«Но как в таком случае понимать пренебрежительные слова старшего Тулупова о младшем? Разве из них следует, что сын пошел в отца? Надо с Надюшей поговорить, ведь не зря не кажет она носа в новый двор сестры! Вот я теории всякие, марксизм заучиваю, чтобы убеждения были прочны, не колебались. А на чем Силантия убеждения держатся? На чьих сваях он стоит? Черт! В Старом Буяне, как гриб-дождевик, вырос собственный капиталист! Капиталист, говорящий против царя, против правительства, жаждущий коренных реформ».
Евдоким усмехнулся. Вспомнилось читанное где-то анекдотическое предположение, будто острова иногда образуются оттого, что на дно реки попадает падаль и река около нее наносит песок.
О! воскликнул Евдоким оторопело и остановился: навстречу ему шел Михешка. Ты!? словно не веря своим глазам, повторил Евдоким с не погасшей от изумления ухмылкой.
С приездом тебя протянул Михешка толстую мягкую руку. Что больно рано поднялся? Аль совсем не ложился?
Ты Ты куда? пролепетал Евдоким, глядя на зятя, как на привидение, и чувствуя в груди сжимающий холодок страха.
Спать иду. На мельнице нынче завозно стало, а мельник пьяница. Пришлось
Я у вас был, перебил Евдоким и поспешно добавил: Вечером был. Иду купаться вот
Это дело. И я, пожалуй, с тобой. Сейчас захвачу удочки. Заря самый клев. И поговорим на просторе.
Михешка заторопился, а Евдоким как стал, так и остался столбенеть посреди улицы. Ядовитый стыд и еще что-то невыносимо нелепое, не похожее ни на что, наползало на него. Хотелось завыть волком, броситься на землю и бить ее кулаками.
* * *
Что ни день, то жизнь тороватей событиями. Что ни день, то новые слухи по селу ужами расползаются. Словно длинные тени тянутся к мужикам от всего, что творится в губернии, будорожат души и направляют мысли на одно: голод. Да, голод! Засуха доконала истощенную землю, и земля, как измученная, состарившаяся в непосильных трудах женщина, уставшая рожать заморышей, решила отомстить людям, обрекла их на медленную мучительную смерть. «Хлеба!» закричали все, а цены на него этот вечный показатель терпения бедных растут. Сытые хищники хитры: они не повышают открыто цен, у них про запас много других уловок. Приехали намедни из Самары мужики, рассказывают: позавчера в булочных Ленца продавали ржаной хлеб по три копейки фунт, а вчера он исчез. Собственно, хлеб не исчез, но немец прежнему хлебу придумал новое название и дерет теперь за него втридорога.
Горькое чувство охватило Евдокима, когда он смотрел на изнуренных мужиков с запавшими тусклыми глазами, с тощими котомками за спиной, бредущих по дороге в поисках заработка, в поисках хлеба. Пустой желудок не допускает никакой отсрочки, голод заставляет кусаться. Не поешь, так святых продашь
Грозные пожарища полыхают по округе, а голод свирепствует, гонит деревенский люд в города, но города в них не нуждаются: своих безработных девать некуда.
Евдоким шел на нелегальное собрание старобуянского революционного кружка в дом старосты Казанского, смотрел и слушал, что делается на улицах. Как ни соберутся два-три соседа у плетня, две-три бабы у колодца, разговор у всех один:
Слышь, кум, хутор-то Золотаревский того?..
Ещё третьеводни слыхал. Намедни именье помещика Притвица в Нагорном до корня растащили, ну! И хутор купчихи Шалашниковой в Багряшах растеребили в лоск.
Э-эх! Что Багряши! Знаем мы те Багряши Земля там, шабры, ку-уды до графской, Орлова-Давыдова М-да Поднаживаются мужики сосновские вздыхал завистливо третий.
У нашего паука Коробова тоже землица дай бог! Да попробуй возьми ее!
Все берут, а мы что? Время теперь такое брать свое. Землю Коробова, чать, прадеды наши ухаживали!
То-то и оно! Дождемся, пока другие все расхватают, останемся ни с чем голодной смертью помирать.
У колодца бабы:
Изба совсем валится, а в Кармазихе удельный лес вовсю рубят. Говорю своему чурбану: паняй и ты, авось и тебе достанется. А он мне одно талдычит: сход, слышь, постановил не трогать ничего, потому все будет скоро наше, а супротив кто пойдет надел урежут.
О-хо-хо Будет оно наше Держи карман шире..
И что такое деется на свете! пригорюнилась сухонькая бабка, утирая уголком платка вылинявшие глаза.
Скуластая, с приплюснутым носом молодуха покосилась на проходившего мимо Евдокима, заговорила шепотом:
А в городе что-о-о!.. Калякают, народ лавки пустил на поток и разграбление. Бабы в шелковых платьях, как барыни, щеголяют. А что товаров всяких нахапали, как ни в сказке сказать, ни пером описать!
Бог дает людям
И-и!.. Бо-ог Самарцы народ-хват. Не то, что наши мужики-мямли, сказала скуластая, дергаясь суетливо всем телом.
И так везде Дурная мешанина из вранья, вздора и недоразумений, сдобренных немалой долей истины, пенилась, баламутила, сбивала с толку.
Члены революционного кружка видели, какая кутерьма поднялась в головах, и сами словно нюхнули того чаду. Особенно фельдшер Мошков распалился: тревожил его, должно быть, динамит, лежащий до сих пор без дела в овине Земскова. Трудно, ох как трудно прорубать просеку к сердцам людским сквозь непролазную чащу тьмы.
Собрались у Федора Казанского единомышленники деревенские революционеры решать: что делать и как быть.
Для собрания дом старосты место самое подходящее: к нему всегда много народа ходит, к тому ж младшая дочка Иринка больна: у фельдшера Мошкова и учителя Писчикова есть повод для посещения.
Все собрались в холодном летнем «зале», где по углам висели пучки какой-то засохшей травы, стояли пустые кадушки, банки для варенья. Участники сидели на табуретах и на скамье за столом, а в углу, возле большого кованого сундука, Евдоким, к великому своему изумлению, увидел раскормленное лицо Михешки Тулупова.
«А этому чего здесь надо?» подумал с неприязнью.
После встречи в то памятное утро Евдоким не встречал больше ни Михешку, ни Арину. А разговор с Надюшей все откладывал и откладывал, как откладывают обычно напоследок всякое неприятное дело. Да и как повести с сестрой-девицей весьма скользкий разговор о непристойной жизни Арины?
За неделю Евдоким успел познакомиться почти со всеми членами старобуянского революционного кружка и с сочувствующими крестьянами. Собственно, в лица и по именам он и раньше знал многих, но меньше всего думал, что они имеют какое-либо отношение к подпольной работе. Группа была довольно разношерстная, в нее входили кроме Писчикова и ссыльного фельдшера Мошкова усатый красавец писарь Гаврила Милохов, крестьяне Жидяев, Ахматов и другие.
Войдя в «зал», Евдоким поздоровался со всеми, присел. Милохов стоял у стола, держа в руках листок бумаги.
Вот и все, граждане мужики, продолжил он свою речь. Мы не входим ни в партию социалистов-революционеров, ни в социал-демократическую: мы деревенские революционеры, мы сами по себе.
Сектанты мы, а не революционеры махнул рукой страшно обросший Мошков. Собрание заворчало:
Чего старое вспоминать
С того начинали.
А если и революционеры, то не по убеждению, а, так сказать, по обиде По личному недовольству на судьбу-индейку посмотрел Мошков пристально, с иголочками в зрачках, на сидящего возле кованого сундука Михешку.
«Повторяет слова Коростелева обо мне» отметил Евдоким.
Но, граждане, продолжал Милохов, от советов умных людей отказываться грешно. У них многолетний опыт работы, а мы что? Мы стоим спустя рукава между монархией и анархией! Анархисты кругом подстрекают: жги, круши, грабь, словно свету конец, А толк какой? Расстрелы, постой солдатский, порка.
Эх, Гаврила Михалыч, да если б рабочие дали хорошую забастовку, нешто мы их не поддержим? подался вперед худой Жидяев. А в Самаре у них что-то тишь да гладь Сколько же нам-терпеть-то?
Позвольте! отозвался обиженно учитель Писчиков, поблескивая во все стороны овалами очков. Коростелев твердит: первейшая задача революционеров вооружение. О том весной и Ленин писал в газете «Искра», о том твердят нам и эсеры. Ведь нельзя же на самом деле голыми руками рвать крепкие цепи самодержавия! Уверены ли вы, Гаврила Михайлович, повернулся он к Милохову, что в случае стихийной вспышки крестьяне пойдут за нами?
А вы, Петр Карпович, мечтаете перетянуть в свою веру всех крестьян до единого? То невозможно.
Вспомните, что было на сходе, когда брали удельный лес под свою охрану!
Что мужик, то свое государство
Сунься с открытой агитацией урядник тут же донос на тебя в жандармское управление.
Получишь земли на Соловках! зашумело несколько голосов сразу.
Евдоким не мог понять, чего они шумят. Все думают правильно: отрываться от общего революционного настроя народа бессмысленно, расконспирировать кружок до времени не менее глупо, толковать о захвате земли без оружия в руках детская забава. Но, допустим, оружие есть и момент удачный подвернулся, а кто стрелять будет? Десять-двадцать кружковцев? Чепуха!
Реплики, слова кружились и, точно несколько течений, столкнувшись, грозили всосать в воронку пустословия всех, у кого не за что удержаться. Ясно было: в кружке единомышленников думают вразнобой, все хотят одного, но хотят по-разному. Евдоким вдруг ощутил в себе незнакомый до того прилив уверенности уверенности, что он сумеет сказать этим людям что-то убедительное. Захотелось крикнуть дерзко: «Зачем вы беретесь за огромное дело, ежели не верите до конца в истину его»? Ему вспомнилась речь Саши Трагика с площадки амбара в Царевщине. Говорил ведь о вещах всем хорошо известных, и толпа верила ему и бросилась защищать от стражников. Евдоким даже покраснел от внутреннего напряжения и вдруг, как школьник, неуверенно знающий урок, поднял руку. Его движение осталось незамеченным. Один лишу учитель Писчиков, видимо, по профессиональной привычке, обратил внимание, шепнул на ухо Милохову, и тот, пригладив пышные усы, шлепнул ладонью по голой столешнице.
Граждане, дайте сказать представителю самарских революционеров Шершневу.
Все примолкли, головы с любопытством повернулись к сыну псаломщика. Евдоким, покашляв, сказал каким-то не свойственным ему возвышенным тоном:
Говоря революционно, мы, крестьяне, ничего не совершим без оружия и без широкой организации, а только повторим кровавые ошибки прошлого. Российская социал-демократия выросла не на пустыре бесплодном. Много людей, глубоко преданных делу освобождения, погибло с оружием в руках в схватках с самодержавием! Почему задушено движение «Народной воли»? Из-за того, что бойцы надеялись сами, своими руками преподнести народу блага готовенькими на золотом блюдце. Они, подобно нам, рассчитывали на всенародное восстание, а широкой организации не создали. Революционная партия оказалась в жуткой изоляции, достаточно было одного предателя в верхах и партии пришлось тратить силы не на борьбу с царизмом, а на самозащиту! А какие были революционеры, какие светлые головы первомартовцы! А много ли сделали они? Только и сумели, что сдвинуть тяжкий камень, приоткрыть чуть-чуть ход в российскую темницу. Узников же вывести им не удалось, да и сами узники не знали, куда им идти. Большевики делают по-иному: снизу копают, с подземелья.
У большевиков, тоже оружия нет! Зачем нам безоружная партия? крикнул кто-то за спиной Евдокима, но он, не слушая, продолжал:
Большевики ратуют за ограничение количества членов в их партии, ну и ладно. А я думаю, нам надо наоборот: привлекать к себе больше народа, вооружаться и ждать всеобщего начала. А уж тогда действовать по выработанной программе.
Ты что ж, молодец, уговариваешь нас ждать, пока мужики все кругом растащат? спросил строго Жидяев, плоский мужичок с неряшливой бородкой. Аль, может, ждать тех обрезков, которые сулят крестьянам. Программу читал?
А вы считаете умнее бросаться очертя голову в авантюры? Недостаточно тех бестолковых бунтов, которые на корню подавляются правительством? А программы что ж Программу самим делать надо. Свою. Вот. А я с вами пойду до конца, хоть так, хоть этак, закончил Евдоким искренне и тоже сердито.
Нечего ждать! Все забирать надо. Все. И землю и добро наше оно!
С паршивой собаки хоть шерсти клок, твердил упрямо Жидяев. Не помирать же нам всем с голоду!
Маленький Ахматов щурился молча на всех говоривших, затем махнул сокрушенно рукой.
На помещичье добро оружия не выменяешь Говорим, говорим, а как коснется денег расходимся.
Чей-то угрюмый голос поддержал:
Верно! Калякаем впустую.
А я денег принес, промолвил неожиданно Михешка своим кисловатым голосом и похлопал узкими лазоревыми глазками.
Собрание умолкло озадаченно. Только Милохов, подавшись вперед грудью, воскликнул недоверчиво:
Ты?!
Михешка качнул гладкой, вытянутой, как пузырь, головой, и поежился.
Каки-таки деньги ты принес? На что? прозвучал въедливый голос Жидяева.
На оружие. На революцию, ответил Михешка тем же тусклым боязливым тоном и уставился на Евдокима, словно прося его поддержки. Тот нахмурил брови и ничего не сказал.
И много червонцев у тебя?
Откуда ты взял их, Михешка? спросил маленький Ахматов ласково, но ехидно.
Мои глядя в землю, буркнул Михешка. Жертвую. То есть делаю вклад на свободу. Вот пятьсот рублей вытащил он из карманов две пачки и, подойдя к столу, положил перед Милоховым. Тот тронул пальцем деньги, поглядел на товарищей, на жертвователя. Красное лицо Михешки залоснилось потом, уши стали пунцовыми. Мошков, затянувшись жадно папиросой, выдохнул с силой в бороду так, что она вся, казалось, задымилась. Встал, вскинул руку вверх, произнес взволнованно:
Да здравствует революция!
И все вдруг, загремев табуретами, встали, воскликнули негромко, с радостью:
Да здравствует революция!
Евдоким, хмурясь, пожал плечами. Он не спускал с Михешки подозрительно-иронического взгляда, пытаясь определить: правду говорит он о деньгах или врет? В глаза упрямо лезла идиллическая картина семейного благополучия Тулуповых, властный Силантий с его полупьяными признаниями, согласные кивки сношеньки Арины Да чтобы этот старый мироед-снохач допустил Михешку к своим деньгам? Евдокима охватило глухое раздражение, а от раздражения росла уверенность в том, что Михешка тут ни при чем. Деньги дал Силантий. Не на революцию дал на бунт! «Пусть голоштанники с барами подерутся, в выигрыше будем мы, хозяева!» Прижимистый Тулупов зря денежки не швырнет, уверен, подлец, что все вернется обратно к нему, воздастся сторицей. «Ну, блажен, коль верует Посмотрим!»
Рассуждения Евдокима прервал въедливый голос того же Жидяева, похожего на сушеную воблу.
Граждане, а нет ли в этом пожертвовании какого подвоха? Тут надо помараковать
Мужики замялись. Евдоким, обозлившись, крикнул Михешке придирчиво:
Может, тебе и расписку дать? Получено, дескать, от такого-то, на то-то, столько-то?
Вот что, сказал Писчиков. Я думаю так: если, Михаил, деньги эти твои, то и купи на них оружие. Сам купи и доставь сюда. Верно, граждане?
Именно так!
Пусть покупает.
С зятем, стало быть, с Шершневым.
Прошу меня к Тулуповым не лепить! возмутился Евдоким, краснея.
О-о! А ты, паря, характер не показывай, никто тебя не лепит
Тише! Тебе, Евдоким, народ дело доверяет немалое. Ты кто есть? Ты должон держать смычку с Самарой!
Точно! Знаешь входы-выходы, вот и действуй с умом, чтоб оружие было справное.
Мошков вынул из кармана книжицу с бланками рецептов, вырвал листок и принялся тут же писать, сколько оружия закупить в магазинах.
Будет из чего стрелять молодежь к нам валом повалит! Вот тогда и отомстим царю и за девятое января, и за все остальное, восклицал Мошков со злобным воодушевлением.
«А Мошков этот ничего Свирепый! подумал Евдоким. Говорят, эсер. Что ж, не все коровы пеги На Череп-Свиридова или на друга его Чиляка не похож нисколько! Быть может, потому и нравится? Но сваток-то, а? вскинулся опять мысленно Евдоким. Коль такой жук раскошеливается, значит, революция зашла далеко».
Хорошо, сказал Евдоким, я поеду за оружием.
Ему было приятно и доверие земляков, и само дело со щекочущим душком опасности. Оружие хорошо. Для очищения от скверны всех и всего
Михешка тоже, видно, доволен, посматривает заискивающим взглядом, считает, должно быть, свояка важной персоной, хочет с ним поговорить. Но Евдоким отворачивается: если бы не затея с оружием, родственника этого ему и на дух не надо. С Михешкиным ли характером и способностями лезть в подпольщики! Тьфу!