Эти для другой надобности, и указывал глазами на виднеющийся из окна в глубине усадьбы нужник.
Дело ваше, равнодушно говорил Пашка, засовывая бумаги в карман. Не пришлось бы отвечать
Семь бед один ответ. А ежели тебе страшно, сохраняй в папочке на моем суде покажешь. Вишняков насмешливо разглядывал вялое от бессонных ночей Пашкино лицо.
Вы знаете, что для меня суды. В суды я не верю. Насилие над человеком.
Раньше так было.
Всегда так будет, уверял Пашка, зевая.
Но, но, анархист! добродушно грозился Вишняков: с Пашкой нельзя было ссориться из-за той пользы, которую он приносил Совету. Поглядишь на настоящие суды успокоишься.
А мне и так не дюже тревожно
Пашка уходил, устало сутуля плечи. Вишняков недоверчиво относился к его усталости, зная, как Пашка оживлялся при виде красивой бабенки.
У Совета было много дел не только «внутренних», но и «внешних». Этим обычно занимался Прокофий Пшеничный, бритоголовый лесогон из полтавских хохлов. Он ходил на связь в Луганск, Алчевск, в штаб красногвардейских отрядов, к Пономареву, приносил разные вести, как там укрепляется советская власть и какими вооруженными силами она располагает. Благодаря Прокофию казаринские шахтеры знали, что большевики не везде главенствовали в Советах. Много было таких, где заправляли меньшевики, эсеры и даже анархисты.
А в иных поселках стояли калединские части.
Долго в мире не придется жить, со вздохом заключал Вишняков.
Когда-нибудь стукнемся.
Было б чем стукаться, осторожно говорил Прокофий. Армия не вся одинакова. Штаны одинаково рваные, а очи щурятся не одинаково.
Что Пархоменко говорит?
Пархоменку можно говорить. У нього отряд черту копыта позрывае. Хлопцы як один. Ниякой тоби контры. Усяка там буржуазия нызенько-нызенько кланяеться.
Как они ладят с Центральной Радой?
Вона для них як розбытый глэчик на дорози треба пидняты, а николы
Быстро печатавшая на машинке всякие бумаги, Калиста Ивановна вызывала у шахтеров своей злой работой больше доверия к Совету, чем десяток речей Вишнякова: значит, есть сила, способная заставить рыжекудрую, белолицую «Фофину мадаму» поставить на службу к новому хозяину. О прочности порядка иным людям меньше говорили строгие приказы командира милиции Сутолова, чем то, как к Совету шли на поклон военнопленные, «немец любит порядок, ежли уж немец идет, стало быть, признает власть». Это пробуждало смутную гордость и желание испытать ее, пусть она еще покажет, на что способна, пусть покрасуется и утешит.
В Совет приходили и вовсе без всякой надобности посидеть, покурить. В длинном коридоре шахтоуправления постоянно держался дым, как будто дымоходы были не в порядке. Рассаживались под стенками, на полу. Прислушивались к каждому слову, многозначительно поглядывали на соседей, когда это слово нравилось. Стеснительный Аверкий рябой не мог подать виду, что явился в Совет без дела, поэтому обязательно начинал что-то плести.
Все же не пойму, как дальше пойдет со свободой Управляющий, понятно, спрячется за спину генерала, а генерал по морде нас или по горбу. Это все ясно, как божий день. А вот, скажем, иное: мне свободно сегодня, не идет на ум шахта, хочется брюхом кверху полежать.
Кто прекратит такую мою свободу и как он будет называться?
Он победно улыбнулся оттого, что вопрос, по его понятию, был неразрешим для сидящих. Никто не сможет на это ответить, как не сможет ответить и он сам, так как только сейчас, сидя в коридоре, об этом неожиданно подумал. «То-то и оно!» вздыхал Аверкий.
Рядом так же недоуменно вздыхал Паргин. Ему тоже хотелось без всякого дела побыть в Совете, покурить и поговорить о всяких неясностях.
Найдется коню хомут, явится крикун, прошумит: «За леность голову отмотаю, сукин ты сын!»
Те-те-те! Я не про то зачал! Свободный гражданин, хочу работаю, хочу нет! На это ты мне ответь!..
Аверкий бросил окурок подалее от себя и сразу же принялся крутить новую цигарку.
Без работы посидит без порток останется, скосив на него подсиненные угольной пылью глаза, ответил Паргин.
А обчие гамазеи? Чего, скажем, не хватает, я за такой штукой к ним. А на бумажке написано: «Выдавать сему гражданину столько, сколько он пожелает, так как он еще с самой ранней поры стоял верой и правдой за свободу». Неужто в гамазеях одних порток не найдется? Богатство-то мы к своим рукам прибираем. Шахты, заводы, земля все наше!
Паргин понимал, что Аверкий плетет ерунду, а сам приглядывается и прислушивается, что происходит в Совете. Но ему тоже многое непонятно было с этой свободой. Где же ее границы? Всем ли будет выдаваться поровну? Вишняков, может, насчет того сгоряча лепит, сам-то он тоже не очень учен. Раздаст, разметает, а дальше как? Паргин был из деревенских, он помнил, как богатый мужичок поучал в пятом году бедняцкую голь: «Отобрать панское хитрость не дюже велика, а вот прибавить к отобранному это уж потяжельше». Завести же такую свободу, чтоб вылеживаться да к общим гамазеям ходить за подачками, это что-то не то. Значит, понадобится другая, сильная власть, чтобы она как следует могла распорядиться шахтами, заводами и землей.
Чудно ты говоришь, сказал Паргин, тоже свертывая новую цигарку.
Хриплый голос его звучал неуверенно.
Чего чудного? Погляди, все теперь потянулось к этому дому. Все и надеются что-то вынести из этого дома.
Может, от незнания, как быть Все в рабстве жили. Чего ж их винить? Сразу не придумаешь, как надо говорить и просить.
Он повел взглядом по коридору и по стенкам нарядность их поблекла с тех пор, как в шахтоуправлении расположился Совет. В одном месте стенку кто-то поцарапал ножичком. Пол затоптан, и кажется, его не мыли с тех пор, как уборщицы перестали сюда ходить. На потолке появилась паутина. «Вот ведь тоже неумеючи вселились, неумеючи и живут. Привыкли к своим полудомам, полуземлянкам, где уборка ни к чему. Сколько годов, видать, пройдет, пока приучатся к другому»
В коридоре показалась прямая, как палка, затянутая в потертый голубоватый мундир австрийской армии фигура старшины военнопленных Фаренца Кодаи. Аверкий и Паргин замолчали, провожая его напряженно-любопытными взглядами. Кодаи, не поздоровавшись, направился к двери, за которой, они знали, сидел Вишняков.
Еще один проситель, тихо сказал Паргин, поднимаясь, чтоб ближе придвинуться к вишняковскому кабинету и послушать, о чем там пойдет разговор.
Аверкий, кряхтя, будто нехотя, последовал за ним.
Теперь им слышно было все.
Ё напот здравствуйте, сказал Кодаи. Мне необходимо разрешить с вами несколько практических вопросов
Что ж, давай свои вопросы.
Мы хотели бы знать, получали ли вы инструкции от нового правительства в отношении военнопленных.
Инструкция у нас одна живите, пока не подойдет час выезжать на родину.
Мы не получаем почты. Какие меры вы принимаете для того, чтобы посылки и письма доставлялись нам аккуратно?
Случаются задержки. А это уж потерпите. Поезда, видать, опаздывают.
Аверкий подмигнул Паргину отбрил Вишняков мадьяра!
За дверью установилась тишина. Что уж там происходило неизвестно, но оба молчали.
Я хотел еще сказать, снова послышался голос Кодаи. Вы охотно принимаете в свои органы самоуправления наших людей. Не знаю, какую пользу они вам принесут. Но они нарушают воинскую присягу, и, как старший, я вынужден об этом заявить.
Кому заявить?
Вам и им, конечно
Паргин и Аверкий затаили дыхание. Им было интересно, как на это ответит Вишняков. Обоим приходилось работать в шахте с военнопленными. Шахта равняет всех, ни языки, ни звания там значения не имеют: у каждого над головой «коржи», которые могут отвалиться, каждому тесно и сыро, каждый крепко запоминает «печки», где можно схорониться в случае, если лава «заиграет» и вздумает рушиться, а для разговоров обилия слов не надо «руби», «клеваж ищи», «шабаш», «давай на-гора» Некогда вспоминать о присяге. Почему же этот теперь о ней вспомнил? Видать, не нравится, что военнопленные вошли в Совет.
Жизнь она всякое вытворяет, сказал Вишняков. Мог ли составитель вашей присяги знать, что вам придется жить не в части, а на шахте? Мне так мнится, что, поскольку вы находитесь на территории бывшего вашего противника и не ведете военные действия, ваша жизнь изменяется. А участие в самоуправлении дело добровольное для военнопленных.
Верно рубит! воскликнул Аверкий.
Он был доволен, что председатель не спасовал и ответил толково, знай наших!
Хорошо, сказал Кодаи. Разрешите мне еще раз вернуться к этому вопросу
Можно и еще раз, спокойно согласился Вишняков.
Мне многое неясно Они, иностранные подданные, как могут участвовать в органах самоуправления другого государства? Никогда не было в истории, чтобы членов парламента избирали не у себя на родине, а хотя бы в соседней державе Мне они отвечали, что новое правительство России правительство всех трудящихся, и русских, и немцев, и мадьяр Если вы разрешите, я выскажу возражения по этому поводу. Не думаю, чтобы в моей Трансильвании хотели петроградского правительства. Не думаю, чтобы управлением Трансильвании интересовались в Петрограде. Значит, нынешнее правительство в Петрограде это не наше правительство
За дверью притихли. Аверкий и Паргин догадывались, что мадьяр ловчит в разговоре и Вишнякову надобно ответить еще ловчее.
Тут одна неувязочка у нас получается, сказал Вишняков.
Сгорая от любопытства, Аверкий и Паргин придвинулись к двери.
Казаринский Совет это не правительство России. А считать какое-то другое правительство своим кто кому запретит? Ваши, должно, выбирают, которое лучше. Мы им даем такое право. А вернетесь в Трансильванию, сами помаракуете, что и к чему. Вмешиваться в ваши дела мы не собираемся
Мне ясно, коротко и сердито отрубил Кодаи. Честь имею!
Счастливо, сказал Вишняков, провожая Кодаи до двери.
Он столкнулся с Аверкием и Паргиным.
Чего хотели?
Да будто и ничего ответил Аверкий, наблюдая, как зло чеканил шаг старшина военнопленных. Потом спохватился, подумав, что Вишняков рассержен их сидением под дверью. Во всем порядок нужон! вскричал он. Шахта она не огород с капустой. Иной всю жизнь тянется, чтоб домок слепить. А тут, можно сказать, богатство подвалило для всех людей прокорм. Раз мы уже решили управлять, то надо, известное дело, шибко крутить колесо! А на лесном складе пусто. И из ламповой бабам керосин раздают. Ан не хватит и самим? С деньгами тож не густо Ты гляди, Архип! погрозил он ему кулаком. «Не сидим глупыми гусаками под дверью, тоже что-то понимаем!»
Твоя правда. Только кричишь зачем? усмехнулся Вишняков.
День стоял темный от низко нависших облаков. Окна серы. В доме полумрак. Пора бы лампу светить, но не оставаться же здесь до самой ночи.
Время кончать службу, сказал Паргин.
Время.
Мы живо уберемся, подтолкнул Паргин Аверкия, с нами можно попроще.
Он подмигнул Вишнякову, давая понять, что слышал беседу с мадьярским офицером.
Неглуп мадьяр!
У каждого свой ум, почесывая затылок, сказал Паргин.
Как твоя Арина говорит: у грешного гривна, а за гривну царство небесное не купишь. Своюем как-нибудь!
То-то и оно! Воюй!
Вишняков пошел, пошатываясь от усталости. Аверкий и Паргин провожали его долгими, задумчивыми взглядами, пока он не скрылся за поворотом к шахте.
5
Накануне бегства Фофы из Казаринки Пашка принес телеграмму, подписанную членом ЦК Серго Орджоникидзе: «Просим отгрузить Тулу 6000 пудов угля». Снизу была приписка Викжеля: «Отгрузка будет производиться согласно подписанных договоров».
Для Тулы уголь это не в плиту на кухню: там оружейные заводы. Можно было бы сразу отгрузить эти шесть тысяч пудов, если бы на шахтной ветке нашлось хоть десяток вагонов. Но там стоит только шесть платформ с отвалившимися бортами и невыверенными осями. А паровоз где взять? Стоит один с подорванной топкой на Лесной. Дебальцевский комиссар Трифелов только обещания шлет, никакого черта у него самого нет.
Вот и задачка поступила проговорил Вишняков, крутя в руках телеграмму.
Пашка, наверно, шел к машинистке Калисте: в последнее время он к ней зачастил. Легка жизнь: посидел возле аппарата, принял известия и айда любовь крутить.
Вишняков нацедил полную кружку воды из бачка, стоявшего в углу, залпом выпил, как огонь погасил. Собственная жизнь уже давно представлялась ему беспрерывным пожаром, который ничем не загасишь. С добычей не все просто. Кто-то упорно добивался, чтобы рудник затих, прекратил выдачу угля. Вишняков понимал, что такие приказы могли исходить от Продугля. Но кто-то их выполнял. Не Фофа, Фофа тут весь на виду. Взрывчатку пытался пристроить на уклоне, но это ведь все мелочь. Он не отгоняет порожняк, не задерживает вагоны с лесом, не лишает шахту керосина. Кто-то это делает другой, покрупнее Фофы.
Алимов настаивал на аресте Фофы, когда тот был пойман в шахте со взрывчаткой. Арестовать можно. А дальше как? Оставшиеся штейгеры тоже могут испугаться арестов и покинут шахту. Переговоры с Продуглем будет вести некому. Счета по поставкам залягут неоплаченными. Дело это сложное
Задумавшись, Вишняков подошел к окну. В темном стекле, за которым часто мелькали снежинки, отразилось его нахмуренное лицо с выступающими скулами, глубокими тенями под глазами и твердо сжатым ртом. Видны были угловатые плечи, а за ними высокая дверь. Вот она, кажется, приоткрылась. «Сквозит, подумал Вишняков, ветер не только за окном, но и по дому гуляет. Метель началась»
Он запахнул пиджак, натянул шапку и вышел поглядеть платформы. Занятие бесполезное: десятки раз осматривал их днем. Но не усидишь без дела, когда ничто не приходит в голову. Путь к железнодорожной ветке был прямой через дворы. Вишняков, однако, пошел по улице, где стоял Фофин дом. «Погляжу, светит или спать улегся, боров проклятый». Он злился на Фофу из-за вагонов, непорядков со снабжением шахты и жалел, что защищал его перед шахтерами, когда обнаружился случай с запалом. Чего защищал, сам толком не мог понять. Все надеялся, что наступит время, когда будет от Фофы польза.
Окна в Фофином доме закрыты ставнями. Темно. Может, светится в тех, которые выходят во двор? Повернувшись спиной к ветру, Вишняков постоял немного, раздумывая, идти ли ему дальше или постучать к Фофе. Зачем, собственно, стучаться? Явился председатель совета спрашивать, как быть с отправкой угля в Тулу. Помоги, мил человек, ничего хорошего у нас самих не получается. Фофа надует щеки, покрутит носом, погладит живот и ответит: «Ничем не могу помочь» Смех, да и только! Вишняков резко повернулся и прошел мимо. Ему припомнилось, как Фофа положил белую ладонь на бумажку артельщиков о приеме его, Вишнякова, на шахту и сказал, как отрезал: «Приема нет». А ведь тогда некуда было деться, хоть с сумой по рудникам иди. В кармане ни копейки, ни сухаря, «ни торточки», как говорят шахтеры. Тогда не стал просить, а теперь и тем более. Образуется как-нибудь и с вагонами, и с отправкой угля, и со всем прочим.
Отойдя шагов на двадцать от дома, он услышал сзади конский топот. Кто бы это на ночь глядя, не украинская ли варта прогуливает застоявшихся коней?
Вишняков оглянулся, увидел сани возле Фофиного дома: «Господин управляющий куда-то собрался»
Фофа был в тулупчике и валенках. Стоял возле саней так, как будто они сами въехали во двор и неизвестно, что теперь с ними делать.
Далеко ли? спросил Вишняков у Фофы.
Не очень На часок и обратно
«Сробел, не ждал встречи». Вишняков скользнул взглядом но саням самые вместительные. На этих санях обычно выезжал с охраной кассир за получкой. Сам Фофа ими не пользовался, требовал одинарные, с облучком. Или за грузом куда-то отправляется?
Задержись малость, потребовал Вишняков. Дело есть.
Пожалуйста, поспешно согласился Фофа. Мне не к спеху бормотал он, забегая вперед, чтобы открыть дверь Вишнякову. Погода неважная ранняя зима разобралась
По всему видно, Фофа отправляется в поездку тайком. Опять что-то задумал. Спросить надо прямо, послушать, что ответит, а потом в баню его. В старой бане есть кладовая, будто специально приспособленная для того, чтобы запирать в ней всяких преступников и врагов советской власти.
В доме как будто никаких следов предотъездных сборов. Вся мебель, ковры, шкафчик с посудой на местах. На стенке тикают часы с желтым маятником. Тепло. Пахнет свежей печной гарью.
Не дожидаясь приглашения, Вишняков сел в кресле возле маленького столика на гнутых ножках.