Настоящее имя у Кларки было Джастин Кларк, но я звала его Кларки. В школе он был популярной личностью, но все же отличался от других ребят. Те любили футбол и спортон тоже любил; но Кларки был еще и блестящим музыкантом. В четыре года он начал играть на скрипке. А сама я в четыре года только-только научилась нормально говорить. Впрочем, он не считал себя вундеркиндом.
В четыре года я не относился к скрипке серьезно, объяснял мне Кларки, пренебрежительно морща нос. Я начал играть по-настоящему только в семь лет.
Его отец, чернобородый и свирепый коротышка, заставлял Кларки играть каждый день не меньше двух часов. Его отец был из тех, кто не выпускал из рук длинную деревянную линейку и в случае провинности немедленно лупил ею по пальцам. Когда я была маленькой, я не любила ходить к Кларки на чай, потому что меня ругали, если я горбилась, сидя на стуле. Не смела я и поставить локти на стол. Отец Кларки играл на флейте, а мать была оперной певицей, поэтому неудивительно, что они хотели направить сына по проторенной дорожке. У моих родителей работа была не такой интересной. Когда я была маленькой, мама сидела со мной, а когда я пошла в школу, она стала сдавать жилье с завтраком. До замужества она была секретаршей у эксцентричного ученого, который устроил лабораторию у себя в саду в сарае. Мой отец был юрисконсультом и выглядел очень солидно в темном костюме и лакированных ботинках. Впрочем, став старше, я видела его редко. Он перебрался в Лондон, жил в рабочие дни у сестры и приезжал домой вечером в пятницу, усталый и раздраженный. К воскресенью отец снова становился прежним добрым папой, смеялся и шутил. Сидя за кухонным столом или в саду, он вырезал из дерева разные фигурки. Это была его страсть. Он соорудил мне дом на дереве, где я просиживала часами, рисовала и писала красками. А в воскресенье вечером папа снова возвращался в «большой дым», как он называл Лондон. «К концу недели Лондон вытягивает из тебя все соки», сетовал отец.
Кларки был в нашей школе мини-знаменитостью. Его имя часто звучало на школьных собраниях. Как-то раз наша директриса, всегда ходившая в платье сливового цвета, сияя от гордости, сообщила, что мы все должны поздравить Джастина, потому что его приняли в Королевскую академию музыки, в младшую группу. Каждую субботу он отправлялся на поезде в Лондон, в приличных брюках, белой рубашке, застегнутой на все пуговицы, и в клетчатом джемпере. Он всегда брал с собой коричневый кожаный портфель с нотами. Мне нравился его запах. Я жадно нюхала его.
Джози, ты с ума сошла! говорил Кларки, пытаясь забрать его из моих рук.
Кем ты хочешь стать, когда вырастешь? спросила я его однажды.
Я хочу жить в Кембридже, как мой дед, и читать лекции о музыке. А ты?
Я хочу стать художником как Микеланджело! Или Леонардо да Винчи, тоже неплохо.
Он изобрел летательный аппарат.
Да. Я хочу стать таким, как он.
Кларки считался «учительским любимчиком»; но, удивительным образом, это не раздражало остальных ребят, потому что он не задирал нос и не гордился своими успехами. Мне кажется, его скорее смущало такое внимание. Все, не только я, восхищались им. Я замечала, как на уроке математики он смотрел в окно, и я догадывалась, что он смотрел куда-то в свой собственный мир. Мне всегда хотелось узнать, о чем он думал. В любом случае, мне казалось, что его мысли были загадочными и интересными по сравнению с моими туманными мыслями о том, что случится в следующем эпизоде сериала «Даллас». У Кларки были светло-серые глаза, аккуратный, тонкий нос и светлые кудри, пушистые после мытья. «Он похож на мальчика из ангельского хора, говорила мама, и всегда помогает мне мыть посуду».
Впрочем, идеальным другом он не был. В десятилетнем возрасте он прошел через странную фазуперестал разговаривать со мной в классе. Мы ездили в школу на большом автобусе с клетчатыми лилово-красными сиденьями, и он садился не со мной, а сзади, с другими мальчишками, а я сидела с Татьяной Прикман, бледной, худенькой, с яркими голубыми глазами; кажется, она все время тосковала по дому. Ее длинные светлые волосы были заколоты над ушами зелеными пластиковыми зажимами. А мои волосы были подстрижены под горшок. Я так никогда и не простила маму за это, а она утверждала, что это самая практичная стрижка, что за ней легко ухаживать. Татьяна была помешана на гимнастике. Она могла гнуть как угодно свое тело, она буквально летала над матами, делала кувырки, сальто, кульбиты, тогда как остальные ученики осилили лишь стойку на руках и кувырок вперед. В школьном автобусе мы с ней почти не разговаривали. Она всегда сидела, скрестив на груди руки, словно защищаясь от любого вторжения в ее мир.
Я не могла понять, почему Кларки не желал общаться со мной в школе, ведь мы так весело играли с ним в выходные. Мы наблюдали за мамиными постояльцами с верхней площадки лестницы сквозь балясины. Там был японец, который терпеливо учил нас оригами. И еще была богатая американская пара, которая никак не могла справиться в туалете с нашей старинной цепочкой. Мы с Кларки слушали, как они тянули за нее, дергали, и все без толку. Мы хихикали, глядя, как мама с папой по очереди стояли возле двери и инструктировали американцев: «Тяните! Отпустите!»
Как-то неловко подавать им теперь глазунью, смеялся папа, сбегая по лестнице; при этом у него всегда звякала мелочь в кармане брюк.
Папа называл нас «Джастин-и-Джози».
Вы как две горошины из одного стручка, говорил он. Он мне стал как родной сын. Хоть посылай его родителям счет за съеденную у нас еду.
Почему ты не разговариваешь со мной в школе? пристала я к Кларки однажды в воскресенье, когда мы пели и танцевали у нас в гостиной. Я нарядилась Мадонной; на мне были черные кружевные перчатки, которые я нашла в ящике маминого шкафа, и старая замшевая мини-юбка розового цвета. Кларки был Фредди Меркури; он надел одну из гавайских рубашек моего папы, но на Фредди совсем не походил.
Почему? Я разговариваю с тобой, солгал он, прыгая на диване; в руках он держал старую сине-белую теннисную ракетку фирмы «Слазенджер», изображая из нее гитару.
Нет, не разговариваешь. Я ковыляла в высоких, до колена, маминых черных сапогах.
Разговариваю, точно.
Нет, не разговариваешь. Я подбоченилась. Когда-нибудь, Кларки, меня не будет рядом с тобой, и ты пожалеешь об этом.
Куда ты денешься? засмеялся он.
Ну просто не будет. Я гордо вскинула подбородок и, драматично фыркнув, отвернулась от него.
Ты умрешь? встревоженно спросил он.
Нет, глупый. Просто я, возможно, буду играть с кем-нибудь еще.
Кларки перестал прыгать.
Никто из ребят не разговаривает в школе с девчонками, сказал он. Так уж получается. А не из-за того, что ты мне не нравишься.
Тогда докажи мне это, потребовала я.
* * *
И вот в один прекрасный момент я решила, что буду любить Джастина Кларка всегда. Помню, с каким ужасом я вошла однажды утром в школьный автобус в странном ортодонтическом уборе с толстыми черными эластичными полосами и проволокой, продетой сквозь крючки, торчавшие у меня меж зубов.
Я села возле Татьяны, зная, что она ничего не скажет, но даже она ужаснулась, прижала руку ко рту и громко спросила:
У-у-у, больно?
Я удивленно посмотрела на нее, наслаждаясь ее сочувствием.
Убийственно. Я и ночью должна в этом спать.
Мы сидели на переднем сиденье, на одном уровне с водителем, толстяком Терри.
Вы видели Джози? спросил кто-то из мальчишек. За вопросом последовал взрыв хохота. Я напряженно сидела, глядя вперед. Сзади послышались чьи-то шаги. У меня учащенно забилось сердце. Перед моим лицом появилась прыщавая физиономия. Это был Кевин, вожак стаи.
Ты можешь целоваться в этой штуке? Давай попробуем? Сзади раздался новый взрыв смеха. А ты еще целка? не унимался он. Терри велел ему вернуться на свое место, но Кевин оставил его слова без внимания. Я колебалась, раздумывая, как ему ответить.
Конечно, нет! прошепелявила я наконец.
Она не целка! крикнул он мальчишкам.
Заткнись, Кевин, заорала на него Татьяна. Уматывай в свою вонючую нору. Я удивленно, почти с завистью посмотрела на нее.
Что ты сказала, Прикман?
Она сказала, чтобы ты заткнулся и отваливал, крикнула я ему, осмелев.
СЯДЬ! заорал Терри, глядя одним глазом на нас, другим на дорогу. Автобус завилял, заскрипел колесами по бетону. Сзади снова послышались шаги. Кевин схватился за лямку моего ранца и резко дернул.
Кевин, оставь Джози в покое. Я повернула голову. Там был он. Кларки. Мой герой. Я улыбнулась ему проволочным ртом, а он улыбнулся в ответ. Я светилась от счастья. Вот это настоящая любовь. Но одновременно мне не давал покоя новый вопрос.
Кто такая целка? шепнула я Татьяне, когда мальчишки ушли на свои места.
Глупая, это когда она еще не занималась сексом. Ну, понимаешь, не целовалась с мальчиком и все такое. Джастин хочет тебя поцеловать, добавила она и больно двинула меня в живот своим костлявым локтем.
Нет, не хочет! возразила я, но у меня все равно сладостно защемило сердце, и я чуть не задохнулась от счастья.
Я могу рассказать тебе про секс, сказала она, скорчив загадочное лицо. Я видела, как мои родители занимались этим.
В тот день Татьяна Прикман стала моей лучшей подругой. Она сообщила мне, что всегда держалась замкнуто и тихо, потому что окружающие считали ее странной.
У тебя есть друг-невидимка? спросила она однажды. Я ответила, что да, есть, что его зовут Каспер и он носит зеленую бархатную шапочку.
Он твой ангел-хранитель, подтвердила она. Какой у тебя знак?
Не знаю.
Вот я по знаку козерог, горная коза. Да, кстати, зови меня Тиана.
Тиана научила меня игре, которая помогала определить, сильно ли Джастин Кларк любит Джози Мейсон. Оказалось, что только на двенадцать процентов.
Глупая игра, заверила она меня. Ты ему точно нравишься.
Но она ошибалась. Мы никуда не ходили вместе с Кларки. Увы, он стал дружить с Рози, тихой как мышка. Сгорая от ревности, я наблюдала, как они сидели вместе за столом, передавали друг другу записочки или обменивались загадочными взглядами.
Почему ты не дружишь со мной? спросила я однажды.
Ты мне как сестра!
Вот я и стала дружить с Кевином. Оказалось, что в тот раз он неспроста прицепился ко мнея давно ему нравилась.
* * *
В Кембридже жил мой богатый дядя. Когда мы с Кларки закончили учебу в школе, он пустил нас в свой дом. Сам он отправился на три месяца в путешествие вокруг света. Мы поливали анютины глазки на окнах, пересылали ему почту, вытирали пыль, пылесосили ковры и за это жили бесплатно. Его дом стоял на окраине города.
Нам с Кларки нужно было заработать денег, купить билеты и поездить по Европе. Я хотела побывать в Барселоне, Мадриде и Париже; Кларки мечтал о Венеции. Он работал в музее Фицуильяма, его взяли туда до Рождества. Его работа состояла в том, что он раскладывал на полках открытки и сидел на кассе.
Я нашла работу в итальянском ресторане под названием «У Момо». Он находился напротив Королевского колледжа на улице, примыкавшей к Кингс-Парейд. Ресторанчик был маленький и захудалый. В нем пахло мышами (хотя я их ни разу не видела), а стены были покрыты какими-то мелкими кристаллами, словно своды горной пещеры. Но по вечерам в нем появлялась романтика, когда в бутылках зажигали белые свечи, и воск стекал по темно-зеленому стеклу. Блюда были простые, щедро сдобренные чесноком и перцем. В зале всегда было полно шумных студентов. Момо, с его черными волосами и кустистыми бровями, смахивал на гигантского медведя.
Джози! прорычал он однажды на весь ресторанчик.
Что?
Погляди-ка. Что тут не так?
Он стоял возле деревянного стола, накрытого на четыре персоны. Ножи и вилки лежали на своем месте. Бутылка полна оливкового масла. Меню вставлено в ломоть хлеба в центре столешницы.
По-моему, все на месте. Я не вижу никакой ошибки.
А ты погляди хорошенько, буркнул Момо.
К нам подошел другой официант, Мики.
Поглядите на подставки! приказал Момо, яростно сопя. Он только что вернулся из Италии и привез новые подставки. Этот столик украшали Понте Веккио и венецианские гондолы. Пизанская башня перевернута! сообщил он, яростно жестикулируя. Не смейтесь!
Вот теперь у нее правильный угол наклона. Мики подмигнул мне. Он был старше меня на год, работал у Момо шесть месяцев и всячески опекал меня.
Теперь хорошо, кивнул Момо уже благодушно и направился к другим столикам. Кстати, обронил он на ходу, сейчас у меня деловая встреча. Один студент хочет снять нижнюю комнату для музыки.
Для музыки? заинтересовалась я. Как это?
Момо упрямо помотал головой, словно говоряне задавай вопросов, подожди и сама все увидишь.
* * *
В дверь вошли трое студентов. Я была на кухне, заправляла кофемашину, чтобы потом быстро варить капучино. Я всегда старалась приготовить все заранее, прежде чем начнутся «горячие» часы ланча.
Заскрежетали отодвинутые стулья. Я заглянула в щелку и увидела парня, который вошел в зал с деревянным стулом, повернул его и сел лицом к спинке. Парень был одет в худи с капюшоном, темные джинсы и кроссовки. Мне захотелось увидеть его лицо. Ну, сними капюшон, давай, что ты прячешься? И он как будто услышал меня, потому что так и сделал, но прежде огляделся по сторонам, словно почувствовал, что за ним кто-то наблюдает. Я отшатнулась от двери, но тут же снова приникла к щели. У парня были темно-русые волосы; осветленная перекисью прядь падала на лоб. Из-за пояса джинсов выглядывали клетчатые боксерские трусы и полоска голой кожи. Парень махал рукой, говоря, что нижняя комната у Момокак раз то, что нужно.
Подслушивая, я узнала, что студенты учились на втором курсе и считали, что ночная жизнь Кембриджа нуждалась в серьезном оживлении. Парня в толстовке звали Финн.
Во всем городе только одна дискотека, сетовал он, да и та дохлая. Момо, я не думаю, что нам будет сложно привлечь сюда толпу. Держался он уверенно, говорил убежденно. Подставку с пизанской башней он обвел несколько раз пальцем, потом подбросил ее в воздух. Мне захотелось предупредить его, чтобы он оставил ее в покое.
Успокойся, парень, и дай-ка мне подставку, недовольно буркнул Момо.
Вместо этого Финн стал топать ногой под столом. Им требуется площадка для встреч, где продается спиртное, объяснил он. У них есть свои столы и все необходимое, осталось только нанять кого-то, чтобы он брал деньги за вход и гардероб. По их планам, клуб будет открыт раз в неделю, по четвергам. Входная плата для студентов из Кембриджа три фунта, для всех остальных пять.
Момо отвел их вниз. Помещение было обшарпанное, с темными стенами, в нем пахло плесенью; там могло разместиться человек сто двадцать. С потолка свисала паутина. Но что-то во всей этой затее было. Идея мне понравилась. Каждый четверг в ресторанчике будут собираться студенты, покупать пиццу и выпивку, а потом спускаться вниз и танцевать.
* * *
Мики, одна лазанья, одна пицца с моцареллой и томатами, одна с анчоусами и оливками.
Я передала ему заказ и понесла напитки из бара, который находился в задней части ресторанчика, прямо перед кухней. Теперь я могла хорошенько разглядеть всех студентов. Там были два парня, один из них черный, с дредами и красивым, мужественным профилем. Его имя было Кристиан, но друзья называли его Кристо. Он выглядел так, словно каждый день играл в жесткий, изнурительный теннис на кортах с грунтовым покрытием. Финн был выше него, но казался более хилым. Вероятно, он не любил физические упражнения и предпочитал щелкать пультом по телевизионным каналам. Рядом с ним сидела стильная блондинка в черном, хорошенькая, холеная, из тех, кто безупречно выглядит даже на фотографиях для паспорта. Я заподозрила, что она одолжила Финну свою перекись для осветления волос. Звали ее Доминик.
Момо подозвал меня.
Бутылку красного, сказал он, и четыре бокала.
Финн посмотрел на меня и прищурил глаза, словно он видел мое лицо раньше и теперь пытался связать его с каким-то именем. Возле его левого глаза был еле заметный шрам. Мне захотелось спросить, откуда он.
Давай-давай, Джози, нетерпеливо поторопил меня Момо, глядя на меня, потом на Финна. Я вернулась с бокалами и вином, открыла бутылку. Кристо сделал глоток.
Неплохое, буркнул он, даже не поблагодарив. Ну, как мы назовем клуб?