Первым подносит кружку к губам Юхансон, великий специалист по пиву.
Väe! морщится он. Радебергер? И это Радебергер? Päe!
Прямым путем из протектората! утверждает Химмельрейх. На бочках написано: Богемия и Моравия. Это два немецких города.
Подходит унтеробер. В саду кто-то требует оберобера.
Жидковатое, ворчит Кауке-Дауге. Не бухнул ли туда этот Химмельрейх штоф водички? (Это вполне возможно.)
Ничего подобного! Это пиво сам черт варил. Глянь-ка, пиво светлое пена черная. (Как это может быть?)
Дурман добавлен. (Это вполне возможно.)
Чудо-оружие! внезапно восклицает Эрманис. Они изобрели чудо-оружие. Таким Радебергером можно раздолбать любого врага. (Как это может быть?)
А в голову шандарахает! (Это вполне возможно.) Петь мне охота, признается Юхансон. Я спою вам куплет о чудо-оружии: «Чертов сын пиво!»
И старый ворон затягивает на экенгравском диалекте:
Однажды черт подумал вдруг:
Я стар, все валится из рук,
Будь сын, не жил бы я один,
Где нет меня, там был бы сын.
Сынок был пивом наречен,
По вкусу всем пришелся он.
Тебя с немецкого тошнит?
Свое пей пиво. Не лежит
К нему душа? Вина подлей,
Так позабудешь ты скорей
Дрянцо немецкое пивко
И победишь его легко.
Потом повторил еще раз, во всю глотку:
И победишь его легко, пли, old Vaverli!
Песня вызвала всеобщее веселье. В зале некоторые даже зааплодировали, а из сада поднялся на веранду господинчик приятной наружности. Он, стоя, прослушал всю песню от начала до конца, потом вежливо приблизился к Юхансону, представился (отогнув лацкан пиджака, на оборотной стороне которого сверкали три серебряные буковки и 13) и попросил следовать за ним.
Честь имею! сказал он.
Честь имею! поклонился в свою очередь Юхансон. А куда?
Туда! длинным пальцем показал на дверь господин 13. Аккурат туда.
Юхансон поник головой:
Прощайте, вороны! Мне все ясно.
Юхансон показал рукой, чтобы господин 13 прошел вперед.
Честь имею!
Но господин 13 показал рукой, чтобы господин Юхансон прошел первым:
Честь имею Только после вас.
Наконец они все-таки ушли.
Химмельрейх словно в воду канул. Кауке-Дауге очухался: скорее в театр, репетиция еще не могла кончиться.
Он ловко втащил Эрманиса в боковой чуланчик, и через черный ход они выскочили на улицу, под молодые липы, прямо напротив розоватого портала кинотеатра «Splendid Palace».
Вот тебе и Радебергер! Пли!
(ПРОДОЛЖЕНИЕ ЗАВТРА)
РАЗДЕЛ КРИТИКИ. ПРОЩАЯСЬ С СИМФОНИЧЕСКОЙ МУЗЫКОЙ
РЕЦЕНЗИЯ ГУНТАРА МЕДНИСА
Позавчера вместе с последними аккордами весны отзвучал последний симфонический концерт этого сезона. Будут ли концерты продолжаться и летом в саду Булдурского казино или в Дзинтарском курзале, пока неизвестно. Поэтому в зале Большой Гильдии собралось множество любителей музыки, главным образом дам. Большой привлекательной силой на мой взгляд, послужило и личное обаяние полюбившегося публике дирижера Ловро Матачича. Рижане и рижанки хорошо помнят этого артиста по довоенным концертам в Дзинтари, он выступал там два или три сезона.
Как только дирижер появился на сцене, удивленные зрители зааплодировали. Что такое! Ловро Матачич, на стройной фигуре которого раньше так великолепно сидел элегантный фрак, сшитый рижским портным Вилком, на этот раз вышел в форме полковника вермахта, с серебряными погонами и галунами. Некоторые были настолько потрясены, что от восхищения так и остались стоять, поэтому билетерша была вынуждена выдворить из зала восторженных слушателей и попросить их занять места на балконе.
Какой патриотизм, какой патриотизм! шептали они там, в темноте балкона. Ничего подобного мы еще не видели! Однако кое-кто утверждал, что и знаменитый капельмейстер Валмиерского полка Греза тоже дирижировал в мундире с аксельбантами.
Когда зал постепенно успокоился, Ловро поднял палочку. Да, это был все тот же старый, добрый Ловро, только в другой упаковке. Программу он, как обычно, выбрал и знаменательную и прочувствованную. Концерт начался с «Академической увертюры» Брамса. Кроме общеизвестных студенческих песен в ней прозвучал и «Gaudeamus igitur», поэтому слушатели непрерывно подпевали и сбивали с темпа, но величественный финал прозвучал весьма ярко.
За увертюрой последовали «Вариации на темы рококо» Чайковского. Их расторопно исполнил кудрявый виолончелист, пожелавший временно остаться неизвестным.
Вариации он сыграл весьма прочувствованно. Можно указать разве что на поверхностность нескольких интонаций в третьей вариации и ошибку в финале, но это, видимо, объясняется переживаниями блокадного времени, растущей депрессией и страхом перед грядущим.
Как дружеский жест следует расценивать то, что всю вторую часть концерта Ловро Матачич посвятил третьей симфонии молодого латышского композитора Болеслава Бебриша «Сверхчеловек». Еще ни один дирижер столь знаменательно и прочувствованно не интерпретировал эту философически ницшеанскую музыкальную эпопею. Горизонтальные потоки и вертикальные пласты симфонии символизируют борьбу и гибель сверхчеловека. В эмоционально насыщенной третьей части намечаются латышские и древнепрусские народные мотивы, медленно и незаметно перерастающие в кульминацию. Четвертая часть поистине симфоническая катастрофа! Гудят иерихонские трубы, возвещая о Страшном суде. Литавры и тарелки расставляют акценты, подобные взрывам. Еще раз! Еще раз! Внезапное pianissimo Арфа над сурдинированным струнным staccato
«И дробно каплет кровушка» так в этом месте партитуры собственноручно написал композитор. Весьма знаменательно и весьма прочувствованно
Симфония была встречена единодушным одобрением. Молодого автора вызывали и чествовали. Не менее семи раз он, рука об руку с дирижером, выходил раскланиваться. Чтобы продлить аплодисменты, Болеслав стал пожимать руку концертмейстерам оркестровых групп. Вышел дирижер, поднял оркестр на ноги и палочкой показывал на музыкантов, словно они эту музыку сочинили. Болеслав Бебриш в свою очередь показывал на дирижера, как будто симфонию написал тот.
Вот в каком духе взаимной любви и доверия закончился этот, богатый неожиданностями сезон! Музыкантов окрыляет мысль, что будущий сезон будет чреват еще большими неожиданностями. Все мы на это надеемся и от души этого желаем!
У НАШИХ ВОРОТ ВСЕГДА ХОРОВОД
(ПРОДОЛЖЕНИЕ ПЕРВОЕ)
Исчезновение Юхансона вызвало панику среди работников театра Аполло Новус. Кто теперь в «Мюнхгаузене» сыграет графа Шереметьева? Что будет с «Двенадцатой ночью»? Кому поручить Фальстафа?
Кауке-Дауге не прочь. Простите, однако! Он же всего-навсего слесарь, никаких навыков в сценическом искусстве. Недавно приплелся со службы в пустыне: был призван в армию Роммеля, но из-за грыжи демобилизован. Поговаривают, что у него распухли И чтобы такой играл Шереметьева? Ну нет, господа! Пусть за эту роль возьмется Эрманис! Но у Эрманиса уже во всех пьесах по две, по три роли. Нельзя же вести диалоги с самим собой. Аристид Даугавиетис шагает по кабинету мрачный как туча.
Что вы, шеф, нынче предпринять надумали? наивно спрашивает Каспар Коцинь.
Один глупец может задать столько вопросов, что тысяча мудрецов не сумеет ответить, говорит режиссер. Каспар Коцинь, ты человек?
Нет. Я католик, маэстро, и этого мне достаточно.
Помоги выручить Юхансона.
Вы имеете в виду Geheime Staatspolizei?
Тсс! Тьфу, тьфу, тьфу! Ничего я не имею в виду Даже мне становится не по себе.
Неврастения, режиссер! Вечером принимайте по две таблетки люминала. В этой полиции работает и господин Зингер (по ночам) Вам это известно, тьфу, тьфу, тьфу!
Да Но от этого мне еще больше не по себе, тьфу, тьфу, тьфу!
В таком случае прикажите своему трубачу отправиться к господину Зингеру с особым поручением. Я согласен прикинуться кем-нибудь. Ну, скажем, тайным чиновником бароном Хорстом Бундулисом. Загримируюсь, надену мундир фазана, нацеплю крест. Приду и представлюсь. Потребую объяснить на каком основании он Юхансона
Блестящая идея! восклицает Даугавиетис, обнимая своего музыканта. Ты настоящий человек, Каспар!
Нет, маэстро, я католик, и этого мне достаточно.
Иди и действуй! говорит маэстро. Только гримироваться не надо. Пусть Аэлита подберет-тебе парик, наклеит усы. Очки долой, вот так! Волосы косо зачешешь на лоб. Вот! Прекрасно! Готовый головорез! Как в той песенке говорилось, которую ты для шекспировской пьесы сочинил?
Каспар, не смущаясь, поет:
Чертов парень Джон Дрэк, Джон Дрэк
Прыгнет в море. Где же брег?
Кэптэн, протяни мне стек!
Честь имею! говорит режиссер, распахивая дверь и выпуская Каспара Коциня.
Честь имею! говорит Коцинь и направляется в костюмерную искать подходящий костюм.
Роясь в шкафах, Каспар до мельчайших деталей продумывает рискованное предприятие. Говоря по правде, ему уже давно хотелось выяснить, что за птица этот Зингер, которому «готов и стол и дом». Да и ревность не утихла. Хорошо бы заодно подложить администратору свинью. Лиана как-то рассказывала, что господин Зингер в немецком языке не мастак. Он, к примеру, ни слова не понимает, когда начальство разговаривает на plattdeutsch, költsch либо еще на каком-нибудь областном диалекте. В подобных случаях Зингер просто соглашается со всем, вздергивает брови и говорит: «Jawohl!»
Jawohl! решает Каспар. Буду говорить по-немецки с алуксненским акцентом, коверкать слова как тиролец. По правде говоря, администратор никогда меня вблизи не видел. За кулисы он никогда не лезет А в своем кабинете господин Зингер и вовсе не глядит на подчиненных. Напротив него, на стене большой портрет: вождь с выпученными глазами. Сидя за письменным столом, администратор всегда, поверх своего подчиненного, смотрит на портрет и никого больше не замечает.
Аэлита тщательно зачесывает на лоб прядь волос, наклеивает под носом черные усики. Каспар снимает очки и выпучивает глаза. Уф! Теперь надо спрятаться в гардеробе до вечера, пока старый Анскин не справится со своим заданием. Все согласовано и продумано на славу.
Наступает вечер. Кауке-Дауге сообщает, что Зингер нетвердой походкой отправился домой, на Елизаветинскую. В абсолютном подпитии. Да и как ему не быть в подпитии, если об этом должен был позаботиться старый пожарный.
Мы еще поживем! прищурил глаз Анскин. Он угощал высокое начальство французским Cointreaux, которое доставил Аристид Даугавиетис. Господину Зингеру апельсиновый напиток так пришелся по вкусу, что он взял да и выпил до донышка всю квадратную бутылку. Потом наорал на слесаря и ушел. Каспар считал минуты, сейчас администратор уже мог добраться до своего жилища и отправиться на боковую. Итак: с нами бог! По тихим улицам затемненной Риги трубач отправился к господину Зингеру.
Какова «ситьюэйшн»? Застали? на следующий день шепотом спросил Каспара Кауке-Дауге.
Каспар молчал.
Пусть лучше об этом расскажет сам господин Зингер в своих воспоминаниях, которые изданы в Мельбурне в Австралии и которые редактору этого календаря удалось купить по дешевке.
ПИСЬМОВНИК
Калниенский санаторий, 3 июля 1944 года
Любимый, единственный!
Как билось мое сердцем тревожилось за Тебя, когда в Калниене пришло известие о бомбардировке Риги. Всю ночь в той стороне не угасало зарево, и я молила бога, чтобы он уберег Тебя и не бросил бомбу на Твою крышу.
Сегодня приехал господин Зингер и успокоил мои нервы. Никуда они не попали, это было несколько заблудившихся самолетов, которые, страшась могучего огня немецкой зенитной артиллерии, сбросили бомбы в Даугаву и на песчаные холмы..
Сейчас я чувствую себя совсем бодрой. Спасибо Тебе, белый всадник! Седьмого июля меня выпишут из санатория, и я сразу же вернусь в Ригу. Ужасно соскучилась по Тебе. В предыдущем письме Ты спрашивал, где я впредь собираюсь жить. В Чиекуркалн, обратно к матери, я, конечно, не вернусь: у нее всего одна комната. Быть может, Ты для меня что-нибудь подыскал? Господин Зингер все еще предлагает меблированную квартиру на Елизаветинской улице на всем готовом, но я не могу решиться
Роли Марии Стюарт и Елизаветы мне обеспечены, вот только я еще не решила, какую мне выбрать. Что Ты, любимый, единственный, мне посоветуешь?
В МЕБЛИРОВАННОЙ КВАРТИРЕ НА ВСЕМ ГОТОВОМ
(ИЗ СБОРНИКА ВОСПОМИНАНИЙ АДМИНИСТРАТОРА, МЕЛЬБУРН, 1958 ГОД)
В театре я основательно выпил. Без заранее обдуманного намерения. Случилось это так. Иду я мимо пожарной будки, по своему обыкновению просовываю туда голову и смотрю, не происходит ли там что-нибудь антиправительственное. И что я вижу? Старый Анскин, распечатав бутылку французского ликера, как раз собирается приложиться к горлышку.
Schwanz! кричу я. Что ты делаешь? Ты хочешь единолично вылить трофейный напиток Marketenderwaren в свою глотку? Стой! Это же генеральский паек. Где ты его спер?
Анскин начинает оправдываться: РКПО приобрело, брандмайор подарил, в комоде нашел Врешь! Тут он предлагает и мне. Я, конечно, не отказываюсь. Никогда не бываю гордым или надменным с подчиненными, если только они не коммунисты.
Я взял и один высосал божественный сок апельсиновых цветов Cointreaux. Вернувшись домой, я почувствовал себя усталым. Хотел уже забраться в свой будуар (я сплю в женском будуаре, но об этом позже). Вдруг звонят в дверь.
Schwanz! воскликнул я. Кто это там опять трезвонит?
Ни минуты покоя, ей-богу, я набрался Il tempi tristi! (Ведь каково одному в этих-то пяти комнатах. Прислуга только по субботам приходит) Что мне было делать выкарабкался я из постели, сунул ноги в домашние туфли и зашаркал к двери, где кто-то опять уже начал трезвонить.
Яростным рывком я распахнул дверь и выкатил глаза. В коридоре стоял чрезвычайно чистенько одетый штурмовик с пистолетом на боку, с черным крестом на красно-белой нарукавной повязке, с моноклем в глазу, с властными усиками. В первое мгновение я почти испугался: до того он был похож на моего любимого вождя, даже прическа та же. В точности!
Честь имею! говорит гость по-немецки, щелкает каблуками и выбрасывает руку вперед. Heil!
Честь имею! откликаюсь я и хлопаю домашними туфлями. Heil!
Имею ли я честь говорить с администратором театра Аполло Новус? спрашивает гость. Скорее всего, на швабском диалекте, потому что я с трудом понимаю его.
Именно так. Рад познакомиться: Герберт Зингер.
Барон Хорст фон Бундул, тайный инспектор по особым поручениям. Честь имею!
Гость крепко пожимает мне руку, входит.
Я пришел с небольшим, но чрезвычайно секретным поручением. Надеюсь вы, милостивый государь, умеете держать язык за зубами?
Язык? Да, да, господин барон, несомненно (я совсем растерялся).
Мы здесь одни? спрашивает гость.
Aber точно так, милостивый государь Быть может, вы разрешите мне одеться: я уже собирался ложиться.
Ложиться? Вы! Так рано! сверлит меня взглядом инспектор. И это сейчас, когда вермахт и части СС лежат в окопах под Краславой, когда большевики уже заняли Каплавскую волость и Варнавичи?
Что? Каплавскую волость заняли? Но ведь мы вырвалось у меня, но я тут же взял себя в руки, извинился и попросил посетителя присесть в большом салоне. Сейчас оденусь! сказал я и бросился в будуар за брюками.
Батеньки, только бы этот барон не заметил, под каким я градусом Как плюхнулся на кровать, так все кругом и поплыло Ой-ей-ей
Я быстро окунул голову в ведро с водой, потом побрызгал лицо духами (флаконы оставила в будуаре эта шмара, даже пробки завинтить не успела).
Спустя пять минут я вошел в салон. По виду картина, а внутри скотина. Извинился, что не могу предложить ничего горячительного. Хозяйку не держу, буфет пуст.
Дорогой соратник Зингер! Насчет этого я сам позаботился, говорит барон и вытаскивает из кармана что бы вы думали? бутылку шампанского! Вам, штатским, трудно теперь разжиться чем-нибудь подобным. Наверное, вы уже долгое время не имели возможности ничего глотнуть, не так ли? улыбаясь, спрашивает соратник.