Вот и иди закрывай, мирно сказал Вишняков.
У самих рука не поднимается?
Что про Каледина слыхать? спросил Кузьма, не поведя и глазом на Варвару.
Войска собирает, неопределенно ответил Вишняков. Каждому генералу интереснее побольше войск собрать. Катят с фронта на Дон. Петлюра им шапкой помахивает.
Потом куда ж с ними?
На нас, должно, пойдет, сказал Вишняков, впервые за время разговора обернувшись к Кузьме.
Ясно, сказал Кузьма, поднимаясь. Персиянин тут про сель какой-то с конями рассказывал, бредил будто.
А я след конной разведки заметил возле Чернухинского леса. Стало быть, не помещаются собранные войска на донской территории. На нашу переваливают. Кузьма повернулся к Вишнякову и спросил: Будем мириться или как?
Мира между нами быть не может, ответил Вишняков, выдержав тяжелый взгляд Кузьмы.
Война, стало быть. Кто воевать будет?
Все люди. Казаринка вся.
Против регулярной армии?
А чего ж, можно и против регулярной.
Мм-да-а, недоверчиво протянул Кузьма.
Баб позовут, насмешливо добавила Варвара.
Вишняков невозмутимо ответил:
Трудно придется все пойдут, и бабы пойдут.
Бабы навоюют, вздохнул Кузьма.
Боишься? хмурясь, спросил Вишняков.
А ты радуешься? озлился Кузьма. Давно под пулями не ходил? Тож покомандовать глотка свербит? Перед строем покрасоваться? Военнопленные в бараках сидят за кем пойдут? Петлюровская варта в поселке топчется. Окружают со всех сторон. К шее веревка тянется, поневоле напугаешься!..
Все это было известно Вишнякову: говорили не однажды. Известно ему было, что Кузьма выезжал к Чернухинскому лесу не только за бревнами, а и в разведку не бродят ли вблизи поселка калединцы. Самому было тревожно. Но и не хотелось верить, что окружение начинается и опасность стоит за порогом.
Работа от нас требуется, сказал он, успокаивающе глядя на Кузьму.
Зачем работа в такое время?
Уголь добывать надо для советской власти. Или боязно в шахту забираться, как бы не прихлопнули?
У Кузьмы покраснели скулы. Он промолчал. Да и что говорить? Боязно, прах тебя дери! У всех в памяти был недавний приход калединского есаула Черенкова на Макеевские рудники стрелял, рубил, вешал, не спрашивая о роде и племени. Зверь кровавый. Хлебом-солью его не накормишь. Он к крови привык. В каждом поселке должна быть кровь. И безразлично чья. Старики, женщины, дети для него тоже подходящая кровь. Вызверится, смежит по-волчьи глаза в щелки, заиграет желваками и рявкнет:
Руби гадов!..
Тысячи матерей прокляли Черенкова. А он все жил, носился с подобными себе головорезами по границам Области Войска Донского, по шахтным поселкам, часто выходил и за эти границы, хотя, говорили, Каледин заключил договор с правительством Украинской республики и дал обещание не вторгаться на чужую территорию. Только где же она была, эта территория? Кто ставил пограничные столбы? В какое вместилище можно было втиснуть мутную злобу Черенкова на людей?
Гляди, одумаются, сказал после долгого молчания Вишняков. Междоусобица, гражданская война на носу
Надежду питаешь, что одумаются? строго спросил Кузьма.
Они вдвоем с Сутоловым, командиром отряда самообороны, наседали на Вишнякова: брось все, выведи людей из шахты, учи их военному делу, воюй сам, пока тебя не завоевали.
Надежду не питаю, Вишняков говорил тихо, а так как-то, не хочется Или нет иного выхода? спросил он, пораженный отчужденным молчанием. Мы власть брали не заради того, чтобы испытывать ее в войне. Осточертела война!
Фатех, наверно, услышал его и заметался на кровати.
А ему житье у нас осточертело, указал глазами Кузьма. Мечтается сесть в теплушку и айда на Ташкент. Да не получается. Каждому готов услужить, лишь бы выехать помог Не всегда все получается, о чем мечтается. Ты разве не слышал про такое? спросил Кузьма и, не дожидаясь ответа, пошел к кровати. Помажь ему гуще пальцы гусиным жиром, мать, ишь как раздуло, обратился он к Варваре.
Так, значит, видел следы разведки? спросил Вишняков.
А ведь и не знаю, сказал, насмешливо играя глазами, Кузьма, привиделось, наверно. Будто следы лошадиных копыт, а то, может быть, и козьих, леший его знает. Я человек не военный
Пряча в карман кисет с красным шнурком, Вишняков сказал обиженно:
Мне известно, какой ты человек. Потому и зашел спросить, что видел, кого привез. Он поднялся и молча вышел из хаты, не попрощавшись.
Боится войны, заключила Варвара, когда за ним захлопнулась дверь в сенцах.
Пальцы мажь! сердито потребовал Кузьма, не желая обсуждать с ней поведение Вишнякова.
Трудно было его понять.
3
Время шумное, сразу не возьмешь в толк, кто о чем говорит и почему.
Казаринка стояла в пятнадцати двадцати верстах от так называемой границы Области Войска Донского, на территории Екатеринославской губернии. До революции тут властвовали губернские чиновники, после Февраля комиссары Временного правительства, калединские приспешники, а скорее всего здесь всегда властвовали акционеры и служащие Продугля, правление которого располагалось в Петрограде. Продуголь вся власть. Нанимал, платил, судил. В шестнадцатом году стало трудно с рабочей силой военнопленных пригнал, заставил работать в забоях тех, кто не пожелал идти в лагеря на западную землю.
В апреле семнадцатого года казаринские шахтеры, вернувшиеся с фронта солдаты и военнопленные собрались на митинг и решили создать Совет рабочих и солдатских депутатов, как и в других местах России.
Никто не знал, с чего начинать, поэтому каждый кричал о своем.
Все пускай делают выборные, и замеры в шахте!
А какая же власть, если Фофа-управляющий ставки артелям назначать будет?
А деньги какие будут в ходу? Петроград навыпускал мусору!
Чтоб ты не разбогател!
Каледин не погладил по головке!
Дулю с маком твому Каледину!
Хлеба маловато, хлеб надо делить поровну!
Хлеб раздобудут!
Жди от козы двойню!
А лес кто будет поставлять?
На Громки надо власть продлить, станция нужна
Шум заглушил громовой голос Архипа Вонифатьевича Вишнякова, высокого, плечистого кавалерийского вахмистра, только что появившегося на руднике:
Работа найдется! И замеры, и хлеб, и штейгеров все можно поставить под контроль народа!..
Говорил он медленно. Лицо стало бледным, василькового цвета глаза загорелись. Арина, коногона Паргина жена, богомольная и строгая в жизни, вскричала:
Его!..
Вишнякова в Совет! визгливо поддержал Аверкий рябой, который питал особое уважение к военным, а тем более к кавалеристам.
Митинг сразу перешел к выборам.
Лиликова!..
Сутолова!..
Пшеничного!..
Алимова!..
Вишняков поднял руку. Взгляды с любопытством потянулись к этой руке. Волна голосов моментально стихла.
Хороших людей называете, сказал Вишняков в наступившей тишине. Надо от каждой артели. Артель на шахте хозяин. Есть еще у нас одна артель военнопленные. Может, и они пожелают?..
Небольшая группа военнопленных до сих пор молчаливо наблюдала за происходящим. Впереди стоял Янош Боноски, черноволосый мадьяр. Рядом с ним высокий поляк Збигнев Кодинский, выглядевший щеголевато и в своем давно обтрепавшемся френче. А недалеко от них австриец Франц Коплениг, в худых русских сапогах, в шахтерском суконном пиджачке, но из-за изящных очков, плотно сидящих на широком носу, все же не потерявший вида иностранца. Эти чаще заходили к шахтерам в дома. На этих смотрели с надеждой, что они присоединятся к выборам. Но они молчали.
Франца! раздался детский голос.
Все повернулись на этот голос. Он принадлежал Михе, коногона Паргина двенадцатилетнему сынишке. Азартно заломив великоватый отцов картуз, Миха смело повторил:
Франца надо!
Какого Франца? спросил Аверкий.
Копленигова Франца! уже с меньшей смелостью повторил Миха.
Его смутило то, как недоверчиво и усмешливо глядели на него шахтеры.
Франца, который сказки ему говорит! вмешался забойщик Петров.
Расходились Паргины! заржал Аверкий.
Чего ты! сердито остановил его Кузьма Ребро.
Миха подскочил к раздумчиво кивающему головой, как будто лишенному интереса ко всему, Францу.
Почему ты считаешь? серьезно спросил Вишняков.
Говоришь, хороших людей называют, робея от внимания, произнес Миха, а Франц чего ж, плохой?
Правильно! весело взревел Петров.
Он все еще не верил, что вот так просто, называя одного, другого, третьего, можно выбирать власть. Маленькие, прищуренные глазки бегали по толпе, ожидая, что затея с выборами превратится в шутку. Лицо пылало, выдавая волнение. Может, он надеялся, что кто-то выкрикнет и его имя.
Я присоединяюсь насчет Франца Копленига! поддержал Миху Вишняков.
Давай, от имени Мишки Паргина! вскричал тогда Петров.
Цыц! грубо толкнул его Кузьма.
Чего это?
О деле разговор.
Мальчишка ведь!..
Ты тоже не больно усат, сказал Лиликов, заставив замолчать скопчески гололицего Петрова.
Франц Коплениг будто и не слышал, как пытался озоровать Петров. Широкое лицо его сделалось серьезным.
Я говорийт речь! сказал он, пробираясь к ящику, на котором стоял Вишняков.
Шахтеры с любопытством зашумели. Вишняков поднял руку, прося тишины.
Франц нам что-то скажет!..
К военнопленным не все относились одинаково. Богатые посылки, которые получали некоторые из них, замкнутость и насмешки по поводу извечной грязи в Казаринке у иных вызывали недоверие, кто знает, что за люди и чего от них ждать. Может, и незачем давать им вмешиваться в дела шахты. Недоверие питалось рассказами фронтовиков, вернувшихся после ранений, внушалось газетами, которые приходилось читать, жило в песнях о «царе турецком» и «царе немецком».
Франц вскочил на ящик и стал рядом с Вишняковым. Поправив очки, улыбчиво огляделся вокруг. Всюду он видел строгие лица. Ни одной ответной улыбки. Франц заметил это и застенчиво опустил лобастую голову.
Давай, чего ж? попытался ободрить его Вишняков.
Слушать будем! дурным альтовым голосом поддержал Аверкий.
Замолкни, ради бога, сердито посмотрела на него Арина.
Ан интересно
Интересного мало немцев во власть.
Арина сказала это негромко, но услышали ее многие. Лица помрачнели.
Геноссе Вишняков, геноссе людьи произнес глуховатым голосом Франц.
Товарищи дорогие! решил погромче перевести Вишняков.
Йа, йа, закивал головой Франц. Туварич дорого-ой! И улыбнулся, радуясь, что удалось это выговорить. Мы каолиций нихт коалиций капитал! Франц вывернул пустые карманы своих пятнистых от смазки брюк. Мы каолиций арбайтен работший! Унион работший!.. Мы, вы унион! Франц стиснул руки и прижал их к груди. Ферштейн? обратился он к Вишнякову.
Правильно! одобрил тот. У нас нет никаких капиталистов, между нами должна быть дружба!
Вива дружба! обрадовался приветным словам Вишнякова Франц и поднял сжатую в кулак правую руку.
Вива! воскликнул Миха, довольный тем, как все получилось после его слов.
Шахтеры нерешительно зашумели, готовые как будто присоединиться к Вишнякову. Но восклицание мальчишки, как будто тоже имеющего право выбирать, вдруг породило сдержанность.
Дружба навеки! рявкнул в толпу Вишняков, заметив колеблющихся.
Франц соскочил с ящика.
Довольно, что ли? погромче спросил Петров.
Ваша воля, ответил Вишняков.
Поглядим, как станет сбываться наша воля, с хитроватой ухмылкой заявил Петров.
Жалеет, что его не избрали! насмешливо вскричал Аверкий и этим развеял брошенное Петровым в толпу недоверие.
Пускай у Фили в кабаке его избирают!
Рожей не вышел!
Обчественное добро мигом промотает!..
Вишняков поднял руку, требуя тишины.
Кого избрали, сам понимает, что не царскую корону на голову натянули. Чуть что не так народ ему и скажет А Петрову мы подыщем местечко, не пожалуется, заявил он под общий хохот.
Когда расходились, Петров зло сказал Арине:
Нашла атамана в махрах и поддевке!..
Богу все будут служить.
Ну да, ты своему, а немец какому?
До глубокой ночи в поселке светились окна. Собаки глухо лаяли в уличную пустоту. Пьяный Петров у Фили в кабаке шумел:
Скажи, какой партии Вишняков? Ну!.. Не знаешь! А я знаю! Немецкой, туды его!..
Измученный затруднениями в торговых делах, Филя соглашался. Ему бы только не терять такого верного клиента, как Петров. А Вишняков черт с ним. Неизвестно еще, чем закончится затея с Советом.
4
Новая власть неожиданно оказалась сильной. Избранный на митинге Совет постепенно прибирал к рукам управление рудником, поставил под контроль действия Фофы-управляющего. В Продуголь был отправлен отказ от поставок угля по прежним договорам нечего снабжать железнодорожные узлы на донской стороне, где собиралась контрреволюция. Совет взял под контроль шахту, назначил своего человека, Лиликова Андрея Николаевича, председателем рабочего контроля, а фактически новым «советским управляющим». После взрыва паровоза в Лесной, «дела подозрительного», Совет организовал милицию «для охраны завоеваний революции» под началом бывшего рядового Измайловского полка Сутолова Петра Петровича.
Сутолов принимал участие в Февральской революции в Петрограде, был в полковом комитете и самолично видел Ленина в 1917 году, на Финляндском вокзале. Говорили, будто Сутолов не состоял в той партии, в которой Ленин. Но черт голову сломит, пока разберется, кто в каких партиях.
Поначалу Совет разместился в холостяцком доме самого председателя Вишнякова. Потом, когда уехали две семьи штейгеров, перебрался в добротный штейгерский дом, прочно построенный из камня-песчаника. Фофа, однако, убедил советчиков, что негоже занимать штейгерские квартиры, так как остальные штейгеры будут недовольны и могут бросить шахту. Взамен он предложил три просторные комнаты шахтоуправления.
На щите, сбитом из строганых досок, перед дверью вывешивались разные объявления, которые печатала на машинке Фофина машинистка Калиста Ивановна, мобилизованная Вишняковым «для прохождения добавочной службы, имеющей важное значение для революции, без оплаты». И то, что печатала Калиста Ивановна, действительно было важно:
«сообщаем гражданам, что долг по угольному пайку будет выдан как за этот год, так и за прошлые годы».
«постановлением Совета саночникам и другим тяжелым подземным рабочим с сего числа спецовка будет выдаваться без отработки».
«солдатские жены, за исключением тех, чьи мужья состоят в контрреволюционных армиях, могут получить помощь продуктами и деньгами по старым артелям, где мужья состояли раньше».
«лампоносам и женщинам с сего числа оплата будет производиться наравне со всеми, без снижения».
«артели военнопленных заносить в учет отгруженный уголь для оплаты по установленным нормам, как для вольнонаемных».
«наладить на шахте стирку спецовок, отремонтировать баню».
«выдавать керосин для освещения тем, кто идет в третью смену, бесплатно»
Печатая, Калиста Ивановна кривилась от множества ошибок, пыталась протестовать, искать защиты у Фофы. Но однажды, по поручению председателя Совета, Сутолов вызвал ее в отдельную комнату и сказал:
Будешь бузу заводить стражу поставим. Не любовные письма пишем сообщения для народа! А любовные твои шашни с управляющим нам известны, пользы от них не ищи!..
У Сутолова были сухие, воспаленные глаза. Калиста Ивановна опустила голову и ответила тихо:
Я никогда не отказывалась печатать буду и дальше
Вот и давай дальше, без всяких разговоров! Жаловаться не смей! Нечего подрывать советскую власть жалобами. Еще никакой рабочий человек на нее не жаловался. А ты ишь какая! пригрозил он ей приглушенным до хрипоты голосом.
Калиста Ивановна стояла еле живая от страха. Кому уж жаловаться?..
Декреты Совнаркома, после Октябрьского восстания, доходили до Казаринки всякими путями, чаще всего через телеграфиста станции Громки Пашку Павелко. Пашка обычно принимал декреты с приписками-пояснениями профсоюзного центра железнодорожников Викжеля, в которых говорилось, что надо, а что не надо выполнять. Вишняков возвращал пояснения щеголеватому Пашке и говорил: