Наши шаманы камланилиолень все равно умирай. Корнейсильный шаман, хорошо лечил.
Елисей с Ольгой понимали, что значит роду остаться без стада. Оленьглавная опора эвенков в тайге. Неприхотливый к пище (мхи да лишайники), он к тому же и непревзойденный ходок по бездорожью. Для него не страшны ни снег, ни болотистые маривыручают необычайно широкие копыта. Туловище северного оленя удлиненное, шея, из-за густой гривы, кажется непропорционально толстой, ноги довольно короткие. Тело покрыто шерстью сплошь, включая морду вместе с носом. Все это придает оленям немного неуклюжий вид. Впрочем, эти животные способны и на стремительный галоп.
Яснооленей надо спасать, произнес Елисей. Агирча, помнится, говорил: «Жив оленьжив эвенк». Пойду к Григорию, думаю, отпустит. Ты, Корней, пока собирайся, велел он сыну.
Верно понимай. Мало слов сладко, много слов горько. Олень умираймы умирай. Олень кормит, греет, возит, радостно закивал Бюэн.
Тятя, испроси дозволение и на Изосима, крикнул вдогонку Корней.
Выезжать следовало как можно быстрее. Для спешки была еще одна причина: Бюэн обещал топографам, работавшим прошедшим летом в их районе, пригнать к устью реки Быстрой к 15 марта шестьдесят оленей и девять нарт. Из них четыре грузовые. И оттуда везти отряд со снаряжением и продуктами на север, к Пикамместу их полевых работ. Эвенк дал согласие отработать до конца сезона: управляться с оленями, кашеварить и смотреть за лагерем, когда топографы будут на съемке местности.
Через час все было готово к отъезду, но по настоянию самого же Корнея задержались, чтобы в полночь, на Крещение, набрать из проруби освященной воды, приобретавшей противонедужные свойства.
Груз разложили в кожаные сумы. В отдельную Корней тщательно упаковал мешочки с травами и корешками, дедовы лечебники, в которых расписаны составы зелий. Подпругами из сыромятной кожи крепко притянули сумы к шерстистым бокам оленей. У ездовых на спинах лежали по две подушечкималенькие седла без стремян. Эвенк, ловко запрыгнув на своего быка, не дожидаясь пока усядутся Корней с сыном, повел крохотный караван, оглашая привычно округу криками «От! От!». Изосим, впервые ехавший верхом на олене, пока приноровился, несколько раз падал: шкура оленя ходила, как рубашка на теле, и парнишка скатывался с гладкой шерсти.
* * *
Разлохмаченные хвосты дыма, тянущиеся вдоль подножья Дальних гор, указали на местоположение стойбища. Переехав покрытую торосами речку, сквозь деревья увидели и сам стан вольных кочевников, раскинувшийся на ровной, как стол, террасе. Низкое, но яркое солнце хорошо освещало покрытые шкурами островерхие чумы, из дымовых отверстий которых выступали прокопченные концы остова. Между жилищами стояли пустые и груженые нарты с запасными жердями, тюками. На одной из них, в меховом мешке, посапывал малыш. Он завозился и подал требовательный голос. Краснощекая мать, чумазая от копоти очага, в широченной юбке и длинных шароварах, заправленных в лосевые унты, расшитые цветистым орнаментом, выбежала и сменила под малышом подстилку: мох пополам с оленьей шерстью. Ребенок успокоился и вновь сладко засопел. С дальнего края стойбища несся бубенчиковый смех, веселые крики и визги одетой в теплые кухлянки детворы. Здесь, в глуши буреломных лесов, люди сохранили чистоту эвенкийского типа. Лица круглые, чуточку плоские, с узким разрезом глаз.
Еще дальше густилось стадо. Над ним колыхались остроконечные ветвистые рога оленухони сбрасывают их позже быков, после отела, когда оленята немного подрастут.
Эвенкинарод древний. С незапамятных времен заселяют огромную территорию от реки Обь до берегов Охотского моря. Постоянная борьба за жизнь, лишения, суровый климат сделали их необычайно приспособленными к жизни в лесах. Изолированные от внешнего мира обширными малолюдными пространствами непроходимой тайги, они в течение длительного времени развивались вне влияния цивилизации, сохранив самобытность своей культуры.
Сейчас на поляне, искрящейся от крупных кристаллов промороженного снега, вкруг стояло шесть больших чумов, покрытых двумя слоями оленьих шкур: внутренний слоймехом внутрь, внешниймехом наружу. Летом чумы покрывают сшитыми полосами бересты.
Ветерок донес возбуждающий аппетит ароматженщины варили оленину. Небольшие, остромордые псы, увидев, что Бюэн не один, выскочили из общих, на три-четыре собаки, «гнезд», устланных для тепла сухой травой, и с веселым лаем помчались навстречузнакомиться. Не часто приходят к ним новые люди и нигде гость не бывает таким желанным, как в этих малонаселенных местах.
Корней радовался тому, что хозяйство деда заметно разрослось. Агирча с Бюэном, единственным сыном, из года в год увеличивали стадо. Когда сестры выходили замуж, а их у Бюэна, кроме Ольги, было еще три, они с мужьямивсе из рода Сапкаравопреки традиции, оставались в стойбище отца и вместе вели хозяйство. Агирча очень гордился, что сыновья Сапкара после свадьбы перешли жить к нему: теперь он глава такого большого рода и имеет самое крупное стадо в округе. Он даже не знал, сколько в нем оленей, и когда спрашивали, отвечал: «Сколько на небе дырок».
Обиженный Сапкар долго дулся, но когда померла жена, сам приехал к Агирче и сказал: «Жену потерялпотух костер, давай вместе оленей гонять». «Огонь не имеет конца, если рядом друг», согласился Агирча.
С тех пор они стали жить одним общим родом.
Перед большой кочевкой к верхним людям, отец нас собирал и сказал: «Род силен, когда все вместе, от одной ветки нет огня, от двух мало-мало теплится. Положи несколькогорит жаркий костер. Он всех согреет. Живите дружно», пояснил Бюэн.
А как мой друг Хэгды поживает? Он тоже с вами? спросил Корней.
Хэгды вместе с отцом к нам ехал. Однако мало с нами жилпровалился зимой речка, быстро ушел.
В чуме Бюэна всем хозяйством управляла его жена Ирбэдэхудая, суровая эвенкийка. Когда она наклонялась, в ее иссиня-черных косах звенели серебряные подвески. Ирбэдэ готовила пищу, колола дрова, поддерживала огонь, приносила воду, шила, убиралась, выбивала и сушила на высоких кольях возле чума меховую одежду, доила оленух, разбирала и ставила при перекочевках чум. Бюэн же с сыновьями пасли стадо, охраняли его день и ночь, в дождь и метель, от волчьих стай и занимались охотой.
Корнея в стойбище помнили. Изосиму было приятно видеть, с каким почтением относятся к его отцу. Когда подъехали к чумам, все вышли встречать. Один из сыновей Сапкара, обнимая дорогого гостя, сказал:
Ухо далеко про тебя слышало, оттого глаз так хочет видеть.
Их усадили за низенькие столики, на подушки, накрытые пестрыми круглыми коврикамикумланами, сшитыми из разноцветных обрезков ткани. Женщины перед этим аккуратно скрутили шкуры к прокопченным шестам. На освободившееся место поставили два низеньких столика.
Приятно было после мороза и колючего ветра оказаться в тепле, под защитой непроницаемых для него стен из оленьих шкур. Чум Бюэна был исключительным по своей величине. В нем могло одновременно устанавливаться три спальни-полога! Сейчас два из них проветривались, вымораживались от влаги на солнце.
Изосим впервые видел такую «спальню» и с интересом разглядывал ее устройство. Она была сшита из оленьих шкур и натянута на деревянный каркас мехом внутрь. Этот довольно объемный меховой ящик прекрасно держит тепло, и в нем можно спать в одной рубашке даже в самые сильные морозы.
Высота полога невеликастоять можно лишь на коленях. Пол тоже устлан шкурами. У изголовья примитивный жировиккаменная чаша, в которую налит топленый жир, с прядкой мха у краяфитиль. Он горит слабым, уютным, не мешающим спать светом. Днем полог выносят из чума. Выворачивают и выбивают колотушками, сделанными из оленьих рогов. Выколачивают и сушат долгодо тех пор, пока не удалят из шкур не только мусор, но и влагу.
Прежде чем начать угощение, хозяйка помыла лицо и руки, прыская воду изо рта. Сначала подали разогретую оленью колбасу из кишок, заполненных мясом, жиром, кедровыми орешками, прокопченную на ольховом дыму. Пока лакомились ею, в котле сварилось мясо молодого оленя. Его мелко нарубили, посыпали сушеной черемшой и подали на деревянных подносах.
Во время трапезы в чум время от времени просовывали головы собакиклянчили подачки со стола. Хозяйка молча собрала и высыпала на снег груду костей. Растащив их по стойбищу, псы принялись за любимое делоглодать мосолыжки. Но один пес так и остался сидеть у входа, чуть склонив голову набок. Он жадно вдыхал восхитительные ароматы, сочащиеся сквозь щелку. Иногда от наслаждения закрывал глаза. Тонкие струйки слюны тянулись и падали на снег из уголков его полураскрытой пасти. Когда из котла достали очередные дымящиеся куски мяса и волна запаха достигла его носа, пес аж придвинулся поближе. Глаза хмельно загорелись, хвост от возбуждения забил по земле. Опьяненный чарующим ароматом, он поднял морду и в исступлении заскулил.
Всегда так. Кость не грызет, от запаха ум теряет, прокомментировал Бюэн.
Доев оленину, вытерли жирные пальцы о чистые полоски шкур и принялись за дуктэмилакомое эвенкийское блюдо, из свежей рыбы, подсушенной над костром, приготовляемое для самых дорогих гостей. Перед употреблением дуктэми припорашивают костной мукой и поливают рыбьим жиром.
Изосим, впервые оказавшийся среди эвенков, во все глаза смотрел на происходящее, вслушивался в неторопливый, пока малопонятный, гортанный говор кочевников. Ему, правда, не нравилось, что в чуме было дымно, душно и кисло пахло прелой кожей. Но он с интересом наблюдал, как соловеют от сытости эвенки. Их лица становились все более добродушными, на губах, блестящих от жира, заиграли блаженные улыбки. На шее у Бюэна желтыми полосками лоснился натекший с губ жир.
Приученный к чистоте скитник поеживался. Сам он, как и отец, ел быстро, но аккуратно, бережно смахивая крошки в ладонь. Мать с детства учила: «Кто ест скоротот и работает споро».
Обжигающе горячий чай принесли на маленьком деревянном столике. К нему вместе с лепешками подали колобок масла, взбитого из густого оленьего молока, и халхсливки.
Эвенки большие мастера поддерживать экономное пламя в камельке так, чтобы кипяток не остывал. Поэтому чайник у них всегда готов.
Пили долго, не торопясь, громко втягивая горячий напиток, с наслаждением смакуя каждый глоток, щурясь от удовольствия. Залив мясо чаем, эвенки раскурили трубки. Вскоре табачный дым обволок людей сизым туманом. Староверы морщились, но из деликатности терпели.
У вас все такое необычное и вкусное! похвалил Корней. Однако лишка уже. От обильной трапезы плоть пухнет, а дух слабнет.
Много ешьдух добрый! несогласно покачал головой Бюэн. Еда надо люби, как жена. Языком гладь, тихо глотай. Не будешь любидухи, еда забирай.
Еда силу дает, подражая взрослым, важно добавил Васкэ, средний сын Бюэна.
Но много есть вредно, стоял на своем Корней.
Бюэн с сомнением покачал головой, но спорить не стал.
За стенкой заскрипел снег, занялись собаки. Это на широких, оклеенных камусом лыжах, подъехал старший сын БюэнаОрон, который со своей женой и двумя детьми-погодками, четырех и пяти лет, жил с родителями. Радушно всех поприветствовав, он снял меховую куртку, и, усевшись у очага, принялся разделывать тушку зайца, рассказывая отцу, что во время его отлучки приезжали из исполкома и уговаривали перейти на оседлое жительство в деревянную избу возле какой-то культбазы. Убеждали, что в избе тепло и голодать никто не будетпродукты там дают по нарядке. Детей учат читать буквы и из говорящей бумаги про все узнавать.
Что ты говорил исполкому? полюбопытствовал Бюэн.
Говорил: «Эвенк не может без кочевок. И едим мы мясо, а не нарядку. Оленя учить надо, собакунадо, а человека зачем учить? Человек и так умный. Не поедем! В чуме жить будем».
Правильно сказал. Изба эвенку, что клеткаумирай быстро. Эвенка учить исполком не может, исполком не знай, как тундра жить, как олень пасти, как чум ставить. Чему учи? Как он ходи, как он живи? Эвенк не может живи, как больсевик. Эвенк умирай такой жизнь.
Когда уезжал, шибко злой был. Сказал: «Ты не эвенк, ты кулак. На тебя упряжку найду». Отец, он что, из нас оленей хочет делать?
Бюэн расстроился.
Эвенк не будет олень. Такой позор наш род не надо. Уходить надо. Далеко уходить. Пусть исполком сам оленем будет.
Еще шаман Оргуней приезжал. Духов звал. Ругал, что ты поехал лучу звать. Сказал, что больсевики скоро всех шаманов убьют. Тогда жизнь кончится.
Жадная ворона много каркает. Десять оленей далине лечил. Луча хорошо лечит, олень не просит.
* * *
Запущенная болезнь отступала с трудом. Ослабевшие животные, особенно быки, продолжали умирать.
Корней нервничал, а Изосим, напротив, втайне даже радовался тому, что задерживаются. В стойбище ему нравилось. Он легко осваивал язык, перезнакомился и подружился со сверстниками. Играл вместе с ними, смотрел за стадом, ходил на охоту. Особенно привязался к Васкэ. Несмотря на разницу в возрасте (Васкэ 17 лет, Изосиму недавно исполнилось 14), между ними сразу возникло взаимопонимание.
Ирбэдэ не могла есть жирную оленину, и ребята ходили за тетеревамиу них мясо постное. Молодой эвенк охотился не с ружьем, а с луком, доставшимся от деда. Искусству стрельбы его обучал Хэгды, когда еще был жив.
Большой, почти в рост, лук для упругости был оклеен оленьими сухожилиями. Напряжение тетивы было столь велико, что она звенела от малейшего прикосновения. Оттянуть такую тугую тетиву непросто, зато и стрелу она посылает на высоту парящего орла.
На пояс Васкэ вешал красиво вышитый колчан со стрелами. Наконечники из острого кремния. Хвостовое оперение сделано так, что в полете стрела начинает вращаться, будто пуля, вылетевшая из ствола нарезного оружия. Это придавало ей идеальную устойчивость.
Неслышно ступая мягкими ичигамилегкими кожаными сапогами, перехваченными сыромятными ремешками по голенищу, Васкэ умел тихо подойти к любой дичи.
Изосим в первый же выход понял, почему он предпочитает промышлять луком, от ружья много шума. А с луком тетеревов сколько надо, столько и настреляешь: птицы шею вытянут, посмотрят, куда сосед упал, и продолжают кормиться дальше.
Изосиму тоже нашли лук, правда поменьше. Он бил слабее, и мальчику приходилось подходить к тетеревам поближе. Из-за этого тетерева порой пугались и отлетали в глубь леса.
Но ребята не только охотились. Они помогали и по хозяйству. Много времени занимала подготовка деталей для нарт: обтесывали березовые жерди для полозьев, нарезали тальник, вырубали копыльястойки. Потом взрослые все это использовали при сборке лесных саней.
На двух широких, круто загнутых с одного конца полозьях устанавливали копылья, стойки соединенные поперечинами из тальника. Спереди их стягивали дугойбараном (тоже из тальника). В эвенкийских нартах нет ни одного гвоздявсе связано полосками сыромятины. Нарты получаются легкие и прочные.
Упряжь для оленей мастерили женщины. Она устроена предельно просто: широкая ременная петля надевается оленю на шею, пропускается под ногой и, через баран, возвращается к другому орону. Если один из оленей тянет не в полную силу, второй, добросовестный, сейчас же оттягивает ремень вперед, и лентяй попадает ногами под нарты. Поэтому оба вынуждены тянуть на равных. У оронов очень ветвистые рога и чтобы не цеплять напарника и деревья, у ездовых их укорачивают пилой. Как правило, наполовину.
Готовя Бюэна к экспедиции, обитатели стойбища работали не покладая рук. Они понимали, что если выполнят все условия договора с топографической партией, то род может хорошо заработать.
* * *
Перед сном, когда Ирбэдэ закуривала длинную трубку, вырезанную из мамонтовой кости, внуки начинали крутиться вокруг и просить:
Расскажи, бабушка, сказку. Расскажи!
Кыш, кыш, комары, налетели на старуху. Вот я вас прутом!
Дети смеялись и опять просили: «Расскажи, хоть одну». Они знали, что у нее в памяти их такое множество, что и до утра хватит.
Ну, ладно, слушайте, ума набирайтесь. Меня, старую, потом вспоминайте. Расскажу вам я про умного охотника и глупого медведя.
Ребята поближе придвигались к бабушке. Изосим и Васкэ, хоть и были уже большими, тоже подсаживались.
Ирбэдэ глубоко затягивалась и, выпустив струю дыма, начинала повествование: