Господь ничто не оставляет без воздаяния, отче, как вы нас учите. Так и тут. Перед вами блаженство.
Потерявший самообладание ксендз взвизгнул и выдавил: «Это не плата. Это вы свинья».
Помилуй бог, как же это. Быть может, вы совершили первое в жизни благое дело и тут же хотите его погубить. Я не могу допустить этого. Ну ладно, извините меня, отче.
Вы этого не сделаете. Я позову полицию.
Что вы, отче.
Вы не уйдете. Эй! Кто там есть?
Глаза Баги гневно сверкнули из-под бровей:
Ладно! Хватит чикаться. Если вы позовете кого-либо, я тоже знаю, что делать. Вы, святой отец, как посмотрите, ежели я, которого вы лаяли непотребно в храме перед образом Христа, доложу об этом епископу? Святой пастырь перед распятием обзывает женщину словом, которое Христос, как я помню, не применял к той блуднице, которую хотели побить камнями.
Вы, пастырь, торгуетесь, аки те торговцы, которых Он изгнал из храма. Вы произнесли «черт возьми»да простит меня Господь за повторение даже такого кощунства. Ах, вы Гадство какое. И еще, когда я говорю о вознаграждении в Эдеме, осмеливаетесь бросать: «Какая же это плата?» Вы сумасшедший, что ли? Ну плачет по вам монастырь, батька. Правда, тетка? Он же говорил все это?
Женщина, остановившаяся на пороге, чтобы подождать благодетеля, поспорившего с этим опасным ксендзом, простодушно подтвердила: «Да, говорил».
Тогда торжествующий Бага бросил:
Ну вот. А ругателя не уважают даже в епископстве. Понял, батька?
Ксендз, озлобившийся и напуганный одновременно, потер нервно руки, выбросил вперед жирный кулак, опять спрятал его и захихикал, заискивающе заглядывая Баге в глаза.
Я надеюсь, пан не сделает этого. Мы поладим с паном.
Ну, вот и хорошо. И запомните, если вы станете искать эту женщину, чтобы расплатилась, то Кстати, вы знаете, что такое студенты университета из квартала святого Доминика.
Как же, это мне известно, пан Сам был когда-то.
Сомневаюсь. Хотя по нынешним временам. Так вот это да вы знаете, самые буйные ребята Свайнвессена, и ежели вы попытаетесь притянуть эту бедную к суду, то скоро у вас в доме, не в храме, нет, не останется ни стекла в окне, ни бревна в стене. Понятно?
И Бага направился к выходу с женщиной. Ксендз испепелил их взглядом, но связываться с «доминиканами» было опасно.
* * *
Когда они вышли и женщина тщетно попыталась припасть к руке Баги, он спросил:
У тебя родные есть?
Есть. Да только далеко они, в Жинском краю. Не доехать, да и Михасика надо похоронить.
Бага вдруг вспомнил, что у него в кармане три золотых, которые собрала на книги братия из квартала Доминика и поручила ему купить. Черт с ними, подождут пихать в башку эту ересь. Лучше рассказать, как провел этого ксендзишку. Умный смех дороже книжек всех. Сначала он хотел дать два золотых, а один оставить, но когда полез в карман, рука, будто застеснявшись вдруг, достала все три монеты, и он, взяв руку женщины, положил их в сухую кисть: «Хватит на похороны и дорогу».
Хватит хватит. Господи, да как же это Господи Паночек миленький
Брось ты, дорогая.
Когда первые восторги прошли, он вспомнил, что у него осталось еще несколько монет за книгу, которую он отдал Яну. Плохо. Выходит, чужие деньги отдал, а свои оставил.
Ты сегодня ела?
Нет, не ела.
Ну так вотна еще, иди и поешь хорошенько.
За что? Панок!
Ты меня, тетка, панком не зови. Я со сволочью рядом даже в звании стоять не хочу.
Браток родненький. Да что же это Ведь мне ж никто помощи Нельзя мне, муж преступник Боже мой, браточек!
И она опять хотела поцеловать ему руку.
Ну ладно, ладно.
И передав ей гробик, он спросил:
Как звать-то тебя?
Агата.
Ну, хорошо Иди, иди. Да, еще вот что. Ведь отберут стражники деньги-то. Спрячь.
А дулю им. Спрячу так, что не найдут. Тебя-то, браточек любый, как звать-то, как?
Багой зовут.
Бага! Бага! повторила она. А им, сволочам, я ничего, так спрячу. Прощайте, па браток. Дай Бог вам счастья, здоровья, любви хорошей.
Когда растроганный Бага отошел шагов на десять и оглянулсяона стояла на перекрестке и грустно качала головой над гробиком. Потом встряхнула головой, отерла кулаком слезы и твердой походкой пошла, исчезла за углом.
Бага не чувствовал себя просветленно, это было для него дело довольно обычное, и с сожалением посмотрел на икону и пучок прутьев над дверями «Утоли моя печали». Потом крякнул, грустно подумав о сосисках, которые так искусно приготовляет хозяин, толстый Гавличек.
Но приключения Баги не были еще окончены в этот день. Едва он отошел на полсотню шагов, как вдруг его остановил какой-то сухой молодой человек с вегетарианской физиономией. Он был подчеркнуто изящно одет, шляпа сбита на затылок, в углу рта чудом держался слюнявый огрызок сигары
Разрешите прикурить.
Пожалуйста.
Мутный, табачного цвета глаз уставился на Багу, другой был прикрыт, словно человек, подмигнув, решил, что и с одним глазом красиво и удобно, так и оставил его в закрытом виде. Потом он промямлил, пуская носом дым.
Недурная погода, не правда ли?
Да ничего. Позвольте пройти.
А вы не возражаете против конфиден-сиаль-ного р-разговора?
Слушайте, не валяйте дурака, и Бага, отодвинув плечом человека, двинулся вперед Но человек, прыгая с правой стороны, устремился за ним.
А вы з-знаете, с кем вы сейчас были?
Бага остановился и сжал кулаки, но человечек не испугался. Он сунул руку в карман и промолвил:
Вы были с женой государственного преступника, с Агатой Жиннской были вы. Вот. Весьма подозрительно такое знакомство. А вы слышали, что по приказу Тайного Совета эти люди подлежат э-э отчуждению некоторому, так сказать, со стороны э-э общества? Им нельзя помощь оказывать.
Губы его извивались, как два розовых червяка, и Бага подумал, что хорошо бы дать этому парню, очевидно, переодетому полицейскому «дрозду», хорошего «раза» по морде, но благоразумно не сделал этого, а спросил:
Слушайте, подите к черту. Какое вам-то дело до этого?
Нам э-э, извините, до всего дело. Вы поговорили на улице с кем, а у нас уже все в бумажечке, вы с проституткой, а мы уже наутро все и знаем, вплоть до привычек ваших альковных. Вы-то, положим, к ним не ходите, но Вы вот сегодня к Яну Вару зашли, а уже мы и знаем. Ну так вот, знаете ли вы, что мужа этой женщины за бунт (он подчеркнул это слово значительно) бросили в тюрьму и ему э-э-э, казнь грозит. Ну-с, знаете
Багу поразило не это, его поразило, что и Ян под присмотром, его чистый Ян, надежды на спасение которого из лап Кaниса он лелеял. Вот пойдет он вечером к ней, а за нимлипкие глаза филера, сыщика. И он ответил, не подумав: «Знаю все знаю».
Знаете, а заговорили и мелочь сунули. Не много, а все же. Хорошо, что эти ваши гроши мы у ней отняли, и молодой человек протянул Баге ту мелочь, что он дал Агате на обед. Нехорошо, нехорошо, за нарушение постановления вы подлежите суду
Бага понял одно: Ян под сыском, женщина без обеда, хорошо, хоть три золотых спрятала, и еще он понял, что не может сдержаться. Этот человек внушал ему непреодолимое отвращение, и Бага сорвался. Он ударил «дрозда» по руке, и монетки звякнули о мостовую.
Тогда молодой человек, который, очевидно, и придрался к Баге, чтобы вынудить на что-нибудь незаконное этого студентишку, вежливо взял его за рукав и попросил следовать за ним в «э-э, сыскную канцелярию». Злой как черт, Бага расхохотался и, взяв «дрозда» за руку, предложил ему убираться восвояси. Но что-то блеснуло перед его глазами, и руке стало горячо: «дрозд» полоснул ножом. Бага вырвал нож, швырнул в сторону, взял филера за воротник и одним ударом свалил на мостовую. Тот встал и тут же полетел опять. В третий раз он кинулся, и Бага с наслаждением сунул кулаком в фатовское лицо, подумав: «Эх, ударил». В ту же минуту двое здоровенных стражников схватили его сзади за руки. Он вырвался, ударил одного ногой в пах и бросился бежать. Но одноглазый подставил ему ногу, и он тяжело брякнулся всем своим огромным телом на тротуар, а еще через минуту сыщик и второй полицейский уже крутили ему руки. Бага ревел, кричал, пытался рвать ремни, но его взвалили на телегу вместе с полицейским, которого он подбил, и повезли к серому зданию сыскной канцелярии. Бага плевался, ругался на всю улицу, дергал ногами. Возмущенные слова рвались с разбитых губ: «Проклятые! Проклятые!»
В канцелярии его избили, потом посадили в клоповник и дали на ужин бурды с черствым овсяным хлебом. Это не были сосиски Гавличека, но Бага не ел целый день.
Назавтра он предстал перед судом. Ленивый судья, ковыряя пером в ухе, приговорил студента Вольдемара Багу за непотребное поведение на улице, в результате чего один искалечен и один избит, за неподчинение приказу властей, за сношение и помощь семье осужденного бунтаря, к полутора месяцам тюрьмы.
Третья глава
Ян еще раз прислушался к смеху Баги и, когда он утих, принялся разбирать несколько новых пачек книг, которые принесли утром. Он посмотрел на томик Альбрехта Бэра, повертел его в тонких пальцах и бережно отложил в сторону. Прочесть его он собирался потом, когда справится со всеми мелкими делами, отложить его «на десерт». Томик был небольшой, написанный убористыми мелкими черными буквами, в потертом коричневом переплете с разводами, бумага груба, от него так и веяло стариной. Альбрехт Бэр смотрел с первого листа сурово, лавровый венок падал ему на глаза, и они казались огромными и злымитогда не умели изображать людей, черт возьми. Ян прошептал:
«И дремлет сад под трели соловья».
Потом он откинулся на спинку кресла и засмеялся тихо, ласково и довольно. Чудный подарок сделал ему Бага. Чудный, чудный Бага, незлобивый медведь, уютный и милый человек был бы, если б не его навязчивые идеи о ненависти к железным людям, этого национализма, изрядно пахнущего косностью. Что ж, он, Ян, понимает этоон тоже любит свой народ, но что делать, если он так беден духовно, если у него даже письменности нет.
Ну пусть в прошлом были разбои и кровьведь это было средневековье, а теперь время не то и люди не те. А если правители и казнили народных героев, то ведь на них напали, а они защищались как могли. Нет, Бага явно перегибает палку. Ну зачем ему, например, так ругать Кaниса и профессоров. Ну пусть они даже и кабинетные крысы, но ведь полторы сотни работ отца-ректора тоже чего-то стоят, он работал всю жизнь, разве это не важно. К тому же на самом деле человек, который мог бы быть высокомерным, он так хорошо обходится со студентами и с ним, Яном, вечно за руку, кланяется гораздо ниже, чем они ему. Бага назвал его «проституткой», ну какая же он проститутка. Даже когда приходится ему по долгу службы быть жестоким и то. Как он плакал недавно, когда пришлось исключить за бунтарские помыслы Карла Марека. Нет, нет и нет. Что-что, а в этом деле надо отдать ему должное, человек он неплохой, а ученый О! Конечно, Ян был с ним кое в чем не согласен, но у каждого свои взгляды.
И Ян с видимым наслаждением встал с кресла и начал развязывать пачки книг. Скоро они, разобранные, лежали на кровати и кресле и просто на полу. Тут были философские сочинения, беллетристика, книги классиков, исторические сочинения, несколько книг по истории церкви и государства. Только одно его несколько разочаровало: в самом низу пачки он нашел две книги «Заговор дожа Марино Фальери» Крабста и «Крещение как таинство» архиепископа Нoра. Это были книги, которые Ян не любил, но мошенник книгопродавец уже в третий раз прислал их экземпляры, пользуясь тем, что Ян из деликатности не возвращал их и платил хорошо за макулатуру, которую никто не покупал.
Ян вдруг разозлился: «Ну хорошо же. Этот мошенник думает, что можно безнаказанно драть шкуру. Я ж его разнесу». И Ян, захватив книги с собой, направился на кухню, где старая и подслеповатая Анжелика кормила мальчишку посыльного. Мальчишка ел торопливо и жадно, покачивая под столом босыми, в цыпках ногами. Который уже раз давал ему Ян на ботинки, но деньги пропадали в большой и голодной семье. Анжелика сидела, опершись на руки и, пригорюнившись, смотрела, как парень жадно обсасывал мозговую кость.
Ян спросил у хлопца, пойдет ли он опять к книгопродавцу. Мальчишка промычал что-то, отрицательно покачав головой. Приходилось идти самому, и Ян выбежал из дому, позабыв сесть за Альбрехта Бэра.
* * *
Вернулся он уже довольно поздно и едва успел зайти к тетке, которая жила в трех комнатах дома и почти никогда не выходила из них. Она сильно болела последние три года, и жизнь ее сделалась похожей на прозябание.
Сразу после смерти родителей Яна, умерших от чумы, когда Яну было два года, она переселилась в Свайнвессен и жила тихо, никуда не выходя. Ян находился под присмотром Анжелики и ее двоюродного брата Петра, отставного солдата, который лет пять назад уехал в свою деревню в Жинский край страны. Там он и жил, изредка присылая с оказией разные сельские продукты. Ян любил дядю Петра и с той же оказией отправлял ему в деревню турецкий табачок и вина.
Тетка мало вмешивалась в воспитание Яна, она сидела в своих четырех стенах и читала-читала-читала. Лишь изредка Ян приходил к ней и копался в разных интересных вещах в ее комнатах. Он отвыкал от нее, и тетка, видимо, чувствовала это. Она гладила его по голове, пичкала разными вкусными вещами, но даже и это делала как-то неловко, неумело.
Ян был очень чуток и уже лет в девять понял, что тетка так ведет себя с ним, будто в чем-то виновата. Ясное дело, она его видела гораздо реже, чем чужая Анжелика, как было не чувствовать себя виноватой. Тетка была странной женщиной, она не любила разговаривать ни с кем, кроме Анжелики, и слушалась ее во всем. Несколько раз Ян случайно слышал даже, как в комнате у тетки раздавался кричащий голос Анжелики и оправдывающийся голос тетки. Когда это было в последний раз? Ах, да, тогда еще Ян вступил в аристократический яхтклуб. Это были чудные дни, но потом Ян увидел, что там онбелая ворона со своим незнатным происхождением, и, разругавшись с советом клуба, ушел. С тех пор председатель клуба Гай фон Рингенау стал его постоянным и жестоким врагом. Ян плевал на это, Ян считал, что он аристократ духа, и не желал вязаться со всяким знатным дерьмом. Он добьется своего не через предков, а своими заслугами.
Да, Ян был незнатен и небогат. Первые два года после смерти отца и матери он жил с теткой и Анжеликой совсем бедно, но когда Яну было четыре года, верховный правитель устроил празднества по случаю подавления последнего отряда повстанцев в горной Каменине. Их вождь Вышеслав Карнай, который когда-то поддерживал восьмого Яна, был казнен. Была устроена большая лотерея, и тетка выиграла первый приз: дом и десять тысяч двойных золотых. На проценты с этих денег они и жили до сих пор.
И было у тетки еще несколько странностей: она не любила слепых нищих, боялась черных тараканов и держала комнату на чердаке вечно запертой, не пуская туда Яна. Когда-то она сильно отшлепала его за попытку пролезть туда по крыше. Ян все же увидел пыльный и пустой чердак, а тетка так разволновалась при мысли о том, что Ян мог разбиться, что расплакалась. Ян просил прощения и обещал, что больше не будет лазать по крыше.
Обещание он сдержал. И вот уже три года тетка не выходила из комнаты и, сидя в кресле, думала о чем-то. Иногда на нее нападали припадки деятельности, и она начинала ходить по комнатам, двигать вещи, наводить порядок.
Ян никак не мог допытаться: какая у нее болезнь. Она не говорила, и Ян стал, в конце концов, думать, что и болезнь ее такая же странность, как и все остальное.
В комнате стоял полумрак и пахло чем-то очень приятным: тетка душилась старыми и крепкими духами. В глубине комнаты Ян увидел в кресле пожилую, когда-то очень красивую женщину. Это и была тетка. Она не слышала стука двери, глаза ее были устремлены в одну точку и странно расширены. Она, по-видимому, не думала ни о чем, а просто находилась в состоянии оцепенения. Потом взгляд ее медленно осмыслился, сузились глаза, и она кивнула Яну:
Здравствуй, дитя. Ты что-то очень поздно сегодня.
Извините, тетя, но я сегодня сходил отругать этого мошенника и вернулся поздно.
Хорошо. Ну, как дела в университете?
Все хорошо, тетя, Кaнис похвалил мою работу.
Все хорошо? Да да это хорошо Ну ладно, иди. И знаешь что, принеси мне почитать что-нибудь, это я уже прочла.
А что принести, тетушка?
Принеси ну, хотя бы ту хронику Дюперье.
Но вы уже ее читали, тетя. Я принесу вам что-нибудь новенькое.
Да, да. Или лучше пришли с Анжеликой. Так ты говорил, что тебя похвалил Кaнис?
Уходя, Ян обернулся и опять заметил то же выражение виноватости в ее глазах. И Ян подумал, что ведь это легко исправить. Я и сам пойду, у меня хватит деликатности уйти, когда нужно, если я увижу, что ей хочется покоя. Зачем же это: иди иди пусть мягкое, но все же.