Воевода Радыня живописал нам нехристей дальше некуда, а мы и притихли не хуже тех глуздырей-птенцов, возвысил он сочный голос. А кому защищать, я у вас спрашиваю, нашу крепость, как не ему с воями? А по Радыне видно, что он готов сложить оружие.
Ты что это, Матвей Глебович, вота диво дивное! опешил воевода. Я-от расписал поганых, чтобы все знали, кто они такие, а никак не по другому.
Мы давно знаем, кто они такие и откуда к нам пришли, не унимался боярин. Ты лучше просветил бы нас, каким порядком расставил на стенах ратников, и сколько у вас еще имеется оружия для обороны от нехристей.
Оружия пока в достатке, запас тоже есть, кузнецы куют мечи, ножи и наконечники денно и нощно, взялся перечислять воевода, обиженно помаргивая глазами. Да ордынцы стрел подбрасывают, сотник Вятка, вон, пригнал с воями с охоты табун ихних мохнатых лошадей и воз кривых сабель.
Сотник, сидевший на одной лавке с воеводой, молча поправил на коленях меч в ножнах, обложенных медными пластинами. Ему хотелось добавить, что оружия можно добыть сколько угодно, охотники на эту забаву найдутся, но его опередили купцы, сидящие напротив.
Лошадиэто хорошо, и оседлать их можно, и сожрать, когда нужда припрет, купец Воротына прихлопнул ладонями по коленям, он развернулся к Радыне. Но без хлебушка любая похлебка постная, вот я и задаю вопрос, сколько его у нас осталось в закромах?
Вопрос этот не про нас, а про заготовителя, настроился было воевода отсечь нападки на себя. Но доложил, покосившись в сторону малолетнего князя, по прежнему смурившего брови. Хлеб, ежели по ларям да порубам поскрести, еще имеется, но если ордынцы продлят осаду, тогда нужно снаряжать охотников в Серёнск.
Как ты их снарядишь, когда мунгалы не дают протиснуться к нам даже полевой мыши, завелся Воротына. Весь мой обоз с добром так и застрял на дороге из Дебрянска, чадь-слуга сказывал мне, что поганые раздербанили его до последней соломинки.
Вота, купец калашный, всплеснул руками воевода. А твой чадь-от как сумел в крепость просклизнуть?
Молчки, вот как! вскинулся купец, он расстегнул шубу, показав под ней толстую свитку. Когда нехристи на мой обоз надвинулись, тогда он и припустил по дороге к Козельску.
В это время дверь в гридницу приоткрылась, на пороге показался отрок из княжьей дружины, скинув шапку, он отвесил поклон важному собранию и обратился лицом к княгине.
С чем ты пожаловал, Данейка? повернулась она к нему. Если что касаемо меня, то погоди у порога, а если общего ратного дела, тогда разверзи уста, чтобы слышали все.
Отрок, которому недавно исполнилось шестнадцать весей, поклонился еще раз и вышел на середину помещения, в глазах у него плескался испуг:
Матушка Марья Дмитриевна, а тако-же столбовые бояре и славный воевода Федор Савельевич, пленный тугарин сообщил нам, что мы погубили за нашу охоту в ихней орде около шести сотен воев, а еще убили днесь ихнего темника, отрок сглотнул слюну и опасливо огляделся вокруг. И теперь они будут нападать на крепость днем и ночью, не давая нам роздыха.
Новость заставила собравшихся оборвать споры и потянуться к бородам и усам, будто в них таился ответ. Слышно было, как трещат лучины и фитили, с которых никто не снимал нагар, нянька взялась истово креститься, громко творя молитвы, она своим примером принудила и княгиню потянуться двуперстием ко лбу. Но сын продолжал твердо стоять на ногах, сжимая десницей яблоко меча, его губы покривила лишь улыбка превосходства. Эта его уверенность в себе снова вернула в души взрослых мужей надежду на освобождение от ордынцев.
Слава тебе, бог Перун, воевода прижал десницу к левому плечу и наклонил непокрытую голову с прямыми светлыми волосами. Затем понятливо покосился на Вятку, но не спросил у него ничего, а только добавил для всех. Чем меньше у поганых останется воевод, тем быстрее они задумаются об отходе от нашей крепости в свои степи.
Как они могут нападать на нас беспрерывно, когда на Жиздре уже тронулся лед! заговорил боярин Чалый, молчавший до этого. А скоро вовсе начнется весеннее половодье и к нам будет ни проехать, ни пройти.
Кругом разольется вода! зашумели все разом.
Уходить мунгалам надо в степи, загодя уносить свои ноги.
Иначе они останутся под стенами нашей крепости, как те половцы десять весей назад, прискакавшие к нам под водительством хана Гиляя.
Боярин Матвей Мечник снова стукнул посохом о пол, призывая к тишине, вид у него был весьма решительный. Когда собравшиеся немного успокоились, он заговорил сочным басом:
За то, что мунгальский ясыр объявил нам дурную весть, его надобно казнить не по нашим законам, а по мунгальским.
Это как-же так? повернулся к нему один из купцов.
А так, посадить на кол и выставить на обозрение всех ордынцев.
Княгиня, услышав такие слова от ближайшего советника, отшатнулась на спинку кресла, руки у нее еще крепче уцепились в подлокотники. Но боярин гневно засверкал зрачками, злость, накопившаяся внутри, искала выход, и он перестал соблюдать правила поведения в присутствии княжьей семьи.
Данейка, сколько нехристей было поймано? грозно развернулся он к отроку. И где вы их отловили?
Молодой дружинник помял шапку в руках, не переставая бегать глазами по лицам присутствующих, видимо, природная стеснительность перед старшими чинами не давала ему обрести уверенность в себе. Затем он переступил ногами и сказал:
Сотник Темрюк дозволил тугарам забраться на навершие, а затем разоружил их и привел на площадь, чтобы всем миром вершить над ними суд праведный, он сглотнул слюну. Ордынцев будет числом пяток, остальных Темрюк посек мечами за оказание противоборства его ратникам.
Всех нехристей и должно посадить на кол, снова зарычал боярин. Собрать на площади народ козельский и учинить над погаными скорую расправу.
Чтобы не повадно было ходить на нас войной, поддержали его ремесленники и часть купцов.
С лавки поднялся митрополит Перфилий, он поддернул широкие рукава черной фелони и воздел ладони к потолку, на груди у него беспокойно качнулся тяжелый золотой крест, усыпанный драгоценными камнями:
Братья и сестры, сия казнь будет сотоврена не по христианской вере, начал он увещевать высокое собрание. Иисус Христос, сын Божий, не простит нам сего грехапоступать так, как дозволяют себе язычники. Если человек нарушил законы общежития, его можно лишить жизни, но не подвергая мучениям. Ради этого Христос и принял мученическую смерть, чтобы она больше не повторялась в людях.
Христос нам не указ, и вера его для вятичей чужеродная, недобро покосился боярин на митрополита. Князь Володимир Киевский, когда перенимал от греков православную веру, над нами не стоял, и мы под ним тоже не ходили.
Это была правда, о которой знали присутствующие на собрании, вятичи тогда входили в состав славянского сообщества антов, которое не подчинялось никому. Но присоединившись по доброй воле, после распада сообщества, к государству Русь, они приняли христианскую веру окончательно только в семнадцатом и в начале восемнадцатого веков. А до этого времени они поклонялись языческим богам, которые охраняли их капища ввиде деревянных истуканов, поставленных на самых видных местах.
Среди купцов и ремесленников послышался дружный говорок:
Зачем нам чужие указы, когда у нас есть своя вера, она идет от наших пращуров-вятичей.
А воевода Радыня дополнил гневную речь Мечника, выражая мнение большинства из присутствующих. Сейчас он не помышлял об обиде на столбового боярина, а думал о том, как объединить народ в единый кулак и как отбить мунгалов от стен крепости:
Наша вера помогала нам и ворога одолеть, и родовой корень сохранить, он резко опустил руку вниз. У нас есть свой бог, который простер над нами свои крыла.
Кто-то опередил его и закончил предложение громким восклицанием:
Это наш бог Перун.
Княгиня испуганно покосилась на митрополита, затем перевела беспокойный взгляд на сына. Василий Титыч продолжал стоять так, словно он превратился в деревянного идола, главного в вятском святилище посреди дебрянских девственных лесов, окруживших Козельск со всех сторон. Он и правда стал для отцов города, как и для козлян, идолом, на которого они молились и за которого были готовы отдать жизни.
Глава шестая
Джагун Кадыр сидел на мохнатом коне и наблюдал, как воины его сотни ставят для него походную юрту, изредка щелкая трехвостой плетью и хрипло отдавая приказы. Он обрел былую уверенность в силах после того, как возвратился живым от джихангира, которому передал плохую весть от Гуюк-хана, командующего левым крылом войска. Сиятельный, вместо того, чтобы отрубить ему голову за плохие новости теперь от саин-хана, приказал пополнить его растерзанную сотню, от которой осталось десять человек, девятью десятками лучших воинов и отправил в тыл на поправку. Кадыр отделался от провинности тем, что ему вырвали остатки ноздрей раскаленными клещами, красовавшиеся на лице после того, как его прямой нос с легкой горбинкой срезал ударом меча урусутский ратник при осаде города Резана. Тогда он был десятником и только начал проявлять чудеса храбрости, за которые позже был удостоен звания сотника.
Кадыр окончательно уверовал в судьбу и теперь желал одногооправдать доверие монгольских ханов-небожителей и исполнить данное обещаниебыть первым на стенах крепости Козелеск. На груди у него уже висела металлическая вместо деревянной пайцза, и он мечтал поменять на ней еще рисунок. В татаро-монгольском войске подобное было возможно, несмотря на то, что Кадыр был кипчак, здесь ценились два качествабыстрый ум в сочетании с безрассудностью, то есть, то самое противоречие, из которого возгоралось пламя, освещавшее потом до смерти боевой путь счастливца, отмеченного вниманием аллаха. А Кадыру слава была нужна больше, чем другим, ведь он еще не имел ничего: ни семьи, ни земельного надела, ни скота, ни даже дома в кишлаке, из которого ушел на войну с урусутами.
Его лицо уже было изуродовано, а тело исполосовали множество глубоких шрамов, дававших о себе знать ноющими болями. Никто из дехкан не отдаст за него свою дочь, будь она даже не красавица, как никто из соплеменников не протянет руку помощи, если он вернется с войны обыкновенным воином, не пригнавшим телеги с добром. Неудачи начали преследовать Кадыра после урусутского города Тыржика, когда от сотни осталось десяток воинов и когда орда повернула в родные степи. Тогда он потерял не только славу, ходившую за ним по пятам, но и табун урусутских мощных коней, стадо коров с овцами и две арбы, доверху груженные мехами с предметами быта. Все это отбил с большей частью обоза тыржикский разбойник Кудейар, напавший на войско сзади. Надежда осталась лишь на богатую крепость Козелеск, оказавшуюся на пути следования, больше не было никаких надежд ни на что.
Гих, гих, покрикивал Кадыр на воинов, косясь на хмурое небо. Быстрее, лентяи, иначе я пройдусь по вашим спинам вот этой плетью.
Джагун, ты лучше бы пригнал сюда хашаров, огрызнулся один из них. А мы бы пока расслабились хорзой из турсуков.
Местные хашары не знают, как ставить юрты, недовольно отозвался Кадыр. Они научатся этому тогда, когда пересекут Каменный Пояс, и когда перед глазами у них будет торчать вечный пример.
Ты прав, джагун, человек без примера может превратиться в дикого животного, согласился тот же воин.
Так-же, если перед глазами человека будет вечно торчать скот, он будет вести себя по скотски, подключился к диалогу второй воин. И добавил. Но хашаров до Каменного Пояса еще надо довести живыми, а хорза вот она, плескается в турсуках на наших поясах.
Не за горами обеденный перерыв, и вы снова обожретесь шурпой-похлебкой с кусками жеребятины, вы можете приправить еду хмельным напитком, резко сказал джагун. Гих, харакун, скоро опять начнется этот нудный урусутский дождь.
Я не харакун, я воин непобедимой орды! вскинулся ордынец в доспехе, которого обозвали чернью. Глаза у него с угрозой покосились на обидчика.
Кадыр ничего не ответил, он завернул морду коня и поехал навстречу юртджи, спешившему по лагерю скорой рысью. По лицу приказчика, омраченному маской печали, можно было предположить, что в войске случилось что-то серьезное.
Кадыр, тебе приказано явиться к тысячнику Абдул-Расулле, еще издали закричал он. Сам даругачи будет держать совет.
А что случилось? не утерпел с вопросом джагун. Разве стенобитные машины уже подтащили к главным воротам Козелеска и пришла пора брать крепость приступом?
Они еще в пути, в такой грязи даже кони вязнут по самое пузо, подскакал юртджи вплотную к сотнику. Дело намного серьезней, убит темник Бухури и нужно будет выбирать на его место нового.
Вай-тул! Мы только что проводили в последний путь родного сына Бурундая, откинулся в седле джагун. Как это случилось?
Урусуты пустили стрелу из арбалета.
Но эта стрела огромная! Разве можно было ее не заметить?
Был штурм и было много стрел, юртджи завернул коня в обратную сторону. Я передал приказ, Кадыр, а ты его принял.
Джагун снова подъехал к месту, где должна была стоять его юрта, она была почти поставлена, оставалось укрыть остов из жердей шкурами шерстью наверх, чтобы потоки воды не просачивались внутрь, а скользили вниз, и навесить полог из плотного ковра, заменяющего дверь. В голове у него с получением известия о гибели темника затеснилось множество мыслей. Он подумал о том, что нового начальника над десятью тысячами воинов будут выбирать, скорее всего, из тысячников, потому что все чингизиды были облечены высшей властью. Значит, среди них тоже должно освободиться место, а это говорит о том, что тысячника начнут искать среди сотников, и так до самого низа. Наметилась возможность поймать птицу счастья еще раз, к тому же, она решила покрутиться теперь под самыми ногами.
Кадыр не грешил, он совершал намаз пять раз в день, соблюдал рузу, поэтому от него отошли темные дэвы и джинны, преследовавшие его в конце войны, и приблизились светлые иблисы. Наверняка на совете будет присутствовать хан Гуюк, ему понравилась дерзость, с которой вел себя Кадыр перед джихангиром, об этом Сиятельному доложили люди из окружения саин-хана. А джагуну о благоволении к нему Гуюк-хана рассказал юрджи, принесший весть о смерти темника Бухури, и обошлась она Кадыру в несколько лисьих шкурок. Значит, надо немедленно совершить что-то такое, чтобы начальник левого крыла войска снова обратил на него внимание. Кадыр хотел было отправиться к тысячнику и заявить, что он с сотней отказывается от отдыха, пожалованного ему Сиятельным, и готов хоть сейчас сделать вылазку к крепости Козелеск, чтобы закрепиться на стенах и дать возможность воинам орды ворваться в город. Но трезвая мысль, прятавшаяся в уголке сознания, подсказала, что на никчемном геройстве может оборваться жизнь самого героя. Если стены городка оставались неприступными вторую неделю, это говорило о многом, в первую очередь, о безрассудности задумки.
Кадыр пустил коня по кругу, машинально теребя поводья и забыв о юрте, возле которой продолжали возиться воины сотни. Он долго не мог найти предлога, чтобы можно было зацепиться за нужную нить, ускользающую в призрачные мечты, и вдруг перед глазами возник бородатый образ урусута, с которым довелось поговорить на днях. Тот жил в деревне под названием Дешовки, возле которой стали лагерем полки убитого темника Бухури. Сиятельный запретил трогать жителей, желая выказать им тем самым доверие за предоставленные дома и дележку припасами, поэтому мужики с бабами ходили по улицам без опаски. Кадыру донесли, что кто-то из хашаров обмолвился о кладовой, снабжавшей крепость необходимым, будто она находится недалеко, но добраться до нее по распутице почти невозможно. Монголо-татарское войско находилось на голодном пайке, каждая горсть зерна ценилась на вес золота, и любая информация о продовольственных запасах в городах и весях урусутов поступала сразу главным военачальникам, а небольшие отряды рыскали во всех направлениях. Хашара вскоре прикончили урусуты же во время очередного штурма стен, а к Кадыру привели того мужика, чтобы он мог выведать у него, где находится склад.
Он беседовал с ним через толмача, не нанося увечий и других ран, но мужик упорно талдычил о том, что он человек маленький и княжьи игрища с припасами для осажденных горожан ему как потемки. Джагун отпустил тогда урусута домой, а сейчас вдруг вспомнил его смелое лицо с плутоватыми синими глазами и усмешку презрения, кривившую большие губы. За мимикой, оскорбляющей воина орды, крылась уверенность в том, что никто из ордынцев не посмеет нарушить приказ Гуюк-хана о неприкосновенности жителей деревни, и что мужик знает местонахождение кладовой не по наслышке. Наверное, ведали об этом все урусуты, но предпочитали уносить тайну в могилу, будто кто-то неведомый, имеющий над ними безграничную власть, запечатал им рты печатями. Так же случилось с урусутскими городами и погостамини один не раскрыл ворота навстречу победителям и не вынес даров, как это было по всей Азии от океана через бескрайние пустыни до высоких гор. Странный это был народ, предпочитающий, чтобы города превратились в пустыни, но стремящийся сохранить в неприкосновенности честь и достоинство.