Глава двенадцатая
Дом Тулуповых стоял под горой, а на невысоком крутом кряжу возвышались строения господской усадьбы. Помещик Матюнин давно разорился, усадьба перешла земству, и уже десятый год стучат там молотки и повизгивают рубанки учеников Старо-Буянского ремесленного училища. Ученики похожи на бурсаков рослые, здоровые, над верхней губой у многих пробиваются усы. Весенними вечерами гогот и песни слышны на все село.
Мимо училища вдоль гребня кряжа проходила дорога из Царевщины на Красный Яр, кряж пересекала мелководная Буянка, впадающая в извилистую, поросшую по берегам густым лесом Кондурчу. Перейдешь по мостку через Буянку и тут же слева волостное правление, церковь, въезжий двор, школа-четырехлетка, магазины Безрукова, Кошелева и братьев Образцовых. В губернских статистических листах значится:
«Число дворов 309, мужчин 785, женщин 875. Волостной старшина Дворянинов, писарь Милохов, урядник Бикиревич. Базары по средам»
На другой день после приезда домой Евдоким отправился в гости к сестре Арине. Бывал он во дворе Тулуповых и раньше, да позабыл уже, а тут как бы все заново увидел. Усадьба крепкая, кулацкая. Две избы, крытые железом, конюшня, сараи. В загоне, отгороженном пряслами, свиньи, овцы, птица. Каждому видно: дом полная чаша. По ту сторону села за выгоном мельница паровая; со всей округи везут молоть к Тулупову. Есть и заводик кирпичный.
Про любого из богатеев можно услышать немало всяких темных историй: тот в рост деньги под большие проценты давал и на том разбогател, другой ограбил разбоем кого-то на дороге, да мало ли чего! О Силантии Тулупове никто плохого слова не скажет: на глазах у всех поднимался Силантии. В работе был жесток сам не знал ни дня ни ночи, и жене доставалось. Может, и любил покойную, но пощады не давал. Первенца скинула, надорвавшись; вторым беременна была, а работала не покладая рук. Родился Михешка не в отца и не в мать. Евдоким помнит его сопливым мальцом, затем школяром. Не болел вроде ничем, и телом не слаб, а посмотришь словно не хватает чего-то. Нет у него ни хватки отцовской, ни ярости в работе. За что бы ни взялся, вечно остается позади других и почему-то не обижается, не беспокоится этим. Зато больше всего по душе ему были глухие места: кладбища, заросли свинцовоствольной, шуршащей загадочно осины: заберется в чащобу и пропадает целые дни неизвестно зачем. А чаще всего удочку на плечо и на Кондурчу!
Позапрошлый год прислали в больницу фельдшера Мошкова из самого Питера, административным порядком под надзор полиции. Черный, косматый, страшный. Бабы поначалу детей им пугали. Потом, гораздо позже, поняли, какой он человек, и стало все село ему кланяться. Кто бы где ни заболел, хоть снег, хоть ночь Мошков идет. И лекарством и словом полечит. Зачастил к нему и Михешка, книгами стал у него разживаться, на сходки похаживать. Силантии и сам туда заглядывал для интересу, когда делать нечего. А Михешка, так тот готов день и ночь сидеть да лясы точить. Нет, не работник, не старатель-хозяин вырос у Тулупова. Кому оставлять горбом нажитое? Некому. Видать, самому суждено тянуть лямку до гроба.
Но в гроб, между прочим, первым сошел не он, а жена его, мать Михешки Катерина. Тут вовсе невмоготу стало Силантию: везде один, хоть разорвись, и все равно за всем не уследишь. А за работниками глаз да глаз нужен, иначе растащат все. Вот и решил Силантии женить Михешку, чтоб был в доме человек надежный, для подмоги. Неволить невестами единственного сына не хотел: «Сам выбирай. На богатство не зарься, на лицо не заглядывайся, была бы телом крепкая да хозяйка добрая». Но Михешка заныл: «Мне бы поучиться в Самару или как Шершнев Евдоким на агронома»
«А на что тебе учение? Шершнев нищий, ему нужно ремесло в руки, а на тебе вон какое хозяйство! У меня учись, тут держу все счеты и агрономию», показал Силантии на свой лоб. «Ну, тогда как знаете, а у меня никаких невест на примете нет».
Плюнул Силантии в сердцах, облаял его, а фамилию Шершнев не забыл; запала крепко ему в голову. Поразмыслив и так и этак, выбрал Михешке в жены старшую дочку псаломщика, засидевшуюся в девках Арину. Была она худощава, широка в кости и вынослива, как лошадь. Потеряв уже надежду выйти замуж, Арина не поверила вначале, что берут ее за восемнадцатилетнего парня да еще в самый богатый дом на селе. Выросшая в недостатках, обозленная на весь свет, робко вошла она во двор Тулуповых, а сейчас, полтора года спустя, Евдоким с трудом узнал в пышнотелой молодухе родную сестру.
Заулыбалась широко, обчмокала брата, а он оглядел ее с удовольствием и тоже улыбнулся.
Молодеешь
За, молодым мужем, да стареть! хихикнула она кокетливо и, колыхая бедрами, повела в избу.
«Детей не было, а так раздалась!» удивился Евдоким.
Михешки дома не оказалось.
На мельнице хозяйничает, сказала сестра. Усадила Евдокима напротив себя, посмотрела критически, объявила, что он худой, и заговорила о себе, сияя добротой и приветливостью.
Живу, братушка, горя не ведаю, тьфу-тьфу! Знать, видел бог и наградил меня за муки и терпение
Она стала рассказывать о свекре, какой он умный хозяин, вспомнила про пьяницу мельника, которого надо быстрее выгонять, сообщила, сколько коров отелилось весной, мельком обмолвилась о Михешке. Мысли ее прыгали с предмета на предмет без запинки. Евдоким слушал и был доволен, что Арина болтает сама, а не выспрашивает его, иначе пришлось бы врать да изворачиваться.
Вскоре приехал откуда-то свекор Силантий на двуколке, в которую был запряжен добрый караковый жеребец. Бросил вожжи конюху, умылся во дворе из рукомойника. Кряжистый, краснолицый, с кудрявой сивой бородкой и с воловьей шеей, вошел в избу, и сразу будто теснее стало. Сняв парусиновый картуз, пригладил длинные, уже поредевшие волосы и троекратно облобызался с Евдокимом. Оглядел свата пытливым глазом, как бы взвешивая. В комнате было прохладно, пахло какой-то душистой травой и нафталином. Против Евдокима наискосок в зеркале видна была Арина. Она стояла, прислонившись плечом к лоснящейся кафельной голландке и, сложив руки под грудью, усмехалась чуть настороженно. В ее позе и во всем теле чувствовалось довольство здоровой сытой женщины.
Ну-ка, Арина показал Силантий глазами на стол, и она тут же ушла. А он взял из буфета графин с чем-то желтоватым, всыпал туда мелких черных корешков и принялся взбалтывать.
Та-ак, сваток Значитца, ты агроном Ученый. Что дальше делать будешь? спросил, встряхивая графин, и усмешка, едва приметная, прыгала в его карих, по-молодому блестящих глазах.
Буду служить где-нибудь ответил Евдоким.
Нашел уже место или как?
Пока не нашел. Время такое, что
Время такое, подхватил Силантий, что не агрономы нужны, а стражники Или черкесы, добавил он и опустил графин на стол.
Святая истина, со вздохом подтвердила Арина, расставляя тарелки с закусками.
«Ишь ты, подпевала!..» покосился на нее Евдоким. А она, закончив хлопотать, присела за стол, как хозяйка, пододвинула тарелки свекру, брату.
Ну, выпьем за встречу, сваток? поднял Силантий стопку с добрый стакан. Чокнулись втроем. Евдоким опрокинул желтую настойку, от которой дух захватило, и набросился на молодую, пунцовую редиску. Силантий тут же налил по второй.
А теперь чтоб стоял подольше туман в голове: думать просторней, и на душе вольготней. Дума за нас думать не станет
А вы против Думы? спросил недоверчиво Евдоким, утираясь рушником.
Что мне проку в той Думе? С царем советоваться, как с народа три шкуры драть? Так это и без советов умеют Дума, сваток, это так Чтоб говорили в одном месте виднее будет, кто языком машет. А в случае нужды и разогнать легче. Булыгин голова, себе на уме, да и мы не лыком шиты. Ни к чему нам вся эта обедня
Ну, не поверю, чтобы вам безразлична была политика.
Каждому свое: один пряники печет, другой блох дрессирует сделал Силантий гримасу.
«Ишь ты! Остряк сваток, а куда клонит не поймешь», подумал Евдоким и, чтобы переменить разговор, повернулся к сестре. Арина сидела прямо, откинувшись на высокую спинку стула, груди и живот ее как-то вызывающе торчали. Она пошевеливала губами, но участия в разговоре не принимала, как то и положено почтительной снохе. Силантий, между тем, продолжал поучительно:
Умный хоть от похорон, хоть от свадьбы, а пользу свою получит
Голос у Силантия тяжелый, медлительный. Евдокиму показалось даже, что он умышленно притормаживает свою речь, выбирает такие слова, которые производили бы впечатление.
Дворянчики трещат по всем швам, рассыпаются, как старые кадки. Без дыма горят, вроде нашего господина Матюнина. Туда им и дорога. Не на них Россия держится.
Это верно, подтвердил Евдоким, будучи почти уверен, что Силантий скажет: «Россия держится на таких, как я». Но тот, небрежно махнув натруженной рукой, вздохнул: русский барин ленив. И вообще
А вы-то кто, не русские?
Какие мы русские? Мы самарские! Каторжники дела своего. У нас жилы трещат! Вот Михешка тот да, русский Его медком не корми, дай только вволю рыбку половить да помечтать в холодочке. Вот бы в министры кого! В самый раз. У тех тоже ума на полушку, зато подати-налоги драть горазды. Задушили нашего брата мужика во как! сжал он огромный корявый кулак. А куда все идет никому не ведомо.
Выходит, парламент нужен? Конституция? Революция? спросил Евдоким, усмехаясь криво. Силантий взял поджаристую горбушку хлеба, повертел в руке, любуясь, вгрызся с хрустом в нее острыми желтыми зубами и, разжевывая, сказал:
Революция вещь полезная, нужная.
Это было так неожиданно, что Евдоким не сразу спросил:
Чем полезна?
Давно пора выморить клопов-насекомых Насосались, хватит!
«Гляди ты, какой!.» И опять Евдоким не сразу нашел, что сказать. Силантий словно опрокинулся перед его глазами.
Вам-то зачем революция? воскликнул он, чувствуя закипающее в груди раздражение. Мужик бунтует у него земли нет, рабочий против хозяйского угнетения, а вы?
А мы сами хозяева, и земли у нас много ли, мало ли, а есть, да только ходу нам нет. Нету нам разворота, сваток любезный.
Евдоким пожал плечами.
Вот вы сказали: «Умный хоть от похорон, хоть от свадьбы, а свою пользу получит» Что же за польза вам от того, что мужики разгромят повсюду именья? Что вам от этих «похорон»?
Силантий усмехнулся с превосходством, подался вперед, поднял вверх заскорузлый палец:
Чистая польза, сваток. Матушка землица к нам идет. Идет! И некуда ей деться.
Мужику все равно, чья она, земля: графа ли Орлова-Давыдова или крестьянина Тулупова одинаково шерстить будут, возразил Евдоким.
Ну, нет. Этого не будет. Зачем? Я им свою землю в аренду отдам. Сколько захотят! И по божеской цене. Всем хватит. Какой же дурак станет пакостить в собственный карман?
«Вон куда ты завернул! сказал себе Евдоким, выслушав объяснение. Уж не тебя ли имел в виду Лаврентий Щибраев, когда сказал позавчера озабоченно: «А не получится ли так: мы революцию, а нам фигу? Ни крестьянам земли, ни рабочим фабрик?»
И словно подтверждая опасения Щибраева, Силантий внушительно припечатал:
Революция нам на пользу, пусть голоштанники с барами подерутся в выигрыше будем мы, хозяева! Справедливо? Справедливо! Так выпьем за справедливость!
Если это справедливость выпьем, поднял стопку Евдоким.
Арина уловила насмешку в его голосе, шевельнулась, но ничего не сказала. Только серые глаза ее стали серебристо-холодными.
«Вот те и деревня» подумал Евдоким, закусывая. Ему вспомнился день, когда он удрал из Кинеля после разгрома училища, площадь возле самарского вокзала, ретивый сторож, прогонявший запуганных, затурканных мужиков. Те мужики, и вот мужик, да разве можно сравнивать их? Этот похитрее и похищнее любого крепостника бывшего! Те щенята перед ним. У этого все рассчитано, примерено, продумано. Спорить с ним дело дохлое. И все же Евдоким не мог удержаться, чтоб не пугнуть, не порушить непреклонную самоуверенность кулачины. Заметил невинным тоном:
А говорят, голодранцы заберут всю землю у бар и меж собой поделят.
Всю землю? Не-е протянул небрежно Силантий. Не по Сеньке шапка Того не будет никогда. Хотели бы, да силенок не хватит. И умишко подкачал.
Марксисты считают, однако, по-другому
Да? Ну, дай бог нашему теляти волка слопать А ты что же, марксюк?
Знаю
Гм Придется разузнать и мне, коль нас касается.
Не забывайте, что кроме темных рабочих да мужиков есть образованная интеллигенция.
Ну, те ничего не умеют. Пусть хоть революцию делают
«Вот сукин сын!» выругался про себя Евдоким, сдерживаясь, чтоб не выложить тут же все, что о нем думает. Но то ли чересчур обильная выпивка расслабила, то ли согласные взгляды, которые бросала Арина на свекра, кивая легонько головой, погасили в нем назревавшую вспышку, но на этот раз ссора не разгорелась. Сидели еще долго, пили много, и Арина пила с ними. Уже стемнело, а Михешка все не приходил. Арина вздула огонь, закрыла ставни и ушла во двор хлопотать по хозяйству. Слышен был ее строгий повелительный голос, невнятная перебранка с работниками, но все это как бы скользило поверх чего-то очень неприятного, неуловимо-враждебного, что возникло в груди Евдокима, пока он сидел у Тулуповых. Да и говор захмелевшего Силантия отвлекал.
«Честолюбив, дьявол» подумал Евдоким, а тот, помолчав, заговорил доверительно, глядя в упор помутневшими глазами:
Вот этими Черными, видишь? Один! показал он свои крепкие коряжистые руки, поросшие черными волосами. Сам себе жизнь сделал. Вот! Потому и любезна она мне, как пьянице водка Давай, значитца, чикнем по одной. А ты, сваток, за меня держись Понял? Подпер голову рукой. Глаза стали красными, округлились, на седеющих висках блестели капельки пота.
«Развезло старика» усмехнулся Евдоким, чувствуя, что и сам уже тяжел. Вдруг Силантий выпрямился, посмотрел исподлобья совершенно трезвыми глазами, тронул рукой коротко подстриженные усы, сказал с укором:
А Наденька-сватенька, сестрица твоя, горда. Не приведи господь. Н-да Не признает
Евдоким поглядел на него удивленно.
Чем же ей гордиться?
То у нее спроси Ты вот не брезгуешь. Ученый, хе-хе Горох моченый То-то же! Не плюй в колодец! Как ни вертись, а все дороги ведут в Москву, то бишь на кладбище
Управившись по хозяйству, вернулась Арина, выпили еще. Михешка так и не появился.
Знамя Им знамя? Нам знамя! бормотал Силантий, ударяя кулаком по столешнице. Им сунь под нос кусок хлеба, они хоть за хвостом собачьим побегут. Вот им знамя! показал Силантий кукиш.
Ну, вояки, развоевались сказала, улыбаясь ласково, Арина.
А ты не ворчи, не печаль гостя. Ну, ладно, ладно Сношенька у меня золото Ха-ха-ха! повернулся Силантий к Евдокиму и опять довольно засмеялся. А Евдоким совсем уже раскис и соображал туго. Встал, пошатываясь. Арина посмотрела на него с добродушной иронией, покачала головой и повела в боковушку на постель.
Под утро, когда совсем уже рассвело, Евдоким проснулся от нестерпимой изжоги. После Силантьевой настойки голова была как котел и внутри все горело. Страшно хотелось пить. «Где у них вода? соображал Евдоким, тряся головой. Выйду, пожалуй, во двор, напьюсь из колодца свеженькой». Ботинки не обул, чтоб не стучать, пробрался тихонько на цыпочках в коридор и замер настороженно, с поднятой ногой, точно аист на болоте: из-за двери в смежной комнате слышались приглушенные стоны, будто кого-то душили. Припал к двери, прислушался испуганно. Стоны утихли, только частое дыхание. И вдруг вскрик, хмельной, блаженный и следом жаркий прерывистый шепот. Евдоким вобрал голову в плечи и задом, задом, чтоб не скрипнуть половицей, не спугнуть ласкавших друг друга молодых обратно к себе в боковушку. Встал у окна, почесал затылок. Подумал, что вечор-таки здорово напился. Не помнил, как попал сюда. Подумал и о том, что встанет вот родня и опять придется опохмеляться уже с Михешкой, а сатанинская настойка просто с ног сшибает. И отказаться неудобно, скажут, как о Наде: зазнается непомерно, соображал Евдоким, но подслушанное нечаянно минуту назад упорно вертелось в голове. К здоровой мысли о том, что супружеские радости дело естественное, примешивалось недовольство не то на себя, не то еще на кого-то, а на кого непонятно.
Пить все-таки хотелось. Евдоким обулся, открыл осторожно окно, вылез на улицу. На перекрестке виднелся колодец. Евдоким прикрыл раму и направился к нему. Вода была холодная, даже кинуло в дрожь, но прошло несколько минут и по телу снова разлилась похмельная млость. «Пойду на Кондурчу, искупаюсь», решил он и свернул к реке. Шел и вспоминал вчерашнюю полупьяную откровенность Силантия, потом с несвойственным ему лирическим снисхождением подумал о сестре: бесхарактерная женщина. Как быстро впитала она в себя чужое и сама вросла в него. И ведь это от любви к мужу всасывает она кулацкие взгляды и мнения.