Может быть, поэтому страдания воспринявших в себя не по собственной воле это жало медленной мучительной смерти несчастных счастливцев, и протекают в основном в одиночестве, ибо не сын погибели с ними, а Господь держит их на руках Своих!..
Явление отца Олега оказалось не столько неожиданным, сколько глубоко проникающим воздействием в их сердца, заставившее разорвать привычное течение круговорота мыслей. Эти люди хорошо умели, благодаря опасному образу жизни, задумываться глубоко и подробно, но не глубоко и эмоционально переживать.
Господь знает каждого и вчера, и сегодня, и завтра, и на Страшном Суде, спасая, милосердствуя, любя, вынося и вынеся уже нелицеприятный приговор. В Вечности и Истине нет времениэтому Он и учит страдальцев, убеждая, прежде всеговсе испытания временны, как и краткий путь в узких и неудобных проходах врат на пути, ведущих в Царствие Божие. Все тяжелое, страшащее, мучительное, любому испытывающему эти муки кажется непереносимым, прежде всего, из-за представляющейся бесконечности этих испытаний, ибо страшны мучения и боль не своей силой, а своей продолжительностью!..
Тем для разговоров было множество, но чудным образом, мысль, о любой из них, обрывалась в самом начале, язык пресекался на первых буквах фразы, становясь тяжелым, переполняющим полость уст неважностью и пустотелостью остановившейся сути, головы заполнила туманная тяжелая бесцельность, безнадежность, вакуум, пробиваемые лишь одним лучикомпутеводным, исходящим, издалека пульсирующим светом. Обоим показалось, что каждый имеет что-то общее с накрытой клетчатым одеялом кучкой остро выпирающих костей, венчанной на подушке, обтянутой кожей, обезвоженной, идеально вторящей своей формой черепу, головой священника, с как-то неожиданно появившейся на ней черной шапочки с крестом на лбу.
Впалые глазницы, колющие глазными яблоками, покрытые полупрозрачными обнаженными веками, напоминали восковые мощи давно отошедшего «в Бозе», богоугодного своими делами, человека: «Помести такого в серебряную раку, одетого в схиму, чем не чудодейственная святыня?!»такая мысль безотчетно и беззлобно царапнула Андрея Михайловича. Советь, всплыв, попыталась было застыдить ранившего ее святотатством, но застыла, увидев благообразный профиль отца Олега«Ни такой ли он у святых Божиих еще при жизни?!»вслух же у человека вырвалось, неожиданное для него самого:
То-то, а я еще далеко, да и дойти не умею Внутри себя и о себе, не замечая всего внешнего, совершенно покинув все проблемы, страхи, старого-нового знакомца, почему-то, как-то неожиданно полюбившегося, даже отодвинув ужасную болезнь на неощутимый план, продолжал Хлыст: «Что не умею, того даже и не знаю! Такая нужная работатягло неподъемное, а сейчас обида на тщету прошлого, ибо и зачесть то мне не чего будет защитнику моему на Суде то Страшном, из того, что оправдало бы мое существование! Что я сделал? Разве может цениться деятельность человека, если она не созидает?! Защищал я!.. А защищал ли, в этом ли был мотив моей работы? Просто ли работал ради обязанностей и долга или тщеславие быть лучшим гнало меня, зачем работал мой мозг? Что он наработал? Как можно считать свою деятельность полезной, если ты есть только винтик в сломанной машине, движимой не самим двигателем, а тягловой мощью чужих бед и несчастий?! Зачем я был нужен, если работал честно, почти идеально, без огрехов, а под конец карьеры, оказывается, стал неугоден, поскольку не захотел переступить через себя, выполнить подлое указание сверху, опорочив невинного человека?! Вот кроме этого-то и гордиться то более нечем! Расскажи Ване, поведай я это, ведь осмеет! Он то всю свою жизнь хаял государства, то одно, то сменившее следующее, теперь нынешнее, я же все служил, служил, служил верой и правдой, а правда то вот она, на койке рядом, скрытая в изможденном почти трупе, обтянутом кожейя все о печалях да о своих болях, а он помолюсь пока!».
Андрюх, ты чего? Не пугайлица на тебе нет!.. Сталин, даже вперед подался, чуть не грохнувшись с кресла, пытаясь заглянуть в глаза неожиданно ставшего близким человека:
Шепчешь чего-то, совсем не ты
Вань, а ведь знаешь, может быть, знаешь, ведь сейчас на всем белом свете тебя ближе и нет никого у меня
Ну, мент, ты даешь! Ты ж меня крыл по-черному половину моей жизни, а теперь в родственники
Угу, то-то и оно, а знаешь, почему меня на пенсию
Так ты ж стар, как фикалия мамонта, да и затмил, наверное, собою новое, рвущееся к регалиям и постам, свежеиспеченное новое дер, прости, что-то я разошелся А что ты имеешь в виду?
Да нет, Иван Семенович, я отказался одному именитому преступнику статейку предъявить больше содеянного, он хоть и преступил закон, но в этом нисколько не повинен был
Ну и молодец, хоть выгорело чего?
Я о тебе лучшего мнения был, хрен ты моржовый, а не родня!
Ты, Андрюх, мою «родню», будь она не ладна, по нарам рассаживал десятками, а теперь в жилетку плачешься, я так понял, что тебя турнули под зад коленом, за твою же неподкупность и честность, так сказать, за отказ выполнить указивку сверху, что помешало этому замечательному «сверху», хапнуть приличную сумму, а то и создало опасность таковую возможность вообще потерять. Ты сам-то понимаешь, что там, на верхах этих, по-другому мыслят, хотя, каким образом эти перемены происходят с карьерным ростом, для меня неведомобыли такие же, как мы с тобой, а потом раз, и небожители, буквально «бессмертные»! Так вот, без обид: ты по обязанности жил, а они исходят из: «а мне это нужно»; «чем он мне дорог»; «что я за это поимею». А потому и нечего удивляться «перу в ж. у», и кресту ни на грудь, а на спину! Твое счастье, что не посмертно
Все верно ты поешь, птаха вещая, и ведь выходит, если так рассуждать, что ты правильно жил, да только не верно это!
Не верно?! Да половину, кого ты до суда довел, потом по условно досрочному освобождению на те же нивы за бабло выпускали, только уже под «мусорские крыши». Ты зачем их сажал то?!
Ну как в законе
Ну и кого твой закон исправил или наказал?
Ну всяко было, по крайней мере, ко мне лично претензий ни у кого Я закон законно применял..
Я тебе больше скажудаже никто не обижался! Все по справедливости у тебя было Что-то смутило говорившего, оба ненадолго замолчали, и через минуту-другую, осененный догадкою Сталин выпалил, глядя на батюшку:
А ведь, Андрюх, ты ведь не к себе справедливого и соответствующего отношения требовал, но справедлив к другим был: виноватполучи; без виныпшел вон домой! Может я, чего-то недопонимаю, но не в этом ли обязанности каждогочестно и верно поступать в отношении других, оставляя свою жизнь на милость , это, Бога?! Выходит ты жил то правильно, а вот, и сегодняшний день не наказание вовсе, ааа, так сказать, «химчистка»! А?!.. Ты вон на оперов, которые с тобой-то работали, оглянись, посмотри
Да там тоже все, одни пенсионеры
Ааа, ты вот ответь: почему ты не в своей ментовкой клинике лечишься?
Таккк, сказали, что какое-то, то ли распоряжение, то ли закон
Ладно, ты ведь мне тоже не посторонний, да и обманул я тебя
В смысле?
Да не был я «фармазоном» никогда, яяя, Андрюш, по другой стезе шествовал, но об этом потом
Ну как решишься я ведь не у дел
Вот как поверю в это, тогда и поговорим Так че ты такой бледный то, чай не прибраться собрался?
Да тошнитна противорвотные денег не хватило, без них
Да ну! Ну ты, ах, в следующий раз непременно вместе пойдем, на это-то у меня хватит! И ведь в натуре, как родной ты мне за один то день!.. Извини перебил
Да уж, вот смотрю на попа этого, вот ты знаешь, ну приглядись, что видишь? Кроме пошлятины о внешнем виде, пока ничего путного Ивану в голову не приходило, хотя и признавался он себе, в каком-то странном ощущении, о нем и поведал:
Ничего, кроме почти трупа не вижу, а вот, чувствую Вот ты знаешь, Михалыч, никак я не мог понять, как можно с придыханием, как это, к мощам этим в храмах прикладываться и радуясь, благодатное получать. Я ведь и верую то так, сам не пойму какни Богу свечку, ни черту кочерга, как один священник мне по выходу из церкви-то сказал: «Ну что, добрый человек, что свечку поставить, что верблюда покормить?», а ведь он и прав был, хотя я чуть было ему «корыто» не разнес в хлам, скорее в себя верю, да в удачно и профессионально направленную пулю. Вот, скажем, мешаешь ты мне, враг ты мне, положим, смертельный, ну осеню я тебя крестом, прощу, молитву за тебя прочитаю, ну и что? А ничего, как хотел ты меня, к примеру, вальнуть, так и вальнешь, даже не задумаешься! Ну не могу я по-другому думать, ну не в состоянии поверить я, как это Промыслу Божию, в этом случае, довериться, ну ведь завалишь и дело с концом! Как уповать то, когда все очевидно! А пуля, в общем, как-то я не могу ни во что, в смысле не видимое, не осязаемое, вот так безусловно, поверить. А вот смотрю на батюшку-то, какой-то он и не священниккожа да кости, уже на косе у смерти болтается, лысый, без бороды, шапочка эта, как сапог на градуснике, ааа, ну вот, хочу я за ним идти, и все тут! Какая-то сила в нем, в, вот так вот, упавшей груде костей, вот как сказал «помолюсь пока», так самому захотелось! Теперь даже, если бы ты в меня целился, то и руку с валыной своей опустил бы! Ну вот что это за хрень?!
А ты почему, Вань, Сталин то?!
Чего? Иван опешилтакое откровение на него за всю его жизнь, может быть, впервые обрушилось, а его не то что не поддержали, а просто в сторону увести пытаются. Всмотрелся в Хлыста, но споткнувшись о его, какой-то необычный, будто отцовский переживающий, взгляд, и сам проникся еще большей теплотой.
Сталин, говорю, почему твоя фамилия?
А это тут причем? Аааа длинная история. Я о батюшке
Вот и я о нем, я ведь понял почемуон Божий! Вот поднимется кто-нибудь и крикнет: «Кто Господень, ко мне!» он ведь первый пойдет, и с радостью погибнет А вот я
Да и я
Покайтесь, братья!.. Неожиданно твердо и резко прозвучал почти незнакомый голос, лежащего. Оба опешили, будто перед Крестом на Голгофе неожиданно оказались, и как-то не задумываясь, одновременно прохрипели:
Каюсь
Каюсь, грешен, отче!..
Давно ли исповедовались и причащались?
Давно
Ни разу, как-то
Горе мне, коль не сподвигну на это Эх, подсобить чем Священник пошевелился, но сил хватило только на бок перевернуться. Рука вывалившись из под одеяла, выпала из манжета рубашки, задержавшейся о матрац, оголив анатомическую четкость, подробности строения, будто без кожи, с просвечивающимися венами и мышечными волокнами, что резанул по глазам Повиснув бессильно и бесконтрольно, она оканчивалась благословлением со знаком из сложенных пальцев «Ис. Хр.», то есть Иисус Христос, чем обыкновенно благословляют священники паству.
Слава Богу! Вы ведь тоже немощны, надеюсь ни как я Скоро мне к Отцу моему, скоро, благословляю вас, обоих, исповедуйтесь.
Сейчас?
Как получится, можете сейчас, а может подготовиться, подумайте, день от дня повспоминайте всю жизнь, к вечеру, к вечеру половчее буду, тогда, если Господь управит, а нет, так просто знайте: первая возможность для этого, последней оказаться может, не откладывайте! Господь с вамиОн всегда между говорящих о Нем Стоите ли, сидите ли, идете ли, а все перед ним будьте и думайте Он то каждого знает и от каждого ждет Благословляю Пальцы нечаянно стали расслабляться, меняя конфигурацию знака, но человек, то ли усилием воли, то ли веры, собирал их вновь в нужную геометрию, что-то шепча, пока совсем не отключился. Под кожей тонких век пробежали зрачки, закатившись почти к надбровным дугам, застыв с надеждой на возвращение
Двое пока бодрствующих перекрестились, хотя ранее и тяги к этому не испытывали Обнаженные веки отяжелели, благословленные души, растаяв от присутствия охватившей всех благодати, будто и правда Бог взяв каждого в Свою десницу, приподнял и вдохнул Духа Святого в пересохшие, привыкшие к, исходящему из них смраду, богохульства, греха и матершины: чем переполнены сердца ваши, тем полны и уста ваши; словами оправдаетесь, словами и осудитесь
ВИДЕНИЯ
Все только произошедшее, не совсем полностью осозналось Михалычем и Иваном, какое-то обволакивающее воздействие этих, произнесенных священником, слов, теперь с ощущением тепла, начало проникать вглубь сознания. Возможно, наложилась и усталость от разговоров, смешанное с действием, вливаемой в них жуткой «химии», способной уничтожить все, что угодно, обнадеживающей, не далеко не всегда спасающей.
Почти ядименно за ним выстраивается очередь, вокруг него крутится целый бизнес, на нем наживаются сотни мошенников, спекулянтов, лжеврачей, мешая настоящим докторам, грабя больных, кащунствуя над несчастными.
Мозг обоих потребовал одновременно немедленного и бесповоротного отвлечения, что повлекло их в обманчивые объятия видений, которые в свое время каждого должны были подтолкнуть к тому, на что благословил батюшка:
«Поворачивая голову, он, еще не различив приближавшегося человека, почувствовал радость от наступающей встречи. Невероятно, но невозможность происходящего здесь и сейчас совершенно не удивила. Голос отца, да, да, именно отца, покинувшего этот мир еще в его юности, когда он только принимал решение кем же ему готовиться стать, нарушил оглушающую тишину, одновременно окрасив окружающий мир невероятными для земли красками:
Мой мальчик!
Папа, но ведь тебя убили, я за тебя мстил
Такой же несмышленый, как всегда, отомстить нельзяместь понятие больного разума, единственная правильная реакция на душевную боль, причиненную тебеэто прощение, чем оно глубже, тем легче тебе будет там, и тем проще здесь
Что «проще» что, и где это «здесь»? Отец продолжал, совсем не замечая заинтересованности сына в неважном:
Помнишь, когда ты шкодил, бывало, я наказывал тебя?
Ты родитель и это твоя обязанностьвоспитывать, как же мне тебя не хватает!
Тогда ты боялся наказания, оно тебя обижало, даже унижало, но странно, я помню, как однажды ты признался, будто тебе проще что-либо сделатьчто угодно, чем признать свою вину и попросить прощение.
Да, так
Причем до сих пор так, чем ты становился старше, тем крепче в тебе закреплялось эта привычка
Но ведь не было тебя!
Зато ты не был одинок
Нет, пап, я был жутко одиноким человеком: ни жены, ни детей, ни кого, даже в знакомых люди не задерживались долгомы не могли найти ничего общего
Но как только ты признавался в своих шалостях, со слезами прося прощение, то выражал нахлынувшее чувство любви ко мне, пока я сам не начинал плакать.
Я видел, как ты меня любишь!
И любил сам! Почему же ты разучился это делать?
Может быть, может быть, я должен был по долгу службы ненавидеть
Глупости и дерзости ты сейчас произнеснет ни одного богоугодного долга или обязанности, который заставлял бы ненавидеть других, если только находящееся в себе! Как же все извратил человек! Все, что мы делаем, будучи живыми, ведет нас к скорбям, ими и спасетесь.
Но к чему это все, я просто рад тебя видеть!
Да ведь ты способен любить только человеческое, даже стоя на краю жизни и смерти! Господь раскрыл пред тобою эту пропасть, дал прочувствовать и слабость конечного, и силу Вечности, почему же, только ощутив физический страх и почувствовав физическую боль, ты сразу забываешь об их временности?!
Ты осуждаешь меня?
НетОдин Господь вправе это делать Но у тебя еще есть время, ты еще можешь успеть
Что я могу успеть? Что бы ты хотел?
Почувствуй с Ним, то же, что чувствовал, будучи моим сыном
С кем, отец?
С Богом».
По резком прекращении видения дневной свет резко ворвался в широко открытые глаза, Хлыст даже не успел понять, где закончился привидевшееся, а где началась явь, и вообще было ли первое, и отсутствовало ли второе:
Что?
Что «что»? Михалыч, ты меня сегодня постоянно пугаешь! Говорил, говорил, потом упал, вскочил, прямо сразу, назвал меня «отцом»
Я что, что-то говорил?
Да ты не умокал Вскочил и сказал, что пошел
Куда?
Ну это уж слишком
А ты?
А что я?
Нууу, ты сказал «с Богом»
Ну да, что на язык первое попало, то и ляпнул Андрей Михайлович силился вспомнить, что происходило в действительности, а что привиделось. Галлюцинации после химиотерапии у него бывали через раз, но ведение зацепило впервые своей глубокой сутью, до этого все больше бессвязные и пустые, полные мистики и сюрреализма. Так и не вспомнив, что он говорил, мужчина был уверен в реальности запомнившегося разговора с отцом: «Так на что же в этом случае глюк-то наставлял?! Батя, что-то совсем витийствовал, или мудрствовал, и кто сказал или ответил с Богом?! Хм с отцом, что ли, как с Богом, или с Богом, как с отцом?»:
Вань, а что я еще-то говорил, что я распинался то?
Вообще не чего не помнишь?
Не-а
Это другое дело, наверное глюкануло с «химии» А что ты запомнил то последнее?
Дааа, батюшка на что-то благословил
Ого! Да это до полудня было
А сейчас?
Да у тебя часы на руке Бывший следователь взглянул на циферблат и немного растерялсяобе стрелки показывали 12.00.
Тааак этааа, только что, что ли