Он поехал в деревню, уселся в трактире возле станции, но этот трактир оказался одним из самых унылых и безлюдных, в каких он когда-либо бывал. Через некоторое время вошли двое крестьян с мешками, они выпили по стакану пива, уставились на него и, склонив друг к другу всклокоченные головы, обменялись впечатлениями на его счет. Затем вошел посетитель, которого Ливен знал, это был управляющий Глеймов по фамилии Шубгут. Он спросил Ливена, как его рука. Но хотя Шубгут и сел, Ливен решил помолчать и выждать, какую тему для разговора изберет тот.
А я здесь дочку дожидаюсь, она приедет из Штеттина, училась там в школе. Жена умерла во время войны, а что за жизнь для девушки со стариком отцом!У него были почти по-молодому блестящие глаза и солдатское усатое лицо. Извините, пожалуйста, господин лейтенант, лучше я подожду на путях. Вы мне разрешите пока оставить здесь мой сверток?
Ливен смотрел ему вслед. «Отчего это старый хрыч такой радостный? Ему просто на месте не сидится. Ах да, дочь!»вспомнил Ливен тут же.
Поезд пришел и ушел. Шубгут вернулся с дочерью. Ей было лет пятнадцать-шестнадцать. «Природа не дает определенных указаний на то, где водятся самые стройные девушки,подумал Ливен. Афины не получили в этом смысле исключительных прав: на железнодорожных станциях Восточной Пруссии такие девушки тоже иногда встречаются». У этой были стройные высокие ножки, небольшая крепкая грудь, на редкость густые косы, заплетенные от висков. Самое обычное становилось в ней привлекательным, как будто все это было обдумано заранее: разделенные на прямой пробор волосы, красно-синее платье цветочками.
Мне нужно вынести пакет к встречному поезду, сказал Шубгут, я вам на несколько минут оставлю мою девочку.
Девушка спокойно посмотрела на Ливена. Глаза у нее блестели, как у отца. Ливен пристально разглядывал ее; его продолжительное молчание, видимо, нисколько ее не смущало, и то, что на нее смотрят в упор, беспокоило ее не больше, чем беспокоило бы пейзаж или птицу. Ливен сказал:
Когда я был мальчиком, мне подарили книжку, наверное, она и у вас была: сказки братьев Гримм. Там есть сказка про девушку, которую колдунья заперла в башне. Девушка высовывала в окно голову, и ночью возлюбленный взбирался к ней по ее длиннющим косам.
Девушка сказала:
Ой, наверно, ей больно было.
Не думаю. Косы у нее были такие же длинные и крепкие, как ваши. В течение многих лет я старался представить себе эту девушку. Мне кажется, я всегда тосковал о ней.
И что ж, вы ее встретили?
Три минуты назад, хотя искать я давно уже перестал.
Она недостаточно быстро откинула косы за спину, и он успел схватить одну из них. Он так ловко намотал ее на руку, что девушке пришлось слегка наклонить голову. Уже закинув обе косы за спину, она спросила:
Что это у вас с рукой?
Мы заложили мину и взорвали польский штаб. Вам отец, наверно, рассказывал... и нас всех приютил у себя Глейм, когда нам все-таки пришлось уйти оттуда.
Почему?
В результате подстроенного голосования. Межсоюзная комиссия подарила потом эту землю Польше. Он торопливо начал рассказывать, она смотрела на него не мигая, точно видела перед собою все то, о чем он говорил. А ему приходило на память столько удивительных происшествий, впечатлений и эпизодов, как будто он жил не одной своей жизнью, но и жизнью многих других людей. Так случалось с ним всегда, когда в сферу его власти попадало что-нибудь, что ему особенно нравилось.
Вернулся Шубгут. От радости, что он видит дочку, он улыбался, и в уголках его глаз лучились мелкие морщинки. Перед станцией его ждал экипаж, куда он посадил дочь и запихал все свои свертки. Затем взял в руки вожжи. Ливен поскакал рядом.
Вскоре девушка поменялась с отцом местами: она пять месяцев просидела за партой и теперь ей хотелось самой править. Когда они доехали до того места, где проселочная дорога отклонялась от шоссе, Ливену следовало свернуть. Он отлично слышал, как во двор имения в колясках и автомобилях съезжаются гости. Но продолжал следовать за экипажем до самого дома управляющего. Перед ним была золотисто-каштановая грива его лошади, равнина, тянувшаяся до горизонта, красные полосы в вечернем небе, откинутая голова девушки с косами от самых висков. До него доносилась музыка, которой встречали прибывавших гостей. Все, что раньше представлялось ему унылым и пустынным, теперь превратилось в декорацию, на фоне которой разыгрывалось возвращение девушки. Ни зеленые ставни, ни кусты шиповниканичто не было забыто в этой постановке. Экипаж и всадник остановились перед домом управляющего. Ливен помог распрячь лошадь. Ради приезда девушки экономка подала на стол кофе с пирожными. Ливену тоже поставили чашку. Шубгут был счастлив и горд тем, что красота дочери привлекла к нему в дом одного из самых знатных гостей. А Ливен, сидя за столом, чувствовал себя чужим и выключенным из непринужденной и спокойной юности этой девушкидо тех пор, пока с помощью Шубгута не отодвинули стол в угол, чтобы освободить место для танцев. Вальс, который Лютгенс играл в барском доме, доносился сквозь пестрые занавески в неярко освещенную столовую управляющего. Девушка быстро снизу вверх взглянула на Ливена. Чуть блеснули в свете лампы ее глаза и зубы. «Пусть она завтра ждет меня, на сегодня хватит!» Подхватив девушку, как ребенка, под мышки, он посадил ее на колени к отцу, который, зажав в зубах трубку, с удовольствием смотрел, как они танцевали. Он был горд, их веселье нравилось ему.
Десять минут спустя Ливен уже входил в зал, где его приятели принимали гостей. Ливена встретили смехом и упреками за то, что он заставил себя ждать. При его появлении праздник оживился, как потухающий костер, в который подбросили топлива. Играли тот же вальс; вокруг мелькали женские лица и обнаженные плечи. Может быть, эти женщины были очень красивы, может быть, очень безобразны. То волшебство, какое таит в себе каждая влюбленность, расточалось здесь в бесчисленных словах и взглядах, и каждый из гостей жаждал урвать себе что-нибудь, хотя и не мог знать, откуда повеяло таким волшебством. Глейм, худощавый и чопорный, представил Ливена нескольким друзьям. Он очень гордился тем, что ответы Ливена звучат так парадоксально и заставляют гостей призадуматься.
Глейм воспользовался их присутствием, чтобы назначить на завтрашнее утро совещание. Лишь немногие уехали ночью домой, большинство осталось в поместительном главном доме на воскресенье. Будущий глей-мовский тесть, министерский советник, взял слово. Его доклад соответствовал складу его ума: введение, основная часть, заключение. Ливен переводил взгляд с одного лица на другое. «Ничего не поделаешьэто мои единомышленники, думал он. Я здесь в гостях, а господин министерский советник будущий тесть Глейма».
Он чувствовал всем существом, как нетерпеливо девушка ждет его и давно поглядывает из окошка на проселочную дорогу.
Когда Ливен только к концу дня наконец вошел в столовую управляющего и взглянул на его дочь, он увидел, что предчувствие не обмануло его. Ее покой, еще вчера казавшийся ему несокрушимым, был уже нарушен. Ста-рик оставил их одних, ему надо было ехать верхом в поселок, где жили батраки. Они прислали к нему депутацию, ввиду того что расселение нескольких тысяч солдат грозило пагубно отразиться на их заработке. Глейм объяснил им через управляющего, что бесприютным солдатам предоставлена для добровольного поселения только небольшая пустошь. Когда старик возвратился, гость сидел на том же стуле, а дочь поспешно выбежала, чтобы заплести косы. Затем она вернулась, но уселась с работой подальше от стола, куда едва достигал свет лампы. Отец рассказывал, как прошел день, он размышлял вслух о том, действительно ли солдаты из пограничной охраны и горных районов намерены поселиться здесь? И надолго ли? Ведь рано или поздно, но корпус опять начнет действовать. В его лобастую голову просочились те же слухи, о которых Ливен узнал на утреннем заседании. Опять было произнесено слово «переворот». «Что старик себе при этом представляет?»раздумывал Ливен. Что ему это даст? Прибавку к жалованью, на которую тогда, быть может, хватит денег у Глейма, и никаких историй с батраками: им придется подчиняться тарифам. Прощаясь, он повернулся к отцу спиной и еще раз сжал рукой косы девушки.
Они условились встретиться в лощине за мельницей. Сначала он решил, что лучше не приходить на свидание; после первых порывов отчаяния она утешится, а онон тогда сохранит ее в памяти такой, какой увидел впервые на станции: самым юным и самым прелестным созданием, которое он когда-либо встречал. Да, но самое прелестное сейчас было чуть-чуть менее прелестным, а самое юноечуточку старше. Его, Ливена, уже не выкинешь из ее жизни. Поэтому лучше все-таки отправиться под вечер на условленное место. Она пришла, шагая непринужденно и твердо своими высокими ножками, ее осанка казалась спокойной и гордой, пока ему не видно было ее лица. От полотняного платья веяло свежестью и чистотой; потом ему стало жаль этого измятого платья. И он продолжал его разглаживать, пока девушка расплетала и заплетала косы.
В последующие дни он приходил то раньше, то позже, чем его ожидали. Он еще издали узнавал ее спокойную, уверенную походку. Он видел, как иссушены страхом ее глаза, когда он опаздывает, и как она, сидя на земле, рвет на части травинки. Он принес к ним в дом граммофон. Экономка готовила гостю вкусные блюда.
Иногда Шубгут спрашивал:
Ну, когда же опять воевать будем?
Девушка, насупившись, ждала ответа, а Ливен бросал небрежно:
Видимо, не скоро.
Здесь еще мало чувствовалась инфляция, о которой приезжие гости рассказывали всякие ужасы. То, что экономка подавала на стол, росло на своем огороде.
И вдруг он не пришел. Старик спросил свое дитя:
Куда он пропал? Вы поссорились?
Девушка покачала головой. В том-то и загадка, что они ни разу не поссорились.
А в офицерском флигеле господского дома коротышка Лютгенс спросил:
Эта маленькая Шубгут, Ливен, кажется, ускользнула от тебя? Ты бы видел, как она вчера отплясывала!
Ну и пусть, отозвался Ливен.
Можно подумать, что ты тайно влюблен в кого-то? Уж не в невесту ли?
Так они называли будущую жену Глейма, дочь министерского советника. Это была чрезвычайно боевая особа, которая, по здешним понятиям, превосходно одевалась. Ливен лежал без сна на своей кровати. Дочка управляющего давно уже не влекла его. Он только чувствовал ее неустанное, бесполезное ожидание. И оно завораживало его больше, чем любовь. Окружающие рассказывали, что старик Шубгут с ума сходит: его дочь пустилась во все тяжкие. Она участвует во всех увеселенияхни одна танцулька без нее не обходится, даже в поселке иностранных рабочих, куда ходить не принято.
Однажды он встретил девушкуона шла по деревне в сопровождении каких-то хулиганов и бросила на него быстрый взгляд, в котором должна была выражаться бравада, а на самом деле выражалось отчаяние. Этот взгляд проник Ливену в сердце, в ту сокровенную часть, которой, по его мнению, давно следовало отмереть и стать недоступной ни для каких чувств. Этот взгляд подтвердил ему то, на что он надеялся, но в чем не был вполне уверен: его след еще не исчез. Чтобы ощущать собственное бытие, Ливену необходимо было видеть себя отраженный в ком-то другом.
Он принялся усиленно ухаживать за «невестой», которой его и так и дразнили. Поэтому Глейм нисколько не возражал, когда Ливен сообщил ему о своем отъезде. За этот год уже многие офицеры уехали из флигеля. Кое-кто хотел хоть временно вернуться в свои семьи; несколько человек отправились в Берлин, чтобы там получить назначение в тайно формировавшиеся части, которые скоро опять понадобятся. Но, как всегда в подобных случаях, имелись и такие, кому хотелось выждать в глеймовском имении, пока их призовут. Они не могли себе представить, что совсем затеряны и забыты здесь, и мечтали о походе на Рейн или в Силезию.
Вышло очень удачно, что двоюродный брат Ливена пригласил его к себе. На занятые деньги он снял в аренду землю на побережье, в нескольких часах езды отсюда. От тяжелого ранения, полученного им в Прибалтике, он почти оправился: он все еще был старшим в роде, хотя и без рода. Ливен написал, что приедет, как только сможет, написал также, хотя это не вполне соответствовало истине, что искренне рад увидеться с единственным своим родственником.
IV
С помощью тети Эмилии Мария стала надомницей. Мастерская, находившаяся во дворе тетки, сдавала еженедельную продукцию фирме, которая, в свою очередь, снабжала большой универмаг продукцией нескольких мастерских. После долгих переговоров с этой фирмой универмаг наконец согласился оплачивать товар по курсу доллара, и владельцы мелких мастерских теперь настаивали на том, чтобы фирма ввела такой же расчет и с ними. Работницы мастерской во дворе тети Эмилии были постоянно в убытке: пока с ними производится расчет, проходит один-два дня, в лучшем случаенесколько часов; за это время деньги уже успевают упасть, а цены вырасти, как волшебный цветок. Если жена ждала дома заработка мужа, а он запаздывал и ей вместо вечера удавалось пойти в булочную только на другое утро, то денег уже хватало не на целую буханку хлеба, а всего на несколько хлебцев. Намеченный заранее воскресный обед сводился к одной котлете. То, что раньше стоило мясо, по новому курсу марки теперь надо было заплатить за два-три фунта костей, их хватало только на суп да погрызть детям.
Пришивая дома для тетки несколько сотен пуговиц или несколько метров тесьмы, Мария получала свои марки раньше, чем муж; она дожидалась во дворе, когда ей заплатят, и потом прямо от тетки бежала к мяснику или к булочнику, до того как возвратится Гешке, который работал теперь очень далеко от дома
Иногда Мария просиживала ночь над шитьем, чтобы успеть в то же утро получить от Эмилии деньги на хлеб и молоко.
Теперь все швеи во дворе считали просто счастьем, что Эмилия умеет поговорить с каким угодно мужчиной. Она знала, как обойтись и с агентом фирмы, который появлялся лишь изредка и всегда был мил и весел, и с владельцем мастерской, человеком необщительным, даже угрюмым; она занимала особое положение; ни одну девушку, пользовавшуюся покровительством Эмилии, нельзя было теперь выбросить на улицу просто так, здорово живешь. И она нашла слова утешения для племянницы, когда Мария, чуть не плача, вернулась к ней от бакалейщика, так и не купив кофе на воскресенье, ибо цена на него уже успела за ночь снова взлететь. Ни один человек не мог понять, что означают эти цифры на денежных знакахо миллионах и биллионах люди слышали раньше, только когда речь шла о звездном небе, а тамэто уж дело всемогущества божьего. А теперь такие же числа замелькали перед ними на паршивых коричневых бумажках здесь, на земле. Гешке тайком сохранил сберегательную книжку первой жены; даже он никак не мог понять, каким образом ухитрилась она сколотить сто марок. Быть может, тогда, когда он еще сидел в окопах, а она заболела гриппом и, уже предчувствуя смерть, в последний раз нанялась мыть лестницу в доходном доме, чтобы подработать еще немного и довести свои сбережения ровно до ста марок? Мысль о нежданном наследстве, быть может, поддерживала ее в предсмертные минуты? Она, быть может, радовалась, умирая, что мужу и детям останется хоть эта память о ней? И то, что, теперь эта сумма растаяла в несколько дней, казалось Гешке гораздо страшнее, чем крахи крупных банков. Он сунул маленькую, совершенно обесцененную книжечку в карман. Нет, он был неспособен сделать то, что сделал старик Бенш из подвального этажа: когда деньги обесценились, он взял их со сберегательной книжки и повесил в уборной на крючок для бумаги.
Мария тянулась из всех сил, чтобы прокормить детей, так же как тянулась покойная жена Гешке. Если Мария хотела, чтобы сыт был ее собственный мальчуган, она считала, что совершенно так же должны быть сыты и трое ребят ГешкеПауль, Франц и Елена. Сына она назвала Гансомпо своему отцу; случайно оба дедушки носили одно имя.
В свое время она побоялась предложить имя Эрвин, оттого что у нее на родине существовал обычай давать новорожденным имена умерших. Она не смела тайком отрезать своему мальчику лишний ломоть хлеба или сунуть емуза спиной остальных ребяткусочек сахару. Он был теперь так худ, что лопатки чуть не прорывали рубашку. И оттого, что он был кожа да кости, его лисье личико казалось еще острее. На подбородке у него была ямочка, а на лбу два бугорка, как у отца. Когда он сердился или смеялся, в его серых глазах тоже вспыхивали искорки. Больше всего ему нравилось удирать от нее как можно дальше и шататься вместе с Францем. А ей было бы гораздо приятнее, если бы он, как его старший сводный брат, сидел около нее в кухне и играл пуговицами.