Календарь капельмейстера Коциня - Маргер Оттович Заринь 4 стр.


 Что ты болтаешь, Турция совсем в другой стороне!  орет дядя Фриц.

 А я тебе говорю, что финны вступили в город турков,  кричит в ответ тетя Элла,  я своими ушами слышала (она тайком слушает Швецию).

 Дай сказать господину Меднису,  сурово обрывает жену дядя Фриц.  Каково же положение в действительности?

Гунтар ничего от дяди не утаил. Его рота была уничтожена на границе с Латгалией, в этом парень был уверен. Оттого-то Железный крест прислали в госпиталь  единственному уцелевшему. Кому-то ведь надо было его нацепить. Хотя бы за умение остаться в живых.

 Kaputt!  застонал дядя Фриц и потянулся к свекольному салату.

 Salut!  поднимая бокал вина, сказала госпожа адвокатша.  Вы увидите, американцы

В этот момент в Торнякалнсе завыла сирена. Вой то нарастал, то ослабевал. Ужасный вой. И он все приближался и приближался. К нему подключились Агенскалн, порт, Саркандаугава, товарная станция. Настоящий шабаш ведьм.

Первым пришел в себя Гунтар.

 Тревога! Налет!

 В кабинете на диване спит Лотарик!  закричала мужу тетя Элла.  Хватай его и неси вниз  в подвал! Каспар свалит в корзину хрусталь и серебро, потом вместе с господином Меднисом вынесете, живо, живо, с нами бог и крестная сила его!

Потом она метнулась в спальню, взвалила на спину все одеяла и пуховики и бросилась со своим громоздким грузом к входной двери, где и застряла, издавая жалобные вопли. Адвокат бросился в кабинет и начал выхватывать из ящиков документы и папки, запихивая их за пазуху, наконец подхватил рыдавшего на диване Лотарика и бросился вслед за женой, спотыкаясь и падая среди валявшихся на полу пуховиков.

Это был первый налет на Ригу, они к таким штукам еще не привыкли. Ходили слухи, что в Саксонии целые города стерты с лица земли, дома превращены в развалины, но те, кто успел спрятаться в подвале и немножко деньжат с собой прихватил, пережили этот ужас: неделю спустя их откопали и спасли.

 Всегда и везде главное это деньги!  неизменно подчеркивал дядя Фриц, и в этом смысле ему до сих пор везло.

 Снесем вниз корзину с драгоценностями, а сами в убежище не полезем,  говорит Гунтар.  Русские не имеют обыкновения бомбить жилые кварталы. Налет наверняка нацелен на порт или железную дорогу, может, какую-нибудь фабрику разделают. Я надеюсь, что по соседству с тобой никаких фабрик нет?

 Как бы не так,  говорит Каспар.  Вот тот сарай внизу, это мыловаренная фабрика Брюгера, но я надеюсь, что в нее не попадут.

Каспар и Гунтар спокойно берут со стола свои тарелки, бокалы вина и устраиваются в нише с угловым окном. Оттуда хорошо просматривается небо. Поглядим, что будет дальше

Они слышат, как полицейские загоняют в убежище последних прохожих, требуют у некоторых документы. Сирены смолкают, и воцаряется гнетущая тишина. Это поистине могильная тишина. Лишь спустя какое-то время становится различим угрожающий унисон самолетов. Вначале тихое жужжание и звень, потом пронзительное гудение. Звук этот пробирает до костей, ничего подобного Каспар еще не слышал.

 Знаешь что, Гунт,  говорит он,  если ты когда-нибудь будешь писать симфонию победы: именно так должно звучать вступление.

 Симфонию победы?  вздыхает Гунтар.  Скорее уж реквием.

Над черепичными крышами начинают шарить, скакать и скрещиваться лучи прожектора, грохочут залпы зениток. И тут же  страшные взрывы. Рамы углового окна вздрагивают раз, другой, третий Вскоре и в северной части неба начинает шириться красное зарево. Это Яунмилгравис, из углового окна ясно видно: прямое попадание. Может быть, уничтожена нефтебаза вермахта? Небосклон грохочет и вздрагивает, сущий ад!

 Как-то сейчас Лиана?  поставив на пол тарелку, мечтательно говорит Каспар.

(Вокруг вой и грохот, а он  Лиана.)

 Наверное, и в Калниене слышны взрывы. Может, она, бедняжка, тревожится

 За кого? За тебя?  усмехается Гунтар.  Я думаю, она уже давно забыла о кхекальщике.

 Знаешь что: то, что ты думаешь, меня давно уже не трогает. Каждый день я получаю от Лианы письмо. Вот так-то! Будь ты человеком, может, и показал бы. Но для тебя же нет ничего святого. Она очень изменилась.

 Твоя заслуга, твоя заслуга,  бормочет Гунтар.

 Между прочим, с середины августа она начинает работать в театре.

 Да, господин Зингер вчера оповестил об этом весь персонал.

 Лиана пишет, что господин Зингер больше не навещал ее.

 И ты, святая простота, веришь этому.

Каспар поднялся. Какой смысл разговаривать с циником? Завидует  иначе не объяснишь. Никогда, никогда он при Гунтаре и словом не обмолвится про Лиану. Никогда!

Грохот зениток и взрывы кончились так же внезапно, как и начались. Загудели сирены, но теперь уже намного приятнее, на одной ноте. Отбой.

Каспар с Гунтаром решили, что вежливость требует спуститься вниз и помочь принести обратно корзину с серебром. В темноте кто-нибудь мог и ограбить, поэтому и вход в подвал дворник запер снаружи. Когда дядя со своей семьей наконец выбрался из убежища, тетя Элла, услыхав близкие взрывы, вскрикнула:

 Господи, боженька! Бои идут уже на рижских улицах!

Эллу успокоил дворник Фигис:

 Да нет же, нет! В Шкиротаве летчики попали в поезд с боеприпасами. Взрываться и гореть будет всю ночь, но это уже неопасно для здоровья, мадам. Всех честных граждан охраняет непобедимая германская армия.

 Фигис опять язык распустил,  недовольно буркнул дядя.  Лучше бы помог унести одеяла да подушки.

В своей марьяжной кровати из карельской березы господин и госпожа Фреймуты долго не могли успокоиться. Думали и вздыхали, вздыхали и думали.

 Надо готовиться к отъезду!  сказал он.  Мы не имеем права рисковать жизнью ребенка.

 И Клауцаны бросить? И мебель, и все нажитое На пароход разрешают брать с собой всего одну тонну,  возразила она.

 Одну тонну!  Он так резво подскочил, что кровать затрещала.  Все, что целую жизнь копилось, оставить этим дьяволам!

 Англичане англичане не допустят, чтобы разоряли нейтральных людей,  всхлипнула мадам.  И абсолютно точно известно, что финны вступили в город турков.

 Об этом городе турок ты перестань болтать!  вызверился дядя Фриц.  Впутаешься в неприятности. Я лояльный подданный великой Германии, присяжный поверенный.

 А финны вошли, все-таки финны вошли в город турков!  щебетала мадам, и тогда дядя Фриц в сердцах вырвал из розетки шнур торшера, и спальня погрузилась в глубокую тьму.

В ту же минуту адвокат вспомнил, что ему так и не удалось поужинать.

ОТ РЕДАКЦИИ

Настоящим напоминаем, что календарь принимает различного рода объявления с картинками от частных лиц, фирм, акционерных обществ и банков.

Совсем немного места осталось еще на внутренних сторонах обложки.

ТЕАТРАЛЬНАЯ ХРОНИКА

Задачи коллектива в связи с открытием сезона. Утверждение репертуара на август и сентябрь. Как руководство театра Аполло Новус во главе с инспектором Зингером думает включиться в борьбу за тотальную победу?

Инспектор по делам искусств разрешил режиссеру Аристиду Даугавиетису поставить «Марию Стюарт» Фридриха Шиллера. Во-первых, немецкий автор. Во-вторых, в пьесе изображен прогнивший королевский дом Англии, повинный в том, что 7 июня с. г. между Гавром и Шербуром началось вторжение: высадились на берег союзные войска. В-третьих, Марию заключают в Тауэр, ибо Елизавета узнала о связях династии Стюартов с Мортимером и французским движением Сопротивления. В-четвертых, в последнем акте Марию казнят.

 Бог да покарает Англию!  сказал инспектор театров Герхард Натер, вручая режиссеру отцензурованный и исчерканный экземпляр пьесы.  Эта штука пойдет.

Накануне репетиции Аристид Даугавиетис вызывает Каспара Коциня в режиссерский кабинет, тщательно запирает дверь и спрашивает:

 Ты знаком с Шиллером?

 Лично нет,  отвечает Коцинь.  Но очень уважаю как выдающегося писателя. И все-таки лучше было бы поставить его «Вильгельма Телля».

 Не говори так громко!  прерывает его режиссер.  Генеральный комиссар ничего не знает о «Вильгельме Телле»: у них там в отношении классиков нет полной ясности. Поэтому «Марию Стюарт» будем трактовать как Жанну дАрк. Понял?

 Понял!  соглашается трубач (консультанты всегда понимают Аристида Даугавиетиса и соглашаются с ним).

 Ты английский гимн знаешь?  спрашивает режиссер.

 Да,  отвечает Каспар.  Но только под другим названием. Гуммиарабик.

 Прекрасно! После мессы  вместо траурного марша будешь играть Гуммиарабик.

 А Саласпилсом это не пахнет?  беспокоится Каспар.

 Какой же ты трубач, если боишься Саласпилса.

 Я думаю, как бы не получился Фиеско

 Эта пьеса уже стоит в нашем репертуаре, так что нечего ломать голову. Стало быть, «Марию Стюарт» кончим Гуммиарабиком. А начнем таинственным кварткюмельаккордом.

 Что это за штука?  удивляется Каспар Коцинь.

 Этот аккорд должен подспудно кричать (Даугавиетис переходит на шепот): свобода, братство, равенство! И еще  смерть оккупантам!

 В один аккорд я столько всего не могу вместить, маэстро!  возражает Каспар.  Мне надо по меньшей мере два Прошу вас, режиссер,  два!

 Не могу! Всего один таинственный кварткюмельаккорд! Пусть поймут, в чем дело. Смерть оккупан

В дверь стучатся.

 там!  громко кричит Аристид Даугавиетис.  Там это должно быть! Кто это барабанит?

 Анне Карениной стало плохо,  гундосит за дверью старый Анскин,  наверное, от крупы.

 Да, маэстро!  шепчет Каспар Коцинь.  Невозможно работать. Сил нет. Господин Зингер объявил, что по карточкам вместо и так уж крохотного кусочка мяса с сегодняшнего дня будут выдавать крупу. Я уже целую неделю хожу раздутый как шар, а вы еще требуете, чтобы все это я вложил в один аккорд. Пожалуйста, прошу вас  разрешите два.

Аристид Даугавиетис бросает страдальческий взгляд на своего трубача.

 И ты, Брут Ладно! Что до меня, так пусть будет два. Но чтобы получилось спарафучиле!

 А что это такое  спарафучиле?  удивляется Каспар.

 Если ты не понимаешь, что такое спарафучиле, то нам не о чем разговаривать К вечеру сделаешь?

 К вечеру сделаю!  обещает консультант, кланяется и выходит в коридор, где на шаткий диван бессильно опустилась Анна Каренина.

 Анна, Анна  в отчаянии спрашивает Вронский,  ты больна?

 Милый я чувствую во мне зреет,  шепчет страдалица.

 Не может быть,  взволнованно говорит Вронский.

(Старый Анскин думает, что это от каши)

В театре идет лихорадочная работа. Репетируют повсюду: на сцене, в подвале, в фойе и  как вы сами видели  в коридоре. Надо оправдать выданные работникам театра карточки UK. Они освобождают от призыва в армию.

«В конце июня у половины актеров отобрали UK. Что же будет дальше?» Эта мысль гнетет Аристида Даугавиетиса. В столь плачевном состоянии театр Аполло Новус не находился еще никогда.

Не теряет надежды только правая рука режиссера Элеонора Бока. Она на свой страх и риск готовит постановку «Анны Карениной».

Из кабинета выходит Даугавиетис, какое-то время наблюдает, потом говорит:

 «Каренину» не разрешат. Чего ради вы напрасно стараетесь?

 Как бы не так!  говорит Элеонора Бока.  Когда воронов шуганут, мы эту пьесу поставим.

 Каких воронов шуганут?  спрашивает словно из-под земли выросший Зингер. Он неслышно вошел через открытую дверь фойе.

 Обоих старых актеров,  поясняет Даугавиетис.  Вы, администратор, почти развалили ансамбль. Остались одни старые вороны, пенсионеры и чахоточные. На что я могу рассчитывать с этими старыми воронами, что у них осталось?

 Любовь к отечеству, патриотизм остался!  заявляет господин Зингер.  Осталась любовь к добру.

Любовь к добру неизменно приводит к Широну. Там они сидят и пьянствуют, пока не придет им в голову перебраться в Мурмуйжу, а помощнику режиссера придется идти и упрашивать, чтобы они вернулись репетировать «Двенадцатую ночь».

Господин Зингер удовлетворенно посмеивается: старые вороны ему пригодились Они помогали мутить воду. У каждого сотрудника, который начинал не нравиться администратору, тот мог тут же отобрать карточку UK и отправить беднягу на фронт, подобное право Зингеру было дано. Таким способом он очистил театр от всех советских активистов и мопровцев 1940 года, еще укрывавшихся в коллективе благодаря авторитету Аристида Даугавиетиса.

 Нечего их жалеть, они заслужили того, чтобы им подстроили пакость,  радовался Зингер.  Пусть понюхают пороху. Долго они будут помнить свой МОПР!

ОБЪЯВЛЕНИЕ

Внимание!

Малый Верманский парк

приглашает всех старых клиентов отведать

доброе пиво  Радебергер  в фирменных бочках по две марки сорок пфеннигов за бокал. Днем и ночью играет настоящая тирольская капелла под управлением господина Бандера.

Владелец Иоганн Химмельрейх

У НАШИХ ВОРОТ ВСЕГДА ХОРОВОД

 Как! Вы не помните Яниса Царствонебесного? Ну уж это черт знает что. Он же в буфете работал, в театре Аполло Новус. Обером, как тогда говорили. Белую куртку носил. А в июне сорокового года, под другим именем  Небесный Иван Небодорович,  кассу взаимопомощи для официантов организовал, кожанку носил и красный галстук. И впрямь не помните? А я помню. Теперь он зовется Иоганном Химмельрейхом и является владельцем Малого Верманского  обер-директором. Ходит в зеленой тирольской шляпенке, в кожаных штанишках, а к лацкану пиджака прикалывает что-то вроде зеркальца или брошечки с физией усатого Гитлера. В националистскую партию вступил, здравствуйте пожалуйста!

Пустил эту шутку по кругу у Широна, в теплой компании первый ворон Юхансон, а второй ворон Эрманис стал громко прыскать со смеху. Третий ворон поднял полный бокал и, рукой отбивая такт, запел:

 За это тоже выпить гоже!  Так звучал конец баховского хорала «Wachet auf, ruft uns die Stimme», поэтому все трое встали. Старые чертяки решили, что пора перебираться в Малый Верманский к знаменитому буфетчику. Там они потребуют Радебергера, истинно немецкого пива. Надо двинуть туда, ей-богу, надо двинуть!

 О деньгах нечего толковать. Денег нет, Краа!  говорит первый ворон.

 Царствонебесный отпустит в долг, голову могу прозакладывать, Кра, Кра!  отзывается второй.

А третьему ворону  театральному слесарю Кауке-Дауге хочется петь. Выйдя на Дерптскую, он кричит: песню!  и все трое, повернувшись в сторону Верманского парка, затягивают:

Живо рожок доставай свой,

тралала, опсаса, рог свой!

Живо рожок выпивай свой,

тралала, опсаса, рог свой!

Дружески обнявшись, старые вороны вкатились в Малый Верманский. Прямо с угла, через мостовую, в воротца. Знай наших!

В саду под белыми зонтами восседали надменные немецкие господа в зеленовато-желтых мундирах, лакированных сапогах. Мадемуазели в серых костюмах с нашивками в виде молнии на рукавах и с сигаретами в зубах.

 Фазаны и блицдевки,  тихо пробормотал Эрманис.  Фью-фью-фьют! Все один напиток пью ут!

А Кауке-Дауге спешит на веранду, где находится буфет. За буфетом  роскошный зеркальный зал  ресторан «In Wörmanschen Park». Благоухает жаркое, на спиртовках потрескивают охотничьи колбаски.

 О, черт в ступе,  как пекут! И шоколадный крем дадут!  облизываются старые вороны.

Но как бы не так: на дверях надпись: «Nur für Deutsche!» Ах твою так!..

Кауке-Дауге пытается убедить обер-директора, что он парень из Тобрука, в армии Роммеля воевал, но шеф неумолим. Он позволил только присесть за буфетную стойку, бросил перед каждым по картонному кружку и спросил, что господа будут пить, какое питье.

 Только Радебергер, отменнейшее немецкое пиво!  говорит Кауке-Дауге.  Но денег у нас нет.

 Как тебе стыдно нет в этот кабак идти, если сам знайт, что деньги нет?  кипятится Царствонебесный, желтоватым полотенцем хлопая мух на стойке.  Ты есть один старый ворон!

 Дорогой Иван Небодорович, во имя кассы взаимопомощи!  говорит Кауке-Дауге и прищуривает глаз.  Всего три кружечки, товарищ официант!

Царствонебесный дергается, будто его молнией ударило. Потом оглядывается и говорит на совершенно чистом латышском языке:

 А ты меня так не называй, старик, некрасиво это. Что это тебе в голову взбрело! Химмельрейх не какой-нибудь скаред: каждый получит по кружке, но пейте быстро и сматывайтесь. Время военное.

Назад Дальше