А Раба, ведь как был укреплен ее рубеж! Какие глубокие, запутанные траншеи, какие танковые ловушки, земляные и бетонные бункеры прикрывали его! Тысячи людей строили эти укрепления. С осени до весны ни на миг, ни на минуту не прекращалось строительство укреплений. Вначале на работу согнали евреев, за ними последовали мобилизованные на земляные работы жители сел, а в конце концов вдоль всей реки в промерзшей, тяжелой глине копались даже женщины и подростки
И все же хваленая линия Рабы не помогла гитлеровцам остановить русских, которые прорвали ее за одну ночь.
Правда, прорвать ее удалось только возле Уйфалу, где укрепления были слабее. Бои продолжались пять дней и пять ночей, а пока был наконец окружен обреченный на смерть полк жандармов, прикрывавших переправу, весь центр села оказался разбитым и выгорел дотла, а вся дамба по обе стороны села была завалена трупами и стала скользкой от крови.
Если бы и там нашелся такой же Фонадь Если бы нашелся человек, венгр, любящий свою родную землю, оберегающий ее, если бы хватило у него сердца и смелости, чтобы сократить трудные часы отчизны, открыв более легкий и быстрый путь освободителям!
А мы-то дураки. Стыд побуждает Бицо говорить: Мы думали: несчастный случай произошел. Считали, что товарища Фонадя задела случайная пуля на излете.
Нет, пуля была прямая, а не шальная. Когда мы на штурм пошли, она меня на бегу и укусила в руку.
Как? Вы и в воду лезли? Вместе с русскими в атаку ходили?
Вместе с ними, да Приказ был.
От кого? поразился ответу Бицо. Приказы только солдат касаются.
В том-то и дело, кивает Фонадь со спокойствием, присущим сильным людям. Старший лейтенант, который вел на дамбу ударный отряд, мне то же самое говорил. Ладно, мол, старый, большое, говорит, тебе спасибо, а теперь иди-ка ты лучше домой Это так, товарищ, но как же я мог уйти? Честь моя, спокойствие души все это требовало, чтобы я отплатил Вижу, смотрит он на меня и ничего не понимает, что я ему говорю. Я как раз вспомнил, как меня товарищи провожали двадцатого апреля девятьсот двадцать первого года с Киевского вокзала из Москвы на родину. Наш комиссар Зосим Хрисанович Шевчук сказал мне тогда
В двадцать первом?
Да, тогда. После демобилизации из Красной Армии Не для похвальбы скажу, товарищ, но, попав в русский плен, я, капрал шопронских артиллеристов, постепенно понял, в чем заключается моя задача. Полк, в котором я служил, сначала сражался против Колчака, потом против Шкуро и Деникина, а еще позже против Врангеля. Как и все остальные. Много тогда венгров на сторону русской революции перешли десятки тысяч. Прикрепили себе на шапки красные пятиконечные звездочки. «Шапка антихриста» так пугали ею невежественных людей попы и белые офицеры у нас на родине Комиссар наш, товарищ Шевчук, все меня уговаривал. «Останься, Йожеф, говорил он мне, тут тебя хорошее будущее ждет, пошлем тебя учиться в школу командиров». А я все свое: «Нет и нет, жена у меня дома, сын, вырастет он без отца. Будь что будет, а господа, поди уж, не убьют меня, уж лучше я домой поеду». «Ладно, Йожеф, согласился наконец комиссар, раз сердце приказывает поезжай. Только ты эти пять лет, говорит, которые мы и в горе и в радости вместе провели, никогда не забывай!» А я ему в ответ: «Чтобы я такое забыл? Да я лучше дам себя на мелкие куски порубить!» И вот, видите ли, те пять лет до сих пор забыть не могу Не верите? Можете уж мне поверить
Товарищ Фонадь, сочувственно произнес Андраш. Зря вы терзаетесь, здоровье себе портите. Не вы один так поступили.
Здоровье! А-а! злится раненый. Я о нем в свое время достаточно заботился. Вот только слово, которое я комиссару дал, оно мне покоя не дает Правда, когда я домой вернулся, господа нас сразу же в лагерь упрятали. Один день жандарм нас исповедует, другой день поп в рясе; все расспрашивают, что мы там делали, на чьей стороне стояли. А потом ведь у каждого семья есть, дети, не так ли? Глупо было бы выйти на площадь и закричать: «Долой ко всем чертям господ! Да здравствует революция!» Но в то же время невозможно было и не рассказать о том, как идут дела в Советском Союзе Вот за это-то спокойствие души я и отплатил. В атаку, через реку, направление на конюшню! И если товарищ Шевчук жив и судьба занесет его в наши края, так я хочу, чтобы он со мной здоровался не такими словами: «Эх, Йожеф, Йожеф, никудышный ты оказался человек, червяк, да и только». И вот тебе, пожалуйста Сделаешь все как надо, селу от этого одно благо, а тебя за это еще обзывают. «Проводник муски» вот какое прозвище придумали мне Хоремпе и его дружки!
Бицо вскакивает и с возмущением, как будто нападки затрагивают его лично, восклицает:
Это точно?! Вы не ошибаетесь, товарищ Фонадь?!
В чем?
Ну в том что именно Хоремпе и его приятели оскорбляют вас?
Не ошибаюсь. Сам своими ушами слышал, как они говорили. Ну да ведь я тоже перед Хоремпе в долгу не остался, говорит он, кивая на топорик.
Вы вы его избили?
А-а, это не тот человек, чтобы стоя удар перенести. Я успел его всего два раза рукояткой стукнуть, а уж третий удар по воздуху пришелся, потому что паршивец за околицу от меня убежал А что такое, это плохо? Какие-нибудь осложнения могут быть?
Вот именно, Бицо запустил пальцы в волосы. К тому же немалые Но лучше давайте по порядку. Когда вы отплатили Хоремпе?
Да только что, перед тем как сюда прийти. Ночью-то я еще в лазарете у русских лежал. Прихожу домой и говорю жене: «Слушай-ка, Роза, что это мне внук наш Марци говорил? Как меня обзывают?» А она в слезы: «Ой и не спрашивай лучше! Мы теперь как прокаженные. До сих пор все по углам шепчут: то да се, мол, Фонадь комонист, а вчера вечером по домам пошли Хоремпе с приятелями, в список какой-то людей записывали». Я спрашиваю: «Список? В какой еще список, Роза?» А она говорит: «Так это список венгров. Если комонисты командовать будут, то, говорят, вера, родина, семья все будет зараз отменено, а мы станем гражданами чужого государства, говорить и то только по-русски можно будет». Я ей говорю: «Так это же подлость! Я этого так не оставлю. Пойду-ка я в партию и все расскажу, Роза, пусть там знают». И вот иду я сюда, как раз мимо корчмы Немета прохожу, собираюсь на мост завернуть, смотрю: а там толпа, давка, шум. А посередине стоит весь вылизанный, вырядившийся, будто собрался на крестный ход балдахин держать, Хоремпе. Вокруг него крестьяне. Он речь держит: только что, мол, из ратуши пришел, да все, говорит, напрасно, не знаю, мол, какой черт меня туда понес. Этот Бицо, старая балаболка (извините, товарищ, но он прямо так и сказал), и слышать ничего о гражданах не хочет, все сам командует. Но, говорит, я все как надо сделаю, я ему задам, пойду к губернатору, а то и к американскому начальнику. И объясняет, как бы было здорово, если бы народ в сыре-масле катался, если бы немцы смогли удержать линию Рабы, если бы сюда пришли не русские, а западные войска из Австрии. Во всем этом, по его словам, Фонадь и комонисты виноваты Ну да ничего, говорит, губернатор уже приехал, он честный венгр, в петлице красно-бело-зеленый значок партии мелких сельских хозяев носит, вот он-то и будет для народа покровителем, обломает рога всяким «проводникам муски» Знаете, товарищ, я сначала стоял и молча глазел на него, никак поверить не мог, что все это правда, что слух меня не подводит. «Спокойно, Йожеф, сказал я себе. Спокойно. Дай этому хамелеону, вербовщику поповскому, попетушиться!» Но как только он сказал «проводники муски», я уж не вытерпел. Вся кровь, что во мне осталась, в голову ударила. «Ах, ты, говорю, пиявка, в сапоги одетая. И ты еще рот смеешь открывать?» И на него. Так ведь прав я? Ведь не зря в пословице сказано: кто палкой здоровается, тому дубиной отвечают Ой-ой-ой, вы его жалеете? Неужели вы считаете, что этот подонок такой взбучки не заслужил?
Откуда вы это взяли?
Да у вас, товарищ, не примите, пожалуйста, за обиду, лицо уж больно кислое стало.
Да? Ну ладно. Задам вам тогда один вопрос, чтобы и у вас было кислое выражение лица Знаете ли вы, кого поколотили? Самого главного человека в партии мелких сельских хозяев! Председателя партийной организации Из этого такой казус выйдет, что ой-ой-ой! С этой вестью они в Пешт побегут, в парламент: коммунисты, мол, ввели в Н. террор, используют топоры в качестве аргумента в спорах.
Матерь божья! восклицает Фонадь, отбрасывая топорик, который втыкается в пол. Что же это за партия такая мелких сельских хозяев, что в ней может стать председателем такой вот Хоремпе, который для попа голоса вербовал да себе карманы набивал? И что ж что председатель, пусть он хоть семьдесят семь раз председателем будет! Я ведь не председателя, а подонка излупил.
Ну что ему на это скажешь?
Хотя ситуация отнюдь не смешная, Бицо не может с собой совладать и улыбается. У Фонадя нет кислой мины на лице, наоборот, он стал только больше горячиться, услышав о председательской должности Хоремпе.
Разве ему скажешь, что в его словах нет логики? Ведь это правда, что в партии мелких сельских хозяев на председательское место назначен этот вот Хоремпе. Что же касается методов, с помощью которых он себе сторонников вербует, так это действительно подло! Но то, что он имеет влияние, что ему верят и принимают его клеветнические заявления за правду, это довольно прискорбно.
Горсточка коммунистов работает до изнеможения, не знает отдыха ни днем ни ночью; лучшая часть жителей помогает им, ценит их усилия, но большинство просто присутствует при этом, ничего не понимая. Люди верят этой клевете, этим прямо-таки смехотворным слухам, а доказательство тому список, в котором стоят три сотни подписей.
Почему же так происходит?
Да потому, что сегодня люди принимают как нечто вполне естественное и обычное то, что еще вчера было для них новостью, радостью, приятной неожиданностью; что же касается завтрашнего дня, то большинство считает, что все как-нибудь образуется само собой.
Осуществить вековую мечту народа! Что же, программа эта величественная, вдохновляющая, вот только вопрос возникает: хочет ли, может ли мечтать народ, мечтает ли он вообще о чем-нибудь?
Ну, товарищ Я ведь не хотел.
Бицо чувствует твердую руку на своем локте, поднимает взгляд и, увидев перед собой доброе лицо Фонадя, улыбается.
Чего вы не хотели, товарищ Фонадь?
Ругаться не хотел Забот вам не хотел прибавлять. Ведь их и так у вас хватает, не правда ли?
Правда Знаете что, начал Бицо и остановился на миг, подумав, не будет ли сказанное им слишком «высокой материей» для Фонадя, побои это еще куда ни шло, в этом-то мы разберемся с настоящими представителями партии мелких сельских хозяев Но народ, товарищ Фонадь, народ! Мы тут в лепешку разбиваемся, добра ему желаем, а он нам все равно не верит. А ведь факты сами за себя говорят!
Да, говорит Фонадь, не моргнув глазом, а все же переводчик пригодился бы. Очень бы пригодился!
Переводчик? Зачем он?
Да затем, чтобы эти ваши факты, истину то есть, народу перевести, товарищ. Ведь одно дело жить, а другое жить с умом. Это умение никто с молоком материнским в себя не всасывает Я вижу, вы меня сейчас не понимаете, а ведь вы человек грамотный, в школах там всяких учились Так представьте себе, как я глазами хлопал, когда эту историю про переводчика нам в голову вбивал наш комиссар товарищ Шевчук, я ведь по-русски тогда еле-еле знал Мы пленных взяли, и знаете кого? Девять каких-то гусар из ясбереньского полка. Случилось это под Омском, в Сибири, в то время когда чехи к белым переметнулись. Ну а эти гусары тоже белые, хотя среди них ни одного барина и не было. Да и в чинах не ахти каких больших: самый старший из них вахмистр. Потери у нас тогда большие были, мы столкнулись с крупным, хорошо обученным отрядом офицеров, потому и злость в нас большая была. Черт бы этих гусар побрал, они хоть и не из господ вовсе, а все же с офицерами пошли и нас рубили. Мы тогда решили поставить их к стенке да шлепнуть! «Нет, вы им сначала объясните, а не шлепайте! сказал на это товарищ Шевчук. Правду ведь втолковывать надо, сама по себе она далеко не до всякого доходит. А чтоб ее другим втолковать, нужен переводчик, иными словами агитатор». Мы, конечно, ему то да се, мол, между нами кровь пролилась, око за око, только потом вспомнили, что ведь и нас в свое время комиссар долго уламывал, пока мы не прозрели и не вступили в Красную гвардию
А гусары? С ними-то что стало?
А чего с ними могло случиться? Мы их сагитировали. Такими красногвардейцами стали одно удовольствие! Один из них, Пал Йона его звали, так он участвовал в ликвидации отрядов Колчака. Это когда господин верховный правитель попал в западню и пришел ему конец вместе с его золотым поездом
Так, значит, фактов, раздумывает вслух Бицо, самих по себе недостаточно. Если мы не объясним людям, что тут происходит, над чем работает и к чему стремится наша партия, то за это возьмутся другие те, кто и белое черным может объявить. Так ведь? Правильно я говорю, товарищ Фонадь?
Правильно. Так сказать, по-научному А я вам говорю: пойдем и мы по домам ходить. А ваш дорогой батюшка пусть-ка лучше поднимется на трибуну да покажет свое умение говорить, пусть поработает своими золотыми устами, нечего ему все время делами заниматься. Бумагами заниматься и другие могут, даже писарь, если только глаз за ним будет Ведь что народ понимает, что думает, скажем, о приходе сюда русских? Понимает ли он, что они принесли с собой новый мир, мир для народа? Чтобы далеко за примером не ходить, возьмем мою жену. Все кувшины свои оплакивает: вот, мол, ни одного не осталось, все шесть кувшинов разбились; чтобы этот Николай лопнул, надо же, въехал задом во двор и здоровое дерево повалил А затем тут же начинает его хвалить и благословлять: что, мол, за уважительный парень, мне кило табаку дал, внуку Марци гармонику подарил. Вот, говорит, Осип, который у соседей жил, так это не человек был, а страх. А соседка отвечает: «Неправда все это, Осип хороший человек был. Вот ваш Николай другое дело, подумать страшно, что он натворил. Кувшины, тарелки все побил, ночной горшок фарфоровый за кастрюлю принял, а в летней кухне такой огонь развел, что чуть весь дом не спалил» А жена моя ей на это: «Глупая это болтовня, отчего же Николаю огонь не развести, если помыться человек захотел. А из окон и дверей не дым шел на двор, а пар. Николай-то камень раскалил на огне, а потом на камень воду лил, вот потому-то пар так и шел». Он и Марци, внука нашего, с собой взял, так Марци из этой парилки красный вышел, как расписной калач, до сих пор всю семью изводит: когда, мол, снова русскую баню устроим. Ведь дело в чем, товарищ И Фонадь повышает голос. Перегибы у нас действительно были. Но землю, землю-то наши господа не отдали бы нам никогда, даже если бы для этого сам господь бог с небес спустился. Зато теперь, когда русские к нам пришли
Бицо, словно ребенок, наслаждающийся сказкой, молча смотрел на старика, подперев подбородок, и просто не знал, чему больше радоваться: счастью ли своему, благодаря которому он, став секретарем, научился разбираться в людях, тому ли, что в этих людях есть так много хорошего, а главное цель у них одна.
И только теперь, слушая Фонадя, его волшебную сказку, Андраш понял, почему старый сторож потерял душевное спокойствие, когда Советская Армия подошла к берегам Рабы.
Дошло до Андраша и то, что он сам является переводчиком этой истины. Больше двадцати лет он был как бы немым, а теперь, естественно, услышал идущий из глубины души приказ отплатить за все сполна
Что же касается его разъяснений жителям некоторых фактов, то, кажется, что-то подобное говорил ему и Кесеи. Да ведь это был приказ: указание Кутровичу, которого он послал в народ. То самое указание, которое Кутрович толковал так: «Черт с ним, так и быть, поддержу его преподобие».
Товарищ Фонадь! позвал Бицо, мысленно приняв решение.
Да.
Возьмемся за это сегодня же.
Да ну! За что это?
За то, что вы назвали «переводческой работой» Ну, надо, разумеется, небольшой инструктаж провести. Возьметесь сами за это, товарищ Фонадь?
Я-то?
Фонадь сидя выпрямляется, потом встает и, собравшись с силами, говорит, словно солдат, стоящий в строю на чтении приказа:
Возьмусь. Так сказать, сочту за честь Просьба у меня к вам одна, товарищ: запишите мою фамилию, внесите ее в список партийцев. Потому что тогда мне легче будет вести
Что будет легче вести «переводческую работу» или инструктаж, Бицо спросить уже не успел: раздалось шарканье ног и дядюшка Ходас вошел в кабинет.