Подобревшее весеннее солнце щедро раздаривало накопленное за долгую зиму тепло. Под жаркими лучами оседали, таяли сугробы, гремели ручьи. Обнажалась мягкая сверху, но еще мерзлая внутри земля. Собирая талую воду, набухшая река готовилась сбросить тяжелый панцирь, защищавший ее от стужи всю зиму. С шумом рушились мощные торосы, ледяные поля местами уже разошлись трещинами, зашевелились, расталкивая соседей, «проснитесь».
Подтаявшая вдоль берегов «броня» не устояла и, подхваченная течением, чинно тронулась, потянулась вниз по реке, но в сужении перед излучиной ее ход застопорился. Что тут началось! Врезаясь в возникший затор, зеленоватые льдины наезжали, крошили друг друга, переворачивались, бултыхались в воде, как расшалившиеся звери, а вновь подошедшие к ледяному валу, вставали на дыбы, громоздя хрустальные замки, истекавшие на солнце обильными слезами. Подплывавшие сверху свежие льдины выжимали битых-перебитых «старичков» на берег. При этом те, что потолще, срезали, словно ножом, все, что стояло на их пути, тонкие же крошились, как стекло, на мелкие осколки.
Купаясь в ласковых лучах, летели на родину первые вереницы крылатых странников. Радость и ликование звучали в их надсадном крике, бередившем сердце Корнея. Как бы он хотел сейчас улететь вместе с ними в родную Впадину!
Когда река вернулась в привычное русло, скитник, провожаемый всем стойбищем, переправился на свой берег и зашагал знакомой звериной тропой вдоль речушки, вытекавшей из широкого ущелья. Его морщинистые склоны, по мере приближения Корнея к перевалу, сходились все теснее и теснее, ниспадая почти отвесно. В глубоких каменных складках еще лежал длинными лентами снег. От него веяло холодом, промозглой сыростью.
Дорога домой всегда короче, чем из дома.
Не трудно представить, какое ликование в скиту вызвало возвращение всеобщего любимца, сколько было разговоров и радости. Весть о том, что казачий острог опустел, всех удивила, но вместе с тем и успокоила. А в то, что царя убили и теперь правит не божий помазанник, а какой-то Совет, не поверили.
Брешут всякое. И ране царей убивали, но заместо убиенного всякий раз другой садился. Как же без царя? Рассеи без царя беда!
Больше всех, не считая, конечно, родных Корнея, радовались его возвращению женщины и охотники. Для первых он принес нитки, иголки и прочую мелочь, а для вторыхбесценные огнестрельные припасы. Луки хороши, когда сухо, а при влажной погоде тетива вытягивается, слабеет, да и сама дуга теряет упругость.
Но никто не подметил, что возвращение Корнея сделало самым счастливым человеком русоволосую девушку по имени Даренка, с малых лет тайно вздыхающую по недогадливому парню
Святолепный старец Никодим сидел под деревом и глядел на тропинку, когда на ней вдруг показался любимый внук. Сразу посветлев лицом, он поднялся и шагнул навстречу:
Здравствуй, радость моя! Красно солнышко! Чуял, что сегодня явишься
Доброго здоровья и долгих лет жизни тебе, деда.
Никодим слегка отстранил внука и, внимательно оглядев, пожурил:
Ну и погулял же ты, голубчик. Заставил всех поволноваться Истомились в неизвестности. Следовало бы тебя в назидание на суточные поклоны поставить.
Сказал это старец вроде с внушением, а глаза сияли от радости, радости безмерной.
Прости, деда, не мог раньше возвернуться, а весть дать не с кем было. Кстати, эвенки тебе премного благодарны, кланяться велели.
За что же честь такая?
За премудрости лекарские, которым меня обучил.
Спасибо за доброе слово. Оно и мне, старику, душу укрепляет, дает усладу и силы. Отрадно, что познания мои и инородцам на пользу пошли.
Что-то мягкое, теплое коснулось ноги Корнея. Простак! Уже стоит рядом, легонько бьет хвостом и заглядывает в глаза. Корней принялся ласково поглаживать пса, счастливо вздрагивающего от каждого прикосновения. При этом глаза Простака светились блаженством и такой бескорыстной преданностью, которая свойственна лишь собакам.
Тоже послушать нас хочет. Мы тут с ним за зиму летопись общины дописали. Все главы ему прочитал. Так что Простак у нас теперь дюже просвещенный пес. А как он чувствует и улавливает мотив?! Совсем как человек. Запою псалмы, так он нота в ноту подвывает. Чисто дьякон выводит!.. Зимой к нам Лютый приходил. Простак поначалу не признал, чуть было не сцепились. Здоровенный котяра, но что-то исхудал больно. Хотел покормить, так он ни крошки не взял. Ушел, не поев. С тех пор его не видел, даже следов не попадалось Да что я все говорю да говорю. Давай-ка, голубчик, сам рассказывай.
Внук подробно, день за днем поведал старцу о ненароком затянувшемся гостевании.
Молодец, сынок. Рад, что ты употребил время для доброделания, похвалил Никодим, без доброты и любви человек не может зваться человеком.
Корней пробыл в пустыни всего один день, но и этого времени хватило, чтобы заметить, как сильно сдал дед за год. Говорить стал совсем мало. Скажет слово и молчит, улыбаясь, как будто продолжает с кем-то беседовать. И выражение глаз переменилось. Стало просветленно-детским. А в глубине их залучилось нечто особенное, возвышенное, молодым недоступное.
Обратно в скит Корней уехал на Снежке, наконец явившемся на призывный свист. А Лютый так и не объявился
ВТОРОЕ СТРАНСТВИЕ
Жизнь в общине текла своим чередом. Впадина, как огромная неиссякаемая чаша щедро кормила скитников и зимой и летом. Не было такого года, чтобы староверы бедствовали от голода. Ежели скудели оленьи стада, гусиные стаи, то в избытке плодились глухари, тетерева, либо зайцы. Коли не родились кедровые орехи, то болотины усыпала брусника с клюквой.
В будничных хлопотах прошло еще два года. Тяга к странствиям по-прежнему терзала его сердце и будоражила воображение, не давала покоя. Он жил мечтой вновь отправиться в неведанные края: пределы Впадины давно были малы для его вольной, неугомонной души.
В скиту тем временем назрела и требовала срочного разрешения новая проблема. В первые годы жизни в Кедровой пади скитские бабоньки почему-то рожали большей частью пацанов, и теперь для подросших ребят не хватало невест. Посему на общем сходе порешили во что бы то ни стало найти поселения одноверцев и сосватать невест оттуда. О том, что такие селения есть где-то на юго-западе, старолюбцы были наслышаны от инородцев.
Начали было обговаривать, кому поручить столь ответственное дело, но поскольку лишь Корней знал эвенкийский язык, что для успеха замысла могло сыграть решающую роль, чаша весов сразу склонилась в его сторону.
Пора бы и тебе, Корнюша, напутствовал отец, хозяюшкой обзавестись. Вона и борода у тебя скоро с моей тягаться зачнет
Рассвет чуть забрезжил, а Корней, сопровождаемый веселым пересвистом рябчиков и поклонами малиновых метелок кипрея, уже переходил речку по окатышам, с хрустом расползавшимися под его ногами.
Идет парень, а в груди непривычное волнение поднимается: перед его мысленным взором стояло зардевшееся, как маков цвет, лицо Даренки. Она только что нагнала его и смущенно сунула в руку вышитый рукодельный платочек. Не проронив ни слова, глянула ему в очи так, что обожгла сердце, и тут же убежала, демонстрируя дивную стать, обратно в скит.
«Господи, неужто это та самая худющая, нескладная девчонка, которая, стоя у скитских ворот, дрожа от холода, пялила на меня серые, огромные, немного навыкате глаза, когда я возвращался от Горбуна. До чего стройна и пригожа стала! И когда это она успела так расцвести! Живет по соседству, а я не примечал?!»не переставал изумляться парень.
У подножия Южного хребта, более приземистого по сравнению с Северным, путник притянул поплотней к спине котомку, поглубже заткнул за пояс топор и начал подъем по ущелью, покрытому торчащими в беспорядке скальными обломками.
С противоположной стороны хребта, навстречу ему, спешило отдохнувшее за ночь солнце. Ущелье, воздвигая на пути скитника поваленные стволы и груды серых глыб, как будто умышленно оттягивало время их свидания. Наконец, Корней и солнце увидели друг друга и их лица засияли от радости долгожданной встречи.
Выскобленный ветрами и иссеченный тропами снежных баранов водораздел покрывала мелкая щебенка. В отличие от округлых речных окатышей она была угловатой, с шершавой поверхностью, местами покрытой узорчатыми разводьями лишайника. Представшие взору южные склоны хребта рассекали глубокие, словно следы от ударов гигантского меча, прорези ущелий. По ним мчались белопенные ручьи.
Не успел Корней оглядеться и решить, по какой расщелине легче и удобней будет сойти на нижнее плато, как с востока черным вороньем надвинулось скопище брюхатых туч, стремительно поглощавших все вокруг. Выбора не было: пришлось спускаться по ближнему разлому.
Мрачные тучи, проседая от скопившейся влаги все ниже и ниже, пропитывали воздух сумрачностью и растущей напряженностью. Дно ущелья покрывали острые шаткие камни, и Корней, прыгая по ним, рисковал в любой момент сломать не только ноги, но и шею. Тем временем провисшее брюхо одной из туч настигло его. Путник определил это по сырому, плотному туману, появившемуся перед лицом. Корней пригнулся и почти побежал по еще различимым камням вниз, рассчитывая вырваться из мути и найти укрытие от неминуемой грозы. Но туча не отставала. Продвигаться приходилось уже почти на ощупь, ориентируясь на шум ручья. Корней понимал, что дальше идти не только бессмысленно, но и смертельно опасно. Тут весьма кстати проступила из тумана глубокая ниша. Он забрался в нее, чтобы переждать грозу и нашествие туч, поглотивших все вокруг.
Собрав нанесенный весенним паводком древесный хлам, Корней достал из котомки прядь сухого мха. Ударом кресала о кремень высек искры и запалил костерок. Робкие язычки, разгораясь, побежали, затрещали по сухим веткам и через минуту слились в трепещущее рыжее солнышко. Корней осмотрелся. Ниша была довольно просторной. Дно имело заметный уклон в сторону ручья. Поблагодарив Господа за предоставленное убежище, скитник, обращаясь к неутомимо ворочающемуся в хворосте другу-огню пробормотал:
Извини, брат, что-то притомился я, и свернувшись калачиком, тут же уснул.
Но то, что вскоре началось, подняло бы на ноги даже мертвого. Дело в том, что скитника угораздило расположиться прямо в самом центре вызревшей к тому времени грозы.
Первые же раскаты грома, усиленные многократным эхом, были настолько мощными, что оглушили Корнея. Вскочив на дрожавший под ногами гранитный монолит он ошалело завертел головой.
Господи, сохрани и помилуй, перепуганно зашептал он, защищаясь крестным знамением.
Непроницаемая тьма то и дело озарялась мутно-белыми всполохами сатанинского сияния. Они следовали один за другим: то ослепительно яркие, то чуть видимые. Канонада не утихала ни на секунду. Ущелье накрыли потоки воды. Застучали, срывавшиеся от раскатов грома и ударов молний, камни.
Внезапно черноту расколол слепящий ствол. Корнея подбросило. Кромка ниши, куда пришелся удар молнии, на глазах покраснела и застывающей лавой сползла вниз. Все это сопровождалось столь резким и сильным треском, что парень на какое-то время вообще перестал слышать.
Вакханалия света, грома и воды длилась, казалось, бесконечно. Наконец, утробно порыкивая, гроза пошла на убыль, но ливень не ослабевал. Раскаты грома теперь заглушал клокочущий рев ручья, превратившегося в неукротимый поток. Корнея стали обдавать брызги подступавшей воды. Он невольно поежился: не ровен час, смоет и так измолотит о камни, что даже воронам ничего не останется. Нет! пока не поздно, надо выбираться из этой ловушки!
Надев котомку, Корней осторожно сделал шаг, другой и остановился. Невидимый поток зарыл выход. Скитник, не отрывая ступней от покатого дна и одновременно упираясь рукой в потолок ниши, двинулся дальше. Пока вода была до колена, он уверенно противостоял ее натиску, но бесконечная стенка принуждала скитника заходить все глубже и глубже. Еще чуть-чутьи поток воды вместе с несущимися камнями собьет его с ног. Но Господь, наконец, смилостивился: боковина ниши, плавно загибаясь, открыла человеку проход на склон ущелья.
Ощупывая в кромешной тьме каменные выступы, скитнику удалось подняться на несколько саженей. Выше не сталопасался сорваться в темноте с почти отвесной стены. Здесь, на крохотной площадке, Корней простоял, вслушиваясь в надсадный рев ручья, до утра. Стоял и без устали повторял слова молитвы:
Отче наш Всемогущий! Молю тебя о милости Твоей! Ты, Господи, столько раз посылавший спасение рабу Твоему, обрати взор Свой на раба Твоего. Не о себе молю, а лишь о братьях и сестрах, пославших меня в дальнюю дорогу с единственной надеждой найти других сестер и братьев, столь же крепких в нашей вере. Молю Тебя о милости: помоги пройти этот трудный путь, не дай погибнуть рабу Твоему, приведи к тем, кого ищу. Укрепи мой дух! Помоги мне, Господи, исполнить волю братьев моих! Вера моя крепка и нерушима! Аминь!
В голове гудело от рокота воды, раскатов грома ноги подкашивались от напряжения, но Корней продолжал молиться.
Светало. Ливень утих, тьма рассеялась. Оглядевшись вокруг, парень пришел от увиденного в ужас. Он находился в расщелине, склоны которой, смятые в огромные складки, дыбились почти вертикально.
А вот и солнце! О, это Великое Живительное Солнце! Как ты преображаешь все вокруг и меняешь настрой чувств и мыслей человека!
Сразу воспрявший духом, Корней даже подумал: «Не так уж и худо все! Главное, что живой. Как-нибудь выберусь».
Пережив за свой короткий век уйму разных опасностей и приключений, он воспринимал их как нечто само собой разумеющееся и неизбежное. Если иному человеку происшедшее за эти сутки могло отбить охоту к странствиям на всю жизнь, то для Корнея эта ночь была памятным, захватывающим дух происшествием, о котором потом вспоминают с улыбкой и восторгом
Внизу по-прежнему надсадно ревел, злобился бурный поток. Скоро его грозная мощь, конечно, иссякнет и вода пойдет на убыль, но стоит ли ждать, когда этот строптивец утихомирится? Пожалуй, разумней попытаться прямо сейчас выбраться наверх.
Эта мысль понравилась Корнею, и он, карабкаясь по уступам, словно горный козел, сумел одолеть почти неприступную стену и выбраться на плато, от края до края покрытое густой хвойной тайгой, пропоротой местами суставчатыми перстами скал.
Сквозь еловые лапы солнечные лучи почти не проникали, поэтому здесь стоял вечный полумрак и не росла трава, но зато сколько пухлых мхов и лишайников! Изумрудными коврами устилали они землю, седыми прядями поднимались по стволам, свисали с ветвей.
Деревья после грозы стояли тихо, неподвижно, словно ошеломленные разгулом стихии. Все вокруг было пропитано влагой. На кончиках иголок трепетали капельки воды, в которых редкие, сумевшие пробиться сюда лучи зажигали мерцание драгоценных камней. Ноги утопали в толстом моховом ковре, скользили по сырым мускулистым корням. Тихо и безжизненно было в этой глухой чаще. Только кабарожкам, небольшим, сгорбившимся, будто от страха, олешкам мила сумрачность и сырость ельников. Темные силуэты этих пугливых созданий и их негромкие вскрики «чиф-фый» оживляли угрюмую тайгу.
Целый день продирался Корней сквозь нее, то и дело пригибаясь и разводя руками колючие лапы. Наконец, тайга расступилась и выпустила путника на открытый простор: лесистое плато поднимаясь ступенчатыми уступами перешло в безлесное нагорье, окруженное лысоватыми горами. Редкие лиственницы, карликовые березы, чахлые кустики багульника только подчеркивали безжизненность этих мест.
Пройдя за день нагорье и перевалив щуплый, изогнутый дугой хребет, Корней спустился на обширную, холмистую равнину, покрытую ярко-зелеными травами и блюдцами воды. Воды черной, маслянистой. На широком поле равнины нашли приют и несколько больших озер. Из одного вытекала полноводная речушка.
«Буду держаться руслалюди всегда селятся по берегам», решил Корней и пошел по звериной тропе вниз по течению. И правдана следующий день на возвышениях стали попадаться кострища, ямы, кучи песка вперемешку с галькой. (Будь Корней знаком со старательским промыслом, он бы сразу смекнул, что здесь мыли золото). Выходит, он угадаллюди где-то поблизости?!
До скитника донеслись необычные, шваркающие звуки и плеск воды. Бесшумно подкравшись, Корней увидел невысокого, широкого в кости, загорелого старика с седой копной спутанных волос, покрывавших даже плечи, и разлохмаченной на всю грудь бородищей, в холщовых засаленных штанах, линялой рубахе. Мурлыча что-то под нос, усыпанный оранжевым крапом неистребимых веснушек, старик, держа корыто над водой, покачивал его круговыми движениями, одновременно понемногу сливая то, что в нем находилось. Скитник подошел ближе и, осторожно крякнув, поприветствовал: