информация ему весьма пригодилась. Директор терпеть не мог панибратства. В отношениях с подчиненными сохранял определенную, хотя и вежливую дистанцию. Тех, кто обвинял кого-то и приносил всяческие сведения, он внимательно выслушивал, а потом, попросив их немного подождать, поручал секретарше разыскать виновных и требовал в их присутствии повторить сказанное. Обычно обвинители начинали мяться и рассказывать уже другую версию, смягченную и более относящуюся к делу. Ведь они никого не хотели оговорить, однако в общих интересах

В результате люди, чернившие и оговаривавшие других, стали обходить стороной его кабинет.

 Уж там-то правду искать нечего,  говорили они и, чтобы осуществить свои планы, стали слать директору анонимные письма, написанные измененным почерком. Прочитав очередное сочинение, Витол безошибочно угадывал, откуда оно исходит и с какой целью написано. Письма помогали ему ориентироваться среди проявлений зависти, недоброжелательства и эгоизма в подчиненном ему коллективе. Это тоже было неплохо.

Человеком другого склада был Освальд Барлотти. В детстве его очень близко знал Карлис Сармон: оба родились вблизи Ма́доны, оба были детьми новохозяев. Оба происходили из волости, где у многих крестьянских людишек итальянские фамилии. В незапамятные времена праулиенский барин женился на итальянской баронессе; в этой связи он в честь молодой жены наградил своих крепостных итальянскими фамилиями. Балодиса переименовали в Барлотти, Буллита в Булотти, кто-то стал Аронетти, Финари и Мартинелли. А Мизона назвали Мисони, Сармона  Сармони, появились также Калтони, Алутини и Кумелини.

Карло Сармони давно уже вернулся к латышскому имени Сармон, а Барлотти продолжал держаться за итальянское окончание своей фамилии. Но нельзя было ставить это ему в вину: он не был узким националистом, он уважал все нации. В своем кабинете Барлотти охотно принимал посетителей, беседовал с актерами и художниками. Еще лучшие отношения установились у него с рабочими сцены, мастеровыми, гардеробщиками и билетершами, иными словами  с простым народом. И напротив  с ведущими работниками театра, или, как он иронически называл их, с «высокопоставленными лицами», Барлотти ужиться не мог. В глубине души он глубоко презирал их и знал, почему презирает. Ибо все они, выражаясь словами Освальда Барлотти, «были людьми, кои скрывают свое неверие и держатся загадочно»

Так, например, Барлотти не мог смириться с тем, что Даугавиетис был оставлен главным режиссером театра. Это решение он считал результатом заговора, почти предательства. Оставили человека, путавшегося с немцами, водившего дружбу с сыном фабриканта Мюнделя  нацистским генералом, щеголявшего в визитке, курившего сигары. Вот донесение: после какой-то премьеры Аристид Даугавиетис распивал шампанское с Терезой Талеей и инспектором Герхардом Натером (прилагается фотоснимок). Весь коллектив, все актеры присутствовали при этом и пили шампанское, они могут подтвердить.

Подобные истории и еще многое другое Освальд Барлотти узнавал от честных и достойных доверия работников. Позавчера пришло письмо без подписи, в котором содержались намеки на «интимные отношения некоторых видных лиц с Терезой Талеей». Это был потрясающий факт. Но когда Освальд Барлотти сообщил обо всех этих фактах вышестоящим инстанциям, к нему не прислушались. Даугавиетис, мол, натура творческая. Сильная личность! Главное теперь  это человек, которому можно доверить искусство.

«Я понимаю, сейчас есть трудности, не хватает режиссеров,  огорченно думает Барлотти.  Но всегда можно найти выход, если подходить к делу принципиально. В крайнем случае я сам мог бы занять эту должность. Я ставил пьесы, да и мой актерский стаж дает мне право на это. В данных условиях надо быть готовым принять на себя любую ответственность, если того требуют обстоятельства».

Наибольшее предубеждение Освальд Барлотти испытывает к людям неразговорчивым и замкнутым. А тех, кто каким-либо образом скомпрометирован, у кого запачканная родословная, тех, о ком кто-то где-то говорил с подозрением, Барлотти инстинктивно терпеть не может, он даже в глаза им взглянуть не в силах. Но должность у него такая, что именно этими нечистыми душами ему приходится заниматься чаще всего.

К примеру капельмейстер Коцинь и этот скользкий виолончелист. До чего же они ему отвратительны! Об этих двоих Барлотти известно все, абсолютно все. Он только ждет распоряжения, но Вилис Витол наложил свою лапу на это грязное дело и не разрешает давать ему ход Известно  наступи на дерьмо, оно завоняет. И это герой Испании! Разве я уже однажды не предупреждал? Подозрительная благосклонность. Компанейщина, кумовство. Эх! Все они там, в подвале, заранее снюхались А когда я упоминаю об этом при начальстве, меня обрывают Ну что ж! От терпения и камень расколется. Но тогда будет поздно, тогда мне скажут: Освальд Иванович, вы нас предупреждали, а мы не верили, простите!

Вчера вечером Вилкин признался: «Я бы еще о многом мог порассказать, дорогой Освальд Иванович!» И вот нынче утром пришло письмо.

Освальд Барлотти сунул письмо в карман зеленоватой шинели и решил немедленно показать его Вилису Витолу. Было еще совсем рано: пятнадцать минут девятого, но секретарша утверждала, что директор уже давно пришел и сейчас совещается наверху с мастером сцены. Барлотти отправился искать его. Приоткрыв дверь зала, Освальд увидел на освещенной сцене Элеонору Боку и Терезу Талею. Они что-то репетировали.

Барлотти поздоровался и спросил, что здесь происходит, чем они тут занимаются. Ведь по плану репетиция должна начаться только в десять.

Элеонора Бока объяснила, что они репетируют «Анну Каренину», попросила закрыть дверь и не мешать им.

Произошла резкая перебранка. А спустя полчаса  на производственном совещании  Освальд Барлотти придал этому делу принципиальный характер. Он уже успел кое-куда сбегать и у кого-то проконсультироваться. Теперь Барлотти точно знал, что такая пьеса нигде не утверждена, что это вовсе не пьеса, а роман и что вообще насчет Толстого еще надо подумать. Сейчас нужна совсем иная драматургия.

Когда же выяснилось, что и сценический вариант сделан не самим Толстым, а по собственной инициативе сварганен поэтом Кадзеем, да еще во время оккупации, то Барлотти тут же, по горячим следам, приказал репетицию прекратить, а экземпляр пьесы отдать ему, дабы он мог убедиться, не скрывается ли под видом «Карениной» что-нибудь похуже

Это был большой день Освальда Барлотти, апогей его власти. Даугавиетис был так поражен, что не сказал ни слова. (Быть может, это называлось дипломатией, поскольку директора на собрании не было). Вилиса Витола вызвали в управление по делу кларнетиста: дело это как будто шло на лад.

Новый ансамбль Аполло Новуса работал увлеченно. Большинство вновь принятых  люди, пришедшие прямо со школьной скамьи, не испорченные никакими премудростями. Они немедленно организовали в театре комсомольскую группу  впустили струю свежего воздуха в старое, пропыленное помещение. Даугавиетис  их кумир и учитель. «Золоченые ворота»  первое испытание. Либо они заслужат признание маэстро, либо мечта о театре так и останется мечтой.

У старика был наметанный глаз: трех-четырех он уже открыл (по большому счету!), их данные, их талант были бесспорны.

«Харис Чипсте  хорошо сложен, обладает звучным баритоном; затем Антон Раусис, Велга Васариня и еще та, другая,  а, дьявол, как ее зовут?  Расма, наверное, этих четырех я в бараний рог согну, работенка стоит того. Между нами говоря: ансамбль, пожалуй, даже укрепился. Ша! Не надо болтать об этом, но что бы стал я делать с тем барахлом, которое сбежало в Германию? Чуть ли не благодарить надо Зейдака, что театр от навоза очистил. Как бы я от них избавился? Уже и сейчас кое с кем у нас некоторые трудности, например с Эсмеральдой Урловской. Куда ее девать? Для деревенских тетушек слишком бойка, для барынь  слишком простовата, для женщин в расцвете лет  слишком стара. Единственная роль, на которую она еще может надеяться, это Черная мать. В том случае, конечно, если пьеса Райниса будет возобновлена. А пока пусть лучше работает в профсоюзе».

Около пяти часов дня, когда оркестр усердно репетировал под сценой, туда неожиданно вошел кларнетист. Кларнетист с саксофоном под мышкой. Ура! Освобожден из фильтрационного лагеря, реабилитирован! Трое товарищей по несчастью от радости чуть ли не прослезились. Это директор Витол! Он лично явился к коменданту лагеря, лично привел кларнетиста сюда, в театр.

 Реабилитирован, реабилитирован,  дергая себя за нос, гундосит Барлотти.  Značit, надо принимать на работу? Напишите заявление. Заполните анкету. Биографию в двух экземплярах, четыре фотокарточки, справку о состоянии здоровья. В Риге прописаны? Справку с места жительства. Когда все будет представлено согласно инструкции, вы в течение трех дней получите ответ.

ЕВСЕБИЙ И ФЛОРЕСТАН

 Инь

Поэт Сармон сидел в нише углового окна, а Каспар Коцинь за черным стейнвеевским роялем. Они мурлыкали мотивы, играли и напевали более двух часов, и вот три песни готовы. Сармон сказал, что теперь следовало бы немножко перевести дух

 Вот и ноябрь на дворе!  вздыхает поэт, глядя в сгустившуюся за окном тьму.

 Хорошо хоть, что не подмораживает,  радостно говорит Каспар.  Ввиду отсутствия угля и жильцов, дома не так-то скоро начнут отапливаться.

 Да, хорошо

(Поэт несколько растерян, оттого и завел разговор о погоде. По дороге сюда он заглянул в театр и встретил Барлотти. Освальд, узнав, что Сармон собирается идти к капельмейстеру заканчивать работу над песнями, воскликнул: хорошенького музыканта подсунул тебе Даугавиетис, ничего не скажешь! Ты, наверное, не знаешь, что Коцинь был легионером и эсэсовцем И таким мы доверяем! Замаскировавшись под наших друзей, сотни вредителей и врагов народа теперь расхаживают среди нас. С каждым днем их становится все больше и больше, а мы ведем себя как трусы. Позор!)

Освальда Сармон знал с детства. Да и потом  в эвакуации они работали рука об руку. Абсолютно честный, кристально чистый и принципиальный человек  ничего другого нельзя было сказать о Барлотти. Человек, могущий от всей души оплакивать и в то же время без всяких колебаний погубить наилучшего друга, если в отношении того появились хотя бы малейшие сомнения.

Может быть, предупреждение Освальда справедливо? Ведь фактически Сармон совсем не знает этого Коциня. Его порекомендовали Даугавиетис и Витол. Очень будто бы талантлив. Да, ничего Мелодии, которые сейчас, импровизируя, подогнал к стихам Сармона композитор, действительно хороши Подогнал? Быть может, и впрямь подогнал? Можно ли верить этому музыканту?

Только что Коцинь сыграл ему еще одну тему. Парень назвал ее темой Огня. Поэт спросил, что подразумевается под этим названием.

 Я почувствовал, как эта музыкальная фраза зазвучала во мне в ту ночь, когда я клялся ненавидеть фашизм,  сказал композитор.

Ого! Слишком напыщенно, слишком наигранно это звучало, чтобы быть правдой.

Чувствует ли Коцинь то, что пишет, или только притворяется? Это следует выяснить. Иначе поэт не сможет продолжать работу, как бог свят, не сможет.

Чтобы повеселее и светлее стало в комнате, Каспар затопил камин. На полочках в нише углового окна и возле рояля горят свечи. Язычки пламени отражаются в зеркалах тети Эллы  зрелище весьма впечатляющее. Массивного письменного стола дяди Фрица тут, слава богу, больше нет. Призвав на помощь Уксуса, Каспар очистил комнату от лишней мебели. Марьяжную кровать втащили обратно в так называемую «спальню с нишей», а диваны расставили по соседним комнатам. Платяной шкаф мрачно возвышается в темном закоулке, а велосипед тети Эллы ржавеет в коридоре. Только «Мадонна с младенцем» все так же сидит на каминной полке. Сармон заметил ее сразу, как только вошел.

 Это Корреджо,  сказал он.

 Нет, это икона,  стал утверждать Каспар.  Ценная вещь, доставшаяся мне в наследство.

«Стало быть, этот музыкант происходит из верующей и богатой семьи»,  решает про себя Сармон.

 Ваш отец, наверное, занимается торговлей?

 Нет. Отец алуксненский крестьянин. Две коровы и лошадь. То есть  были когда-то

 Ага А теперь он уехал с немцами?

 Что бы такой бедняк стал делать в Германии?

(Никакой ясности Бедняк?)

 А как это вы оказались в такой роскошной квартире? Вселились сюда после освобождения Риги?

 Нет. Я живу здесь четвертый год. В семье сводного брата моей матери  дяди Фрица. Они сбежали, а меня бросили на произвол судьбы.

 На произвол судьбы? Ну, на судьбу вам, по-моему, нечего жаловаться. Вас не преследовали, не репрессировали.

 Нет. Но я был мобилизован. А это намного хуже.

 Гитлеровцами?

 Нет. Меня мобилизовал Даугавиетис. В образцовый оркестр СС, чтобы по вечерам можно было играть на спектаклях. А теперь вот болтаюсь в театре как богом обиженный. Работать разрешили только временно, пока все не выяснится Но никто ничего выяснять не хочет. Поглядывают на меня со злобой. Уж хотя бы расспросили как следует. Вот как вы меня сейчас. Не было бы тогда у людей неуверенности и сомнений в моей правдивости. Вы что же думаете, я не почувствовал этого недоверия, когда мы только что писали «Партизанскую песню»? В какой-то момент мне захотелось сказать: бросим это дело и поговорим! Не могу я так работать, ей-богу, не могу!

Плотина была прорвана. Отбросив свое первоначальное упрямство, Каспар откровенно рассказал, сколько неприятностей и опасностей он пережил за последние два месяца (о своих сердечных делах он не упомянул, конечно, да это и не могло интересовать поэта). Сармон узнал, как Каспар Коцинь, пользуясь защитой Даугавиетиса, годами уклонялся от призыва в легион, в какой ужасный оркестр их, в конце концов, загнали, и как эти пятеро несчастных замышляли бегство, и как, наконец, троим это удалось, а двое погибли. Жуткая, потрясающая история!

 А вы рассказывали об этом начальнику отдела кадров?

 Товарищу Барлотти? Да этот человек даже взгляд от меня отводит, не здоровается И чего ради я стану рассказывать, если меня ни о чем не спрашивают? В конце концов  я не чувствую себя столь виновным, чтобы оправдываться. Как проходила мобилизация, лучше всех знает Даугавиетис. Пусть он пойдет и расскажет.

 Вам все-таки надо было бы пойти самому. Попросить, чтобы дело расследовали.

 Просить? Упрашивать? Никогда! В ту огненную ночь я поклялся: никогда не стану просить! Буду идти напрямик!