Тогда-то среди людей и появились волхвы.
Они рождаются в годину несчастий и особенно остро осознают, что мать-землю надо беречь и жалеть.
Он слышал, как растёт трава, как стонет, изнывая от жажды, дерево, заклинаниями мог вызвать тучу, лечил птиц, зверей, мог отвести людям глаза, напустить на них морок. Но деревень вокруг его леса становилось всё больше, ибо страсть к размножению у людей неистребима, а они умели защищаться, умели брать, ничего не отдавая взамен, заботились лишь о себе.
Волхв был гневен на людей. Он творил то, что подсказывала ему Высшая Воля. Надо вылечитьвылечит, надо убитьубьёт. Он ни суров ни добр, ибо онведун.
Сейчас старик чувствовал своё бессилие.
Обычно тучи плывут в то место, куда зовёт их мать-земля. Но люди жгли лес, осушали болота, распахивали пашни там, где должно плодиться зверьё. И с ними не было сладу. А тучам ли метаться но небу?
Стали редки русалки и водяныехранители вод. Попрятались кикиморы болотные. Леший раньше умел нагонять страх, кружил путников по чащобам, хохотал, свистел по-разбойничьи, ухал. Но духов земли перестали бояться и давно уже не приносят им жертвы, и духи зачахли. Люди ныне поклоняются чуждому Богу.
Вчера над лесом пролетела всего лишь одна ведьма.
Колдуны исчезают. За ними охотятся, их преследуют всем миром, жгут на кострах. Они якобы знаются с нечистым, наводят на добрых мирян порчу. Но разве навь нечиста?
Церковь волховства не признает. Волхву чужда церковь. Для него нет ни креста, ни Христа. Иисус обратился с поучениями к людям, чего делать не следовало, его сила ушла в проповеди, зёрна же в душе нельзя отделить от плевел. Живя заёмной истиной, простой смертный утрачивает всетворящую истину, пытается согреться негреющим светом. Язычество ныне презирают. А ведь в нём больше пользы, чем в любой другой вере, если уж мы питаемся плодами земными, то земле и должны молиться. Если солнце нас согревает, то ононаилучший бог среди богов.
Потому отшельник и одинок.
Он кормил лосёнка молоком, когда в ельнике показался тот, кого в народе зовут лешим. Огромный, покрытый седоватой шерстью, с мускулистыми, свисающими ниже колен руками, он тяжело, но бесшумно ступал массивными ногами, и каждый его шаг был в сажень. Перед стариком леший не таился, но и не вышел к нему, остановился возле дерева, нелюдимо бросил взгляд из-за покатого плеча. В запавших глазах лесного духа, прикрытых кустистой шерстью, пряталась желя. Когда-то его боялись безмерно. Любой зверь, даже хищник, в панике бежал от него прочь, ни один человек не смел войти в лес, не принеся духу жертвы, не поклявшись, что явился в лес с чистыми помыслами. Теперь всё было в прошлом. Лешие стали редки. Как и волхвы. Ибо ни тот ни другой ничего не могут изменить. Не стало в них нужды.
Лосёнок беспокойно завозился, пролил молоко. Его мать убили люди. Старик отставил глиняный кувшинчик, улыбнулся лесному духу. Тот что-то глухо проворчал, на его тёмном лице мелькнуло нечто похожее на сочувствие. Они понимали друг друга. Пролетела над поляной стая чёрных ворон и в панике метнулась прочь заполошно каркая. Одинокий великан заторопился в чащу и скрылся среди молодых елей. До старика донёсся запах мокрой заклёклой овчины.
Лешие появляются на свет нечасто. Рождение их необычно. Любовная страсть должна возникнуть между богатырём-мужчиной и медведицей, после чего отец погибает от разрыва сердца, а у медведицы появляется необычный малыш. Повзрослев, выродок может обрести себе подругу, только схожую с ним. По рождение двух малышей противоположного пола ещё более редко, а потому леший почти всегда одинок. Он становится лесным духом, потому что вне леса он погибает. Одинокий скиталец ненавидит медведей, ибо, не зная отца, считает свою мать-медведицу виновницей своего уродства и одиночества. Провожая глазами нелюдимого великана, старик подумал, сколь много люди потеряли, перестав понимать естественный ход вещей, отвыкнув от него. Церковь много способствовала, чтобы отвратить людей от поклонения тому, что их окружает, принудив верить в то, чего быть не может, а то, что есть, объявив сатанинскими измышлениями. Волхв многое может изменить, но люди не идут к нему, боятся.
Насытившийся лосёнок улёгся возле старика, блаженно жмурясь, греясь на солнце, но тут же вскочил, голенастый, большеголовый, резво потопал к пасущимся возле ручья оленям, там в высокой траве прыгали оленята-сеголетки. Теперь веселья им прибавится.
Старик опустил тёмную старческую ладонь в прожилках взбухших вен на лесную подстилку, разгрёб се, захватил чёрного жирного перегноя, поднёс к носу. Ударил в вывороченные ноздри запах сырой прели, молодых трав, земли. Она знаети человек знает. Наоборот не бывает. Всему на земле своя мера. Царюсвоя, воинусвоя, мужикусвоя. Царь правит, воин защищает, мужик сеет. А волхв меру ведает.
Э-эх!хрустнули кости, встал отшельник, стекла между пальцами чёрными струйками землица. Прошелестел по верхушкам берёз ветерок, качнул редкую листву, ближние деревья словно подтянулисьвстал Хозяин.
А он, погруженный в свои мысли, поднял замысловато гнутую клюку, ступил по траве раз-другойи пропал. Его земля несёт, куда ему потребно, в мгновение ока. Лишь неясная тень мелькнула между берёзок, да совсем уж не ко времени озадаченно ухнул филин.
Велики леса на Руси. А лесживой. Он полон духов. Но они словно детиим нужен уход и забота. Если духи сыты, довольны и здоровы, то здоров и лес. Так всегда было. Люди кормились лесом, а лес берегли заботливые духи.
Духов опекали волхвы. Были посредниками между людьми и природой, учили всё живое жить в согласии, да и шалых духов придерживали, чтобы те лиха не творили. Но окрутили князей лукавые греки, с кровью выдрали из народа его обычаи. Забыли люди простую мудрость. Оттого и зверьё лесное стало лютее, недоверчивее.
Грызёт старого кудесника печаль-желя. Многое ему лес открывает, все свои горести выплакивает. А он один-одинёшенек. Волхв не бессмертен. Но он умереть не может, пока не передаст свои знания и заботы кому-то другому.
Шёл старик по лесу, опираясь на клюку, ею же ломал встреченные кляпцы, спускал настороженные на крупного зверя самострелы, защёлкивал медвежьи капканы, убирал хворост с замаскированных ям. Из одной помог выбраться свинье. Та, ослабевшая от голода, в знак благодарности лизнула ему руку.
Ошиблась мать-земля, дав человеку разум, ох ошиблась.
Стоит среди леса на поляне дуб-великан, корни в нави, ствол в яви, кронав прави. Духов дуб. Сколько Лес стоит, столь и дуб. В нёмступица круга Земли и Неба. Посередь него, говорят, груба от царства небесного до царства подземного, а в той трубе молонья сверкаетто ось мира. Чужому к дубу пути нет: духи морок наведут. Богатырь придёт, силой пробьётся, ничего не увидитдуб как дуб, только очень старый.
Тени вытянулись, посвежело, кроны берёзтаких красавиц в лесу не вдруг встретишьнежно зарозовели закатными лучами. Между стволами мелькнуло, стукнуло, и на духову поляну вышел старикволхв. Задумчиво, делая привычное, двинулся вокруг дуба, держась опушки. Высунулось из лещинника мохнатое лицо лешего, следящего за стариком. А тот всё кружил вокруг дуба, по солнцу кружил. Когда угас последний закатный луч, уселся волхв, кряхтя, между корней лесного великана, опёрся спиной о корявый ствол и замер. Глаза прикрыл. Дуб шептал и поскрипывал. В складках его мощной, замшелой коры шуршала, попискивала лесная мелочь. Незримо текло время, превращая мгновения в тысячелетия. Но вот дрогнули ветки дуба, и волхв открыл глаза. В заливающем всё вокруг лунном серебре, в неестественной тиши замершей на полушаге природы у подножия дуба сидел юноша.
Жернова времени остановились, и родился Зов. Идущий ниоткуда, но наполняющий всё обозримое пространство; вначале тихий, он усиливался, тревожа и будоража тишину, и, повинуясь ему, на поляну тонкими белёсыми струйками полезла из земли навь.
И опять над лесом, возвращаясь с шабаша, пролетела одинокая ведьма.
Утром отшельник проснулся поздно. Ломило кости, отяжелела голова. В слюдяное оконце глядел тусклый день. Туман осел на деревьях, и с веток капало. Старик не стал выходить из натопленного жилья, подбросил в каменную печурку хворосту, зажёг прилепленную к столешнице восковую свечу и сел дописывать наставление тому, кто будет жить в этой избушке после его смерти. Деревянное писало глубоко вдавливалось в бересту, оставляя чёткие прориси.
«А случится кому раненому быть или мёртвому, то иди к дубу, в десяти шагах от него на север, увидишь валун великий и мшистый, под ним бьют два родникаодин с живою водой, другойс мёртвой. Омоешь водой из родников ранызаживут, омоешь тело мёртвогоподнимется бодрым. А если старик той водой лицо сполоснётстанет юношей...»
Самому отшельнику жить уже не хотелось. Он слишком обременил свою память, и она стала сплошной болью. А такие раны даже живой водой не залечишь.
Вдруг послышался неясный шум, что-то ударилось в наружный угол избушки. Уж не лосёнок ли проголодался? Старик поднялся и вышел на крыльцо. Огромный бурый медведь грузно привалился к брёвнам стены и слабо поскуливал. Медведь был тяжело ранен, сильно припадал на правую переднюю лапу, из спины торчало древко стрелы. У зверя, видимо, начали отниматься ноги, и он уже не мог стоять. Старик узнал Бурого. Озорник, бывало, воровал у него ульи с мёдом. Утащит к ручью и бросит в воду, чтобы пчёлы погибли.
Медведь лёг на землю и с трудом пополз к крыльцу, смиренно тычась мордой в траву, из глаз его текли слёзы. Оказавшись возле старика, он поднял огромную голову и робко лизнул шершавым языком руку отшельника. В его взгляде была мольба.
Что, шарпальник, нашла коса на камень?строго спросил тот, поглаживая сухой тёплой ладонью лобастую голову зверя.Лобище-то тебе не по уму даден. На воинов возмечтал напасть? Ах, глупой! Это не ульи с пасеки воровать. Э-э, милый, да у тебя нос сухой...
Бурый виновато прижал уши, слыша укоризненный голос старца, опять просительно лизнул руку отшельника. Тот ощупал огромную вздувшуюся опухоль на плече зверя, осмотрел стрелу, глубоко вонзившуюся в тело гиганта, покачал головой.
Придётся тебе потерпеть, озорник.
Гигант в знак согласия закрыл глаза и хрипло вздохнул, чутьём доверяя человеку, у которого такие тёплые руки и ласковый голос. Старик вернулся в избушку, вынес туесок из берёзовой коры, наполненный пахучим мёдом, склянку с мазью, острый нож.
Свежой, надысь собрал,сообщил он, ставя туесок перед зверем, холмом возвышавшимся над крыльцом.Откушай, озорник, медок тебе силы придаст.
Гигант жадно потянулся к густому золотистому яству, зачавкал, жмурясь и довольно пофыркивая.
То-то, а прошлой осенью хотел омшанник раскатать, бедовой, пришлось тебя попужать. Чай недоволен был?
Бурый, понимая, о чём идёт речь, виновато прижимал уши, дружелюбно проворчал, не переставая чавкать, мол, бурчи, бурчи, только мёд не отнимай.
Телега со скарбом воинов тяжело переваливалась на ухабах, скрипела. Когда скрип становился пронзительным, Степан отпрукивал плотную приземистую лошадку, вынимал из-под сиденья корчажку с дёгтем, помазок, смазывал ось.
Чудесник тот здесь недалече живе,равнодушно сообщил он мимоходом.Который с лешаем знается.
Кудесник?удивился Дмитрий.Ведун, что ли?
Ведун не ведун, хто их разбере. Народ молыт, старичина колдовство ведае.
Како унюхали? Местной?
Не-е, откудось прибрёл. Такой вражина... Все клепцы наши поломал. Злой, сотона, аки обр! Наш поп к нему было наладился, так нехристь и близко подойти к себе не дал. Поп сказывал, будто на стену огняну наткнулся, индо борода затрешшала. Поп начал жило колдуна хрестить и молитву творить, а из жила через трубу столб огнянной вылетел. Поп и побег.
Афанасий спросил, как проехать к кудеснику.
А вон в той лядине тропочка!Степан показал.Суходол перейти, вниз к ручью и спущайтесь. Чуток поболе версты.
Чародей-то страшной?полюбопытствовал Дмитрий.
Не-е, сказывают, кто чул, ни рожек, ни хвоста, обнакновеннай. Тока ходе быстро. На лошади не догонишь. Ежли повидать его хотите, то я вас в веске подожду.Степан проворно взобрался на облучок, подобрал вожжи.Веска тут недалече, за погорельным лесом. Н-но!Он спешно уехал.
Всадники выбрались на тропу. Видно было, что по ней давно не ездили и не ходили, её густо застлал крупный нетронутый подорожник.
Ехать и на самом деле оказалось недалеко. Спустились к ручью, по берегам которого темнел ельник, пересекли суходол, выбрались из кустарника и оказались на полянке. На противоположном краю стояла избушка.
Глянь-ка, Афонь!бормотнул быстроглазый Дмитрий.Старик-то и впрямь колдун!
Возле крыльца избушки лежал громадный бурый медведь, возле него хлопотал седой, заросший волосами старик. Кажется, он обрабатывал раны медведя, который при виде появившихся всадников глухо зарычал. Да уж не тот ли это косолапый, что напал на них ночью? Эта мысль одновременно промелькнула у обоих воинов. Отшельник, выпрямляясь, остро глянул на воинов, досадливо отмахнулся, как бы отстраняя их, дунул: «Ф-фу!»
И вдруг поляна пропала, будто её и вовсе не было, а на её месте оказался тёмный бор. Матёрые ели, обросшие мхом, встали перед всадниками плотной стеной. В глубине бора зловеще ухнул филин. Свет стал сумеречным. Где-то в отдалении завыли волки.
Што это?ахнул Дмитрий.Куды мы попали?
Изумлённый не меньше спутника, Афанасий только плечами пожал. Жеребцы под ними тревожно пятились.
Вот чудесии тако чудесии!волновался Дмитрий, крестясь.Господи, спаси и помилуй! Што это, Афонь?
Не пришлись мы по сердцу волхву,задумчиво объяснил Афанасий.Не схотел с нами видеться. Морок навёл. А медведок-то точно тот, в которого мы стрелы пущали.
И впрямь, Афонюшка! Я то ж самое помыслил. Дак куды ж всё подевалось? Место совсем незнакомое.
Не боись, выберемся,успокоил его спутник, оглядывая окружающие заросли.Вон, кажись, тропинка.
Вместо ручья текла полноводная река. Впереди между деревьев петляла дорога, на которой виднелась тележная колея. Солнце было совсем в другой стороне, чем раньше. Путники проехали по дороге. Но она скоро упёрлась в густой, нетронутый лещинник. Бор стал темней, гуще, неприветливей.
Беси нас водют!тревожно шепнул Дмитрий.Чур нас, чур! Господи, помоги!
Но вокруг по-прежнему стыла враждебная тишина. Афанасию показалось, что кто-то невидимый следит за ними. Воин тряхнул головой, прогоняя наваждение. Но ощущение пристального изучающего взгляда не исчезло.
Гей, не печалуйся, друже!ободрил он заробевшего спутника.Чур делу не помощь! Конн лучик! нас чуют! Орлик, веди на дорогу!
Жеребец послушно вскинул голову, раздул ноздри, понюхал воздух и вдруг радостно заржал. Ему ответил знакомый зов лошади Степана. Оказывается, дорога проходила левее, не далее чем в двухстах саженях. Воины повернули лошадей туда. Скоро на ней послышалось погромыхивание телеги. Опять заржала лошадь, и послышался сердитый голос Степана:
Ах ты, волчья сыть, травяной мешок, всё б тобе спотыкаться! Вот отведу на купище!
Афанасий и Дмитрий пустили коней рысью, свернув налево, пробились через орешник и вскоре выехали на знакомую дорогу. В полуверсте за рощей виднелась деревня, тёмные избы с тесовыми крышами разбегались по травянистому холму. Огибая холм, текла река, появляясь из леса. За ней простиралась обширная луговина. Вскоре из-за поворота показалась телега.
Быстро вы!удивился Степан, придерживая лошадь.Тпру-у, лиходельница, ни одной колдобины не пропустишь! Дак што вы? Ай не по нраву пришлись?
С пути сбились,скупо объяснил Афанасий.
Заблудились? Как это? Там же тропка пряменькая!
Ты вот што, Степан, ехай в деревню и жди нас у старосты,решил Афанасий.А мы к твоему чудеснику вдугорядь наладимся. На сей раз без промашки. Оружье мы в возке оставим. Старосте скажи, мол, московские гости от самого великого князя Ивана Васильевича в Новогород путь держат по важному делу. Мол, государевы гонцы. Корм пусть без промедления даст и всё прочее. А мы мигом. Дмитрий, снимай саблю, лук, нож, кинь в телегу!
Дак, Афонюшка, как без оружья-то...растерялся Дмитрий.
А вот так. К тому старику в гости надо с добром ехать!
Его спутник взвыл:
Ты часом с глузда не съехал? Воин без справычто бык без рогов! А ежли татя встренем? Мы ж государевы люди!
Сымай!В голосе Афанасия прозвучала непреклонность.
Дмитрий, недовольно хмурясь, разоружился. Без привычной сбруи ему было неловко, он невольно ёжился, словно голый на юру. Степан погнал подводу в деревню, недоумённо оглядываясь. Всадники повернули обратно. Дмитрий что-то рассерженно бубнил.