Слушайте, друзья, сейчас я вам скажу такое, что вы прямо опешите. Сердце у меня болит глядеть на вашу нищету. Да разве можно не прийти на помощь при виде этаких невзгод? Ох-хо-хо! Вы что ж думали, я злодей бездушный? Правда, я малость прижал вас прошлый раз, когда вы уж очень задолжали, но все-таки я не каменный, нет, не каменный Глупенькие, ведь вы тогда сорили деньгами направо и налево; а по совести говоря, не люблю я, когда мои денежки транжирятони ведь мне потом и кровью достаются. Но вы меня не знаете, нет, не знаете. Вы судите обо мне по бесстыдным извергам, что наложили арест на мастерскую и ободрали вас как липку. С моим великодушием, с моим нежным сердцем Я иной раз сам себя хвалю и благодарю за милосердие. Вот увидите, на что я способен. Смотрите! И он вновь сложил пальцы баранкой, сопроводив свой жест торжественной речью:Я дам вам три тысячи реалов, дам сейчас, немедленно Но это еще не все: я даю их вам без процентов Ну, каково? Не безделка, верно?
Дон Франсиско! Позвольте мне обнять вас! радостно вскричала Исидора.
Подойдите ко мне, я вас тоже обниму, вторил ей больной, порываясь соскочить с постели.
Можете целовать меня сколько угодно, сказал скряга, подставляя супругам лоб, но только не захваливайте: так должен поступать всякий, кто хочет называться человеком. Никакой особой заслуги тут нет Обнимите меня еще раз, как отца родного, и пособолезнуйте мне, я не меньше вас в этом нуждаюсь Гляньте, у меня по щекам слезы текут, я совсем расчувствовался я
Родной мой дон Франсиско, вы самый лучший христианин и самая милосердная душа на всем белом свете! заявил чахоточный, кутаясь в свое тряпье. Исидора, подай чернила, перо и гербовую бумагу, что ты вчера купила. Я напишу расписку.
Жена исполнила его просьбу. Пока несчастный писал, Торквемада сидел, задумавшись, подперев пальцем лоб и неподвижно уставившись в пол. Взяв из рук, Исидоры расписку, он с выражением отеческой нежности поглядел на молодых людей и снова расслабленным голосом завел свою слащавую песенку:
Милые мои дети, вы меня не знаете, повторяю вамне знаете. Вы, небось, думаете, я эту расписку в карман спрячу Глупышки вы этакие! Уж, коль я делаю добро, так всей душой, не шутки шучу. Я не в долг вам даю три тысячи реалов, а дарю да, дарютак, ради прекрасных ваших глаз. Смотрите! Ираз, раз! он порвал бумагу в клочья.
Исидора и Мартин никогда бы не поверили, что это возможно, если бы не видели собственными глазами.
Вот что называется быть человеком!.. Огромное спасибо вам, дон Франсиско, проговорила растроганная Исидора.
А Мартин, зажимая рот простыней, чтобы сдержать новый приступ кашля, пробормотал
:Пресвятая богородица, какая доброта!
Единственное, что я возьму, продолжал дон Франсиско, вставая и подходя поближе к картинам, один-другой этюдик на память Вот хотя бы снежные горы да вон тех пасущихся осликов А еще бы я взял, если вы не возражаете, дружище, морской вид и мостик, увитый плющом
Мартин не отвечал: приступ кашля снова душил его. Исидора подбежала к художнику, чтобы помочь ему, бросив беглый взгляд на картины, которые тщательно рассматривал и отбирал ловкий ростовщик.
Я принимаю их от вас в дар, на память, продолжал Торквемада, откладывая добычу в сторону. Еще вот этот, пожалуй, возьму А если вы боитесь, что картины здесь попортятся, снесите ко мне в дом. Я сохраню их в наилучшем виде, а потом можете в любой день их забрать. Ну как, отпустил проклятый кашель? Через неделю вы уже не будете кашлять, совсем не будете Поедете в деревню через мост Сан-Исидро Но боже, что у меня за голова! Самое главное-то я и забылотсчитать вам три тысячи реалов Исидора, идите сюда, считайте-ка песеты. Одна сотенная, вторая, третья Отсчитывая ассигнации, скряга слюнил пальцы, боясь просчитаться. Семьсот песет По пятьдесят у меня нет кредиток, голубушка. В другой раз добавлю. Итого здесь сто сорок дуро, или две тысячи восемьсот реалов..
Часть 8
При виде денег Исидора чуть не расплакалась от счастья, а больной так оживился, что здоровье, казалось, снова вернулось к нему. Бедняги! И досталось же им: какую горькую нужду они терпели, какие лишения! Они познакомились два года назад в доме одного ростовщика, дравшего с них заживо шкуру. Поведав друг другу свои злоключения, молодые люди прониклись взаимным сочувствием, а там и любовью; в ту же ночь Исидора осталась у Мартина в мастерской. Незадачливый художник и падшая женщина решили слить нищету воедино и потопить обоюдные горести в сладком вине супружеского согласия; любовь помогала им сносить превратности судьбы. Они дали обет не перед церковным алтарем, а перед алтарем свободной любви, но через два дня совместной жизни действительно полюбили друг друга и готовы были умереть обнявшись. По-братски делили они крохи счастья и океан невзгод, уготованные им жизнью. В неравном поединке с бедностью и ростовщичеством они изнемогли, но не перестали любить: все так же пылок был он, нежна и заботлива она. Оба являли достойный пример самоотверженности, тех высоких добродетелей, что стыдливо прячутся от взора закона и религии, как скрывается обнищавший идальго от своих преуспевающих собратьев.
Торквемада снова обнял Мартина и Исидору, медоточиво молвив:
Дети мои, да послужит вам моя доброта назиданием. Будьте же и вы милосердны: помогайте бедным, любите ближнего своего и пособолезнуйте мне, как я соболезную вам я очень несчастен.
Да, я знаю, высвобождаясь из объятий скряги, сказала Исидора, я слышала, что ваш мальчик болен! Бедняжка! Но теперь, вот увидите, он выздоровеет
Теперь? Почему теперь? с явным беспокойством спросил Торквемада.
Потому что как бы это сказать Мне кажется, бог будет к вам милостив, он вознаградит вас за доброе дело
О, если мой сын умрет, я не знаю, что со мной будет, с отчаянием в голосе прервал ее дон Франсиско.
Не смейте говорить о смерти, закричал взволнованно больной, на которого волшебные куарто подействовали, словно доза сильнейшего возбуждающего снадобья. О смерти и речи быть не может! Никто не умрет. Мальчик не умрет, дон Франсиско. Этого еще недоставало! Что у него? Менингит? Да у меня в десять лет был сильнейший менингит; считали уж, что я не жилец на белом свете. Но кризис миновал, я выжил и намерен жить до глубокой старости. И буду житьпростуда мне теперь не страшна! Мальчик будет жить, дон Франсиско, будет жить, не сомневайтесь!
Будет, будет, подхватила Исидора. Я помолюсь за него кармелитской божьей матери.
Да, дочь моя, моли пресвятую богородицу, простонал Торквемада, поднося к глазам платок. Право, хорошая мысль Соединим наши молитвы и тогда
Художник, вне себя от радости, непременно хотел передать удрученному отцу свой восторг и кричал, порываясь вскочить с кровати:
Не плачьте, дон Франсиско, мальчик поправится. Чует мое сердце, поправится Тайный голос шепчет мне это. Все мы будем здоровы и счастливы.
Ох, родной мой! воскликнул Душегуб, снова обнимая Мартина. Да услышит вас бог. Какой бальзам пролили вы на мои раны!
Да ведь и вы облегчили наши страдания. Бог воздаст вам за это. Мы все будем житьда, да, все! Поедем в деревню на пикник и мальчика с собой возьмем, как только я начну выходить Исидора приготовит закуску Чудесный денек проведемна славу отпразднуем наше выздоровление!
Поедем, поедем, восторженно подхватил скряга, совершенно забыв, какую «деревню» посулил он мысленно Мартину. Будем веселиться, подавать милостыню всем беднякам, каких повстречаем Ох, словно гора с плеч свалилась, как только я сделал вам добро!.. Нет, нет, и не благодарите Мне пришло в голову, что я, пожалуй, могу сделать для вас побольше
Что же? Ну-ка скажите, дон Франсискито.
У меня мелькнула мысль Впрочем, она и раньше приходила мне на ум Если у Исидоры целы бумаги, подтверждающие ее права на наследство Арансисов, надо бы попытаться оттягать его
Исидора взглянула на ростовщика не то с удивлением, не то с испугом.
Опять? только и вымолвила она.
Да, да, дон Франсиско прав, торопливо вмешался чахоточный; он весь сиял от радости, в упоении предаваясь самым несбыточным мечтам. Надо попытаться Мы не можем махнуть на это рукой.
Я подозреваю, добавил Торквемада, что адвокаты, которые вели тогда ваше дело, не больно-то ловки или их подкупила старая маркиза Но посмотрим посмотрим
Только бы мне разделаться с этой простудой Исидора, беги живее, выкупи мое платье, я хочу встать Мне сразу стало лучше. Так и разбирает охота взяться за палитру. Как только мальчик ваш выздоровеет, дон Франсиско, я напишу с него портрет.
Спасибо, спасибо вы очень добры. Мы все трое добрые люди, не правда ли? Ну, поцелуемся еще раз, и молите за меня бога. Мне надо бежать: я в таком беспокойстве, что и себя не помню.
Пустяки, мальчику лучше, он теперь спасен, твердил художник, все больше и больше воодушевляясь. Я это знаю наверняка, я так и вижу его живым и здоровым.
Исидора собралась было в ломбард выкупать вещи, но кашель с такой силой стал душить бедного художника, что ей пришлось остаться.
Расточая самые сладкие, какие он только знал, выражения, дон Франсиско простился и, сунув под плащ этюды, вышел. Спускаясь по лестнице, он бормотал: «Право, славно быть добрым сразу от сердца отлегло. Ох, хоть бы сбылись слова Мартина! Хоть бы Валентинито ожилплоть моя, жизнь моя! Но нет, я не верю, не верю. У этого сумасброда просто бред, как у всех безнадежных чахоточных: они всегда обольщаются Как знать! На свой счет, может, он и обольщается, а про других угадывает правду? Самому ему долго не протянуть. Да, но как раз умирающие ведь и бывают ясновидцами Может быть, ему было видение о Валентине. Бегу, бегу Как мне мешают эти проклятые картины! Пусть теперь только посмеют назвать меня выжигой и Душегубом. Подарить три тысячи реаловэто не фунт изюма! Скажут еще, пожалуй, будто я возместил убыток картинами, да за них и половины не выручить! Разве что, когда чахоточный умрет, цена на них поднимется Ведь на этом свете все так: пока художник живникому до него дела нет, а как только протянет ноги от нужды и непосильной работыдо небес превознесут: он-де гений, и я уж не знаю, кто Господи, доберусь ли я, наконец, до дому? Кажется, так далеко, а ведь на самом деле близехонько.
Перепрыгивая через две ступеньки, Торквемада взбежал по лестнице. Дверь ему открыла тетушка Рома; одним духом она выпалила:
Сеньор, мальчику полегчало.
Услышав это, дон Франсиско отшвырнул картины и обнял старуху. Ветошница расплакалась. Душегуб трижды поцеловал ее в лоб и помчался прямо в спальню больного. Руфина бросилась ему навстречу:
В полдень он вдруг затих, папа Видишь? Спит наш бедный ангелочек, Как знать может, и поднимется. Но я еще не смею надеяться что-то будет к вечеру?
Торквемада был вне себя от волнения и тревоги. Нервы его так напряглись, что он не находил себе места и не знал, то ли смеяться от радости, то ли залиться слезами. И опять он заметался по дому: из столовойк дверям детской, оттудав свой кабинет, а из кабинетав туалетную комнату. Вдруг он позвал тетушку Рому и, усадив ее в своей спальне, спросил:
Тетушка Рома, ты веришь, что мальчик поправится?
На все божья воля, сеньор. Я и вчера вечером и сегодня утром так молила кармелитскую божью матерь уж дальше некуда. Ревмя ревела, гляньте, глаза у меня какие
И ты думаешь
Я надеюсь, сеньор. Пока дитя живо, надо надеяться, что бы там врачи ни говорили. Захочет спасти его пречистая дева, так придется всем докторам восвояси убраться. Да и то: задремала я вчера на молитве, и мерещится мне, будто пресвятая близко-близко ко мне спустилась и кивает, кивает головой: «да», дескать. А вы молились, сеньор?
Разумеется, что за вопрос! Я сейчас тебе открою одну важную тайну. Смотри.
Он отпер старинное бюро, в ящиках которого хранил ценные бумаги и заклады: одни уже полностью перешли в его руки, другие еще могли быть выкуплены. Медленно открывал он футляры с драгоценностями, и в рыбьих глазах тетушки Ромы отражалось ослепительное сияние камней. Никогда не доводилось ей видеть такого богатства: изумруды величиной с грецкий орех; бриллианты, излучавшие потоки света; рубинысловно зернышки граната; изящные ювелирные изделия из золота высшей пробысокровища, стоившие сотни и сотни тысяч Наконец Торквемада нашел то, что искал: огромную, не меньше лесного ореха, жемчужину с чудесным матовым блеском и, зажав ее в пальцах, показал старухе.
Что ты скажешь об этой жемчужине, тетушка Рома?
И впрямь хороша. Я-то в них мало что смыслю. Уж, верно, не один мильон ей цена!
Так вот, торжественно заявил дон Франсиско, эту жемчужину я пожертвую кармелитской божьей матери, если она спасет моего сына. Передай же богородице мои слова и добавь, что ты видела жемчужину собственными глазами. Мне ведь она ни за что не поверит.
В своем ли вы уме, дон Франсиско? с глубоким состраданием спросила старуха. На что пресвятой деве вся эта ваша ерунда?
Как на что? Да она наденет жемчуг в день своего ангела, шестнадцатого июля. И к лицу же ей будет такой убор! Ведь жемчужинасвадебный подарок светлейшей сеньоре маркизе де Теллериа. Таких драгоценностей на свете немного, поверь мне.
Уж не думаете ли вы подкупить пресвятую деву? Дурень безмозглый!.. Вашими-то побрякушками?!
Да ты глянь, что за переливы! Богородица может сделать из нее брошь и приколоть на грудь себе или младенцу Иисусу.
Нет, вы только посмотрите на этого олуха! Да неужто божья матерь зарится на жемчуга и наряды?! Послушайте меня, сеньор: продайте жемчужину и раздайте деньги бедным.
Неплохая мысль, сказал процентщик, пряча сокровище, так и быть, сделаем по-твоему, тебе виднее. Но, по совести говоря, ничего нет глупей, чем раздавать деньги беднякам: ведь они их тут же пропивают. Впрочем, я позабочусь, чтобы деньги, вырученные за жемчужину, по кабакам не гуляли А теперь поговорим о другом. Слушай меня внимательно. Помнишь, как однажды вечером моя дочь, прогуливаясь с Кеведо и девицами Морехон, забрела в ваши края и зашла навестить тебя? Вернувшись, она в ужасе рассказала мне, какую бедность и нищету она там увидела. Помнишь? Руфина рассказывала, что ты ютишься в грязной конуре, сколоченной из старых досок и кусков жести вперемежку с необожженным кирпичом и крытой гнилой соломой; что ни у тебя, ни у твоих внуков нет постели, и вы спите на куче тряпья, словом, что вы живете совсем по-скотски, хуже, чем куры и свиньи, для которых ты собираешь помои; они господа по сравнению с вами. Да, Руфина все мне рассказала. Мне бы тогда сжалиться над тобой и хоть постель тебе подарить: ведь ты служишь нам верой и правдой, любишь моих детейи за столько лет даже ржавого гвоздя не вынесла из дому без спроса. Но если мне тогда не пришло в голову помочь тебе, я сделаю это сейчас.
Он подошел к кровати и с силой ударил кулаками по одеялу, будто взбивая пуховики.
Тетушка Рома, пойди сюда, потрогай, как мягко. Видишь наматрацник из верблюжьей шерсти поверх пружинного матраца? Так вот, я дарю его тебе: растянешься на нем в полное удовольствие и понежишь свои старые косточки.
Процентщик ожидал бурных изъявлений благодарности за столь роскошный подарок, и благословения тетушки Ромы уже заранее звучали в его ушах. Но старая ветошница неожиданно завела совсем другую песню. Сморщенное лицо ее вдруг разгладилось, а гноящиеся впадины глаз блеснули беспокойством и испугом. Она повернулась к постели спиной и направилась к двери.
Ну, тебя, сказала она сердито, ишь чего выдумал! Да пролезут ли эти тюфяки в мою конуру? А хоть бы и пролезли, так на кой шут они мне сдались? Сколько лет я спала на жестком, да зато сладко, как королева, а на этих перинах мне всю ночь глаз не сомкнуть. Упаси меня бог на них ложиться. Я хочу умереть с миром. Когда придет за мной безносая, пусть застанет меня без гроша в кармане, но с совестью чище светлого серебра. Не надо мне этих матрацев, в них ваши помыслы притаились Ведь вы здесь спите и по ночам ломаете себе голову над делами, а мысли-то и забиваются в складки да в пружины, как клопы в грязную стену. Нет уж, дьявол вас побери вместе с вашими подачками!
Свои слова тетушка Рома сопровождала быстрыми движениями костлявых пальцев, показывая, как грязные мысли скряги залезают в его постель. До глубины души потрясенный столь черной неблагодарностью, Торквемада едва сдерживал бешенство, а старуха твердо и сурово отвергала подарок: