НИКОЛАЙ. А зачем ты сюда пришел?
ДИМКА. Пришел.
ЖЕНЯ. Правильно. Вот, Николай, ваши дети живут здесь, живут, и, даже становясь мертвецами, приходят сюда гнить. Вот. Это все ваше, родное. Кормите теперь райскими яблочками избалованного сорокадневным пребыванием на том свете сына.
НИКОЛАЙ. Женя, вот тут вы несколько перестаралисьвы готовы и его выставить за дверь.
ДИМКА. А почему она так уверена, что сама останется здесь?
НИКОЛАЙ. Я думаю, вам надо все-таки поговорить. Пойдем, Оля.
Они уходят.
ДИМКА (им вслед). А где Маша?
ЖЕНЯ. Спит, накачанная наркотиками. Пока ты радовался избавлению от прозы жизни, она тоже даром времени не теряла.
ДИМКА. Твоя работа?
ЖЕНЯ. Скореетвоя лень.
ДИМКА. Добилась своего?
ЖЕНЯ. Чегосвоего?
ДИМКА. Места в жизни.
ЖЕНЯ. А ты? Избавился наконец от недочеловеческого одиночества?
ДИМКА. Как ты смеешь меня ненавидеть?
ЖЕНЯ. Я тебя не ненавижу, а вовсе не вижу. Не надо было столько плакатья тебя предупреждала. Вот и выплакал все глаза, а заодно и душу.
ДИМКА. Тебя послушатьу меня души никогда и не было.
ЖЕНЯ. Да не слушай ты меня!
ДИМКА. Кто ж станет слушать кошку, которая больше всего на свете любит греться на солнышке.
ЖЕНЯ. Может, ты знаешь что-нибудь выше и краше настоящего комфорта? Так поделись.
ДИМКА. Из тебя получилась бы прекрасная одинокая старуха.
ЖЕНЯ. Конечно, что может нарушить уединение женщины, которая по глупости влюбилась в человека, у которого за душой нет ничего, кроме того же самого комфорта, иначе говоря, дома, который построилкто? не он.
ДИМКА. Скажи ещепо неопытности.
ЖЕНЯ. Ах, мой ангел Мы с тобой столкнулись лбами на пути в разные стороны: ты у меня был последним мужчиной, а я у тебянаоборотпервой женщиной. А ты хотел, чтобы я, еще не зная даже тебя, жила бы, добрая и добродетельная, ждала спокойненько, когда ты выйдешь наконец из ребяческого возраста, уморишь своего папу и найдешь меня, чтобы увести с собой? Добрая и добродетельная одинокая старуха встречает высокородного пилигрима, вернувшегося по весне из Святой Земли. Престарелый наследник получает наконец отцовскую корону, а весеннее солнце растапливает тем временем замороженное за зиму и дышащее снежной свежестью лицо прекрасной дамы, и оно становится ноздреватым и морщинистым, а потом вовсе исчезает, и остается кошка, которая греется, греется на солнышке, получая, как заслуженный пенсион, свою долю животной радости. Вот тебе и сюжет для сказкисовсем не как у твоего отца. Совсем по-другому.
ДИМКА (еще в пальто, садится). Ты раньше так со мной не говорила.
ЖЕНЯ. И ты вел себя иначе, правда? Лихо притворялся, будто все здесь твое, а оказалосьотцовское. Напичканный сказками и воспоминаниями обо всех рождественских гусях, съеденных тобою за всю твою долгую и праведную жизнь в стенах Красной гостиной, которая для тебя не больше, чем сарай с гусями, самозванец!
ДИМКА. Давно я тебя не видел.
ЖЕНЯ. И?
ДИМКА. И у меня опять разболелась голова.
ЖЕНЯ. Расскажи еще про то, что твоя мигреньсимвол одиночества!
ДИМКА. Не ори. Это все равно, что нестерпимая вонь, которая слишком сильна, чтобы человек мог оставаться в здравом рассудке. А рядом, совсем близко, сидит другой человек, не слышит вони и не верит, что тут (он потер рукой лоб) воняет.
ЖЕНЯ. Что тычего захотел! быть самим собой! Человеческая индивидуальность, эгоизм и одиночествоэто одно и то же, милый. И лишь тот, кто отказался от себя, как я, как Ольга, перестает быть одиноким и получает в награду Красную гостиную, шкатулку, которая настолько полна творениями маленького родового божкаНиколая, что в ней нет места ни для боли, ни для вони. Не стремился бы ты к автономиине болела бы голова.
ДИМКА. А человеческого ничего мне не позволено?
ЖЕНЯ. Позволено. Только не полезно. Если ты не видел здесь ничего, кроме человечной буржуазности, ты ни черта не понимаешь в домашнем уюте. Но я в это не верю. Ты нарочно все разрушилбросился в Москвупочему в Москву? изучать филологию, которая нужна тебе не больше, чем козе баян, мне навешал лапши на уши
ДИМКА. Как же, на такие уши повесишь что-нибудь! На них даже серьги не держатся.
ЖЕНЯ. Это клипсы, я ношу клипсы. Вот мне было все позволено. В силу отсутствия какого бы то ни было воспитания, образования, корней, традицийи всего прочего, чего у тебя было с избытком, я угробила свою юность, да, это так, зато я от каждого встречного брала то, что чувствовала своим, и собирала себя по кирпичикам, отдавая взамен каждого такого кирпичика немножко честной репутации, немножко настоящей честности. У меня не было дома, я была равнодушна к своей матери, как Павлик Морозов в юбкеты тоже, но иначе, как бывают равнодушны к мебели или к глубоко почитаемой святыне. И не ври мне, пожалуйста, что ты не понимал, как это в сущности прекрасноты хладнокровно присвоил себевзял взаймы, да? и сложную мифологию, и рождественский гусятник, ибегом в незнакомый город хвастаться перед дамами. Что, не так? Разве позволительно дразнить такими богатствами женщину, которой они нужнее, чем тебе самому, и которой они никогда не достанутся? Странствующий сладострастник, ты относился ко мне, как к изысканному удовольствию, от которого можно и должно отказаться, если друзья пришли или папа зовет. Но и работу, и папу ты очень невежливо послал на фиг, когда притворился самоубийцей, а меня тем самым, стало быть, оттеснил еще дальше. Ты еще хотел, чтоб я не слишком тебя любила и чтоб не дай бог своими терзаниями не отяготила твою совесть. Только если мне не очень худо, когда тебя нет, значит, мне не так уж хорошо с тобой.
ДИМКА. Ты красиво говоришь, но было же не так.
ЖЕНЯ. Так. Так. Только у меня было два чувства: одно мрачное, страстное, задыхающееся от инстинктивной нежности, которое полностью подавляет женщину и доводит до состояния собачьей зависимости, и второе, строгое и чистое, сродни ханжеству, только без лицемерияэтой любовью я не тебя любила, а
ДИМКА. А?
ЖЕНЯ. Хватит. Вечное детствовот суть твоего домашнего аристократизма. Причем ты был ребенок с претензией на дон-жуанство, как оказалось. В один день я узнала две новости: что ты обманывал меня с какой-то шлюхой, и что ты не умер. Надо же Ты с такой легкостью бросил все то, к чему я пришла в результате долгой и неприятной работы, и бросил ради того, от чего я давно отказалась. Захотелось юноше побыть самим собойи он выпал выскочил из схемыладно бы из окна выскочил, умер бы на самом деле а тутпонарошкуи в рай попал, только не к Богу, а к бабе
ДИМКА. Она не больше шлюха, чем ты.
ЖЕНЯ. Ну прости, я не хотела тебя обидеть. Но ты нарушил даже те, не очень-то почетные для меня условия игры, которые я приняла просто потому, что у меня, такой, какая я есть, не было другого выхода, а этого я тебе не прощу, хоть ты и не человек еще.
ДИМКА. Женя, у меня очень болит голова. Или ты говоришь путано, или я совсем стал дурак от боли.
ЖЕНЯ. Дурак, конечно. На что ты надеялся? На то, что, если я тебя не вытянула, так это удастся какой-то новой женщине? Да тьфу на нее и на тебя тоже. Самое глупое, что теперь ничего нельзя изменитьБог не есть Бог мертвых, но живых, и отец тоже не отец мертвых. Ты записался в покойники, для тебя все кончено. Жмурик ты мой маленький.
ДИМКА. Кто?
ЖЕНЯ. Жмурик.
ДИМКА. Не говори так, у нас ведь будет ребенок.
ЖЕНЯ. А это не твой.
Я вижу, как Женя сыто поглаживает себя по животу.
Между прочим, никто так и не съел ничего из приготовленных Ольгой кушаний.
ДИМКА. Как? Не мой ребенок? А чей?
ЖЕНЯ. Твоего родного отца, то есть он тебе брат. Зовут его Дмитрий. Так что у меня все хорошо, я тут мать наследника, а ты кто? Вечное дитя и вечный покойник, то есть выкидышнаверное, лучше быть подкидышем, а? Живи тут, ешь от пуза, спи на красном диване, а когда мой сын вырастет, ты и у него будешь ребенком. А твой отец, как очухается, будет бить себя в грудь, приговаривая: «Вот тебе бог, я тебе бог, а вот порог, и, раз уж ты снова переступил порог моего дома, будь любезен объяснить мне, за что ты, мальчишка, покойник, отдал первородство? Покажи мне эту чечевичную похлебку, я хочу ее похлебать, авось не захлебнусь». А я скажу: «Не захлебнешься, не захлебнешься, будешь хлеб жевать, прихлебывая похлебку и похлопывая себя по животу Хлюп-хлюп»
Довольно, если сейчас же не опустят занавес, я просто закрою глаза.
Противный случай
А сзади у неговыхлопная труба, сказала Аня и, наклонившись слегка вперед, потопала по пустой платформе, забавно шлепая себя по заднице.
Идет-коза-рогатая еще сказала она, выставив в темный дождик два растопыренных пальца. Бэ-э-э.
И еще сказала:
Бэ-э-э.
И, дойдя до конца платформы, направилась обратно, все так жес рожками и выхлопной трубой.
Итак, главный принципнесмешной идиотизм. И по этому принципу все делается. Бэ-э-э. Не дай господи, чтоб было смешно.
Засветилась электричканичего нет краше электрички, когда темно, дождь и холодно. Аня вытянулась во фрунт перед электричкой и принялась сильно-сильно хлопать глазамиу нее почему-то глаза замерзли. Так она чуть не прохлопала электричку и прыгнула в открытую дверь, когда та уже начала закрываться, поэтому голова, руки и одна нога оказались внутри, а все остальное осталось на улице. Электричка поехала, Аня тоже поехала, дрыгая повисшей в воздухе ногой.
«Это такая подмосковная гильотина», подумала Аня и тут только заметила, что она не одна в тамбуре. Там стоял еще мальчишка-пэтэушник, до странности немодно одетыйна нем были кримпленовые брюки вишневого цвета. Да, и еще он был нестриженыйсерые волосы прикрывали не только виски, но даже уши.
Заметив его, Аня стала старательно делать вид, что она не застряла вовсе, а просто так, прислонилась. «Хорошо еще, что деревья растут не очень близко, а то бы они меня отлупили».
К счастью, поезд очень быстро доехал до следующей станции, и железные тиски выпустили Анюбыло немножко больно, но не слишком. А вот дверь в вагон оказалась страшно тугой, Аня даже сломала ноготь, а пэтэушник ей ничем не помог, и вообще, казалось, ее не замечал. Вагон был почти пуст, только впереди, прислонившись друг к другу, сидели двое влюбленных, и чуть поближе, спиной к Ане, дремал военный. Она села, хоть и спиной, но поближе к военному, а то там в тамбуре мальчишка какой-то неприятный.
Было очень тепло.
И тут она увидела ручеек на полу в проходе. Сначала она подумала, что кто-то разлил молоко, но тут вагон качнулся, что-то сделалось со светом, блики исчезли, и Аня ясно заметила, что это не молоко вовсе, а настоящая красная кровь. Она резко дернулась, оглянулась и увидела, что ручеек течет от нежных влюбленных, что сидели впереди, и течет ручеек через весь вагон, и от военного тоже тянется притокне приток, а такструйка. И, разделившись на пять ниточек, как какая-то дурацкая ладошка, ручеек медленно подбирается к заднему тамбуру, где курит пэтэушник.
«Никакой он не пэтэушник, а самый настоящий маньяк-убийца»подумала Аня и, еще раз оглянувшись, заметила, что в другом тамбуре тоже стоят мальчишки. «Вот. Еще пэтэушники. Они все заодно. А пассажиры все тут, оказывается, сидят убитые. Этак они, чего доброго, и меня убьют».
Никакой такой особенно бесстрашной Аня не была, она почувствовала вдруг, что сердце с грохотом провалилось куда-то в низ живота и там лопнуло, а во рту появился привкус ментола. Что за чушь? Это ментоловая конфетка застряла в зубе. «Однако ведьубьют!»
Эй, офицер, ты мертвый или раненый? тихонько спросила Аня и почувствовала вкус ментола уже не во рту, а в животе. Странно как-то у нее внутри все устроено.
А офицер то ли застонал, то ли не застонал.
Маньяк в кримпленовых штанах на секунду приоткрыл дверь и снова исчез. Ментоловый комок таял в животе, и холодноватый привкус его медленно просачивался в ноги. Аня расстегнула мокрое пальто, которое стало уже расслабляюще теплым и, не вставая с места, чтобы никто не заметил шевеления, вытащила руки из рукавов. Сумку пришлось оставить. Скоро будет станция, а потом большой перегонминут на двадцать, а провести целых двадцать минут в обществе одного маньяка и нескольких пэтэушников Ане вовсе не хотелось, тем более что за двадцать минут они ее двадцать раз убьют.
Оставив вещи и стараясь не смотреть под ноги на ручеек, в кое-как наброшенном на плечи пальто, Аня направилась в тот тамбур, где их было несколько, потому что хоть их и было несколько, но они все были стриженые, модненькие, и Аня предпочла их тупорылому волосатику.
«Идет-коза-рогатаябэ-э-э»сказала Аня сама себе для храбрости, выставила два пальцарожкивперед, и, не глядя на мертвых влюбленных, проследовала мимо них в тамбур.
Тут она сообразила, что все продолжает делать рукой «забодаю-забодаю», и решила уже не останавливатьсяпротянула руку с рожками к тому мальчишке, что был поближе, и несколько развязно сказала:
Закурить не найдется?
Без фильтра будешь? еще развязнее спросил юный убийца и достал из кармана пегих штанов мягкую и мятую пачку кубинских сигарет.
Аня зажала сигаретку двумя пальцами, которыми изображала козу, отвернулась к стеклу, за которым было темно и был темный дождь, и со свистом выпустила дым в лицо своему отражению. Дверь откроется с другой стороны, а там стоит уже вся компания, даже тот пришел, которому полагалось задний тамбур караулить.
«Эстеты проклятые, это они мне последнюю сигаретку перед смертью выкурить позволили. Гады».
Электричка затормозила, дверь открылась.
Бэ-э-э!.. зарычала Аня и бросилась прямо на них подобно боевому слону.
У них реакция неплохая, они схватили ее за плечи, но Аня сбросила пальто, мокрое и теплое, и пока они под ним барахтались, Аня выскочила, и электричка отправилась дальше, причем Аня заметила, что в другую дверь того же вагона влез кто-то с корзинками.
Порыв ветра сорвал с ближайшей ветки мокрый листочек и приклеил Ане на лоб. Аня помахала вслед поезду мертвецов.
Следующая электричка подъехала минут через десять, Ане опять повезло.
Там тоже было очень тепло, и она заснула.
Разбудил ее, как водится, контролер. Боже мой, в такое время!
Ваш билет, девушка, сказал он, смущенно глядя ей под ноги.
Аня тоже посмотрела себе под ноги и увидела кровавые следы. Как это она умудрилась вляпаться! Она поджала ноги и пожала плечамибилет-то остался в сумке. Хорошо еще, что у Ани была привычка рассовывать бумажные денежки по глубоким карманам суконной теплой юбкиона наскребла бумажек на штраф, и даже еще остался рубль, а когда контролер ушел, Аня стала размазывать туфлей кровь по полу. Потом вспомнила про листочек и отодрала его ото лба. Листочек успел присохнуть. Аня бросила его на пол и растерла ногой. Лень по-своему изощренна. Впереди нос, сзади зад. И не наоборот.
И она опять уснула и проснулась уже в Москве.
От темного дождя юбка разбухла, пока Аня дошла до метро. Она разменяла рубль, съехала вниз и, стоя на самом краешке платформы, вытянула шею в ту сторону, откуда должен был появиться поезд. Там, «у первого вагона», скопилось человек десять сонных пассажиров. Поезд сверкнул очами и начал тормозить. Аня приготовиласьи тут ее кто-то сильно толкнул в спину, и в следующее мгновение она оказалась под колесами поезда.
Бэ-э-э, сказала Аня и прижалась к матушке черной землеиначе говоря, проворно нырнула в углубление между рельсами.
Первый вагон наехал на нее и тут же остановился, так что окрашенные кровью Анины подметки с прилипшим растерзанным листиком остались снаружи.
«Господи! Не дай бог, чтоб было смешно»
Девушка! Вы живы, девушка? Если живы, то ползите назад.
Молоденький машинист теребил Аню за ногу.
Я не могу назад, гулким голосом ответила Аня, мне ваш поезд на юбку наступил.
А ты сними юбку! загоготали наверху.
Аня лягнула машиниста ногой и потребовала, чтобы поезд слегка отъехал назад.
Никаких назад, вперед поезжай! крикнул кто-то.
Граждане пассажиры! Успокойтесь. Ни назад, ни вперед я по живому человеку не поеду.
Что же мне, ночевать под брюхом твоей машины?
Товарищи! Может быть, у кого-нибудь есть ножницы?
Ну откуда в метро ножницы?
Вот у этого наверняка ножик есть.
У меня есть ножницы, маникюрные.
Машинист взял у дамочки ножницы и передал их Ане. «Надо же, ну и штучка, думала Аня, отгрызая кривыми ножницами изрядный кусок подола, у нее даже ножницы пахнут французскими духами Не она ли меня под поезд столкнула»