Ладно, сказал Вишняков, часто мигая воспаленными глазами. Сами концы отыщутся Беспокойство насчет леса существует. Раньше бы надо было заставить Фофу добыть лес. По загривку мне бы надавать, что упустил его, стервеца.
Все равно пользы от него никакой. Уехал меньше будет мороки!
Что же делать будем? Лес нужен, беспокойно поглядывал на Лиликова Вишняков.
Центр надо просить.
А без этого как?
Как же без этого, леса у нас не растут.
Дело ясное
Вишняков знал натуру Лиликова тянуть и помалкивать о запасе до последнего. Еще хлопцами были в кабаке раскошелится в самую последнюю минуту. Все уже поднимаются уходить, а он молча подойдет к кабатчику и заказывает на артель. Авось и сейчас у него в запасе что-то осталось.
Может, послать куда поблизости, уклончиво сказал Лиликов.
Акционер Продугля Дитрих все путя нам закрыл.
Откуда ему все путя известны? Раньше порядка не было, а ноне и подавно.
Куда же поблизости? спросил Вишняков, догадываясь, что Лиликову такое место известно.
За Громками, в трех верстах от дома мастера Трофима Земного, лесосклад бельгийцев
Вишняков метнул на него быстрый взгляд:
Как возьмешь?
По наряду Фофы, на дрова населению. Фофина краля напечатает.
Последнее это у тебя? прищурился Вишняков. Может, еще какой-нибудь склад держишь в запасе?
Перекреститься надо?
Все равно не поверю!
Лиликов встал, высокий, черномазый, босой, похожий на обиженного странника. Вишняков улыбнулся глазами: Так и кажется, что-то еще прячешь!
Дело твое, сказал Лиликов без обиды. Я на твоем месте тоже бы не поверил. Жизнь такая началась, что от человека чуда и прибытка ждешь.
Сам придумал о «прибытке»?
Из поповой проповеди взял! Лиликов стал сворачивать схемы. Наряд не забудь написать.
Он ловко намотал портянки, обулся и вышел. Схемы оставил пускай посидит над ними председатель.
Вишняков погрыз сухарь, запил водой. С нарядом тоже получалось не так, как раньше. Штейгеры отвечали за подачу леса, считали упряжки, проверяли кровлю можно ли работать людям в лаве. Смог ли все проверить Лиликов? А вдруг завалит кого, шахтерам горе, а сбежавшим злорадное довольство. Бросив недоеденный сухарь, Вишняков подался в шахту.
Тяжело дыша и чертыхаясь, Аверкий ставил стойки «костром».
Не жалеешь леса.
Подогнув ногу, Аверкий сидя продолжал укладывать стойки.
Случилось что? тревожно спросил Вишняков.
Кровля играет Я те точно скажу, она с Калединым заодно: второй кумпол обнаружился
Вишняков подсветил темное, морщинистое «каменное небо», ничего не заметишь. Шутки с ним плохи: опоздаешь с крепью рухнет кусок пудов на двадцать. Что-то обнаружил Аверкий. Не спрашивая больше ни о чем, Вишняков начал подавать стойки. «Вовремя успел Без меня, может, не управился бы»
Убирался бы ты! выругался Аверкий.
Помалкивай!
Под коленками шелестела угольная крошка. Неодерганной корой обжигало руки. Аверкий спешил. С помощником смирился, понимая, что без него не обойдется.
Живей поворачивайся! Торцом подавай!..
Сверху сорвался блин. Подхватывая груду, покатился вниз по уклону.
Прочь убирайся! заорал Аверкий.
Только теперь Вишняков понял, что они одни в лаве, что Аверкий выгнал всех, опасаясь обвала. «Вот тебе и наряд Тут собачий нюх нужен и отвага, о какой никогда не говорят» Стиснув зубы, заливаясь потом, он продолжал подавать стойки. Ворочая тяжесть в тесноте, Аверкий замолчал. Еще одна еще две Последние он подбивал обухом. Затем отодвинулся в сторону. Вытер пот рукавом.
Не лезь, куда тебя не просят!
Не шуми.
Меня привалит похорон один. А тебя совсем другое.
Всем надо жить.
Сверху посыпались дождем камешки. Кровля навалилась на «костер». Дерево затрещало. Аверкий невольно отодвинулся в сторону и потянул за собой Вишнякова.
Повоюем еще! сказал он, прислушиваясь к осадочному шуму.
Вишняков сознался, почему пошел в шахту.
Зря беспокоишься, заявил Аверкий. Думаешь, они за этим глядели? Им добыч давай. А жизнь свою каждый шахтер должен беречь. И бережем! закончил он, довольный, что опасность миновала.
Вишняков пополз вниз. За спиной услышал, как свистнул Аверкий, зовя забойщиков в лаву. «Прибыток, прибыток Ни в какой прибыток не вберешь»
Возвращаясь в Совет, Вишняков подумал, что никакого урона не нанес отъезд штейгеров и управляющего. Все устроится. Боязно, конечно. Но, может, это и дурная робость. Он чувствовал, что для него очень важно осознать не только свою силу, но и умение
В коридоре стояли забойщик Петров и кабатчик Филя.
Вишняков попытался пройти мимо, не желая расставаться со своими мыслями.
Вели, Вонифатьевич, загораживая ему путь, сказал Петров, посадить этого субчика в холодную.
Чего тебе? хмуро спросил Вишняков.
Недоливает, гад! Как действовал при царе Николае, так и по сию пору продолжает.
Вишняков поглядел на переминающегося с ноги на ногу Филю.
Вчетвером они пили начал оправдываться кабатчик. Одну квартовую я подавал раз, потом еще по кружке и еще чуток
Объясни, сколько входит в «чуток»! перебил Петров.
Кварта.
Врешь! Кувшин с отбитым краем, больше полкварты не войдет!..
Вишняков закрыл глаза, чтобы не видеть их. Штейгеры тоже не вылезали из Филиного кабака. Петров выжрет выверенную меру водки, а потом пойдет орать на весь поселок. А в Петрограде революционные матросы опорожняют царские винные погреба в канавы.
Закроем кабак, тихо, чтоб не раскричаться, произнес Вишняков.
Не про то речь, подался к нему Петров.
Закроем, говорю, кабак, отчетливо повторил Вишняков, немедленно.
А ведь перед людьми придется отвечать, Архип, сказал Петров, поняв, что Вишняков не шутит.
Отвечу.
Иное дело отобрать собственность для пользы народа.
Не отобрать, а закрыть! заорал Вишняков.
Калиста Ивановна отворила и испуганно захлопнула дверь.
А кувшинчик на полкварты разбить! дав волю неожиданно поднявшемуся гневу, продолжал кричать Вишняков.
Силён ты, однако отступая, произнес Петров.
Филя пошел спиной к выходу. Петров помялся немного, не зная, верить или не верить председателю Совета.
Рушишь заведенное Хозяин барии, а работник князь Гляди, лоб расшибешь
Петров морщил большеротое лицо в растерянной улыбке. Вишняков сердито глядел на него, думая о том, что Петров пока не понимает, что к чему, а потом озлится и, чего доброго, закричит: «Откуда ты такой взялся?» «Не знаю, откуда взялся. Но не отступлю!»
Сутолов похаживал перед столом, начальственно топая каблуками и не замечая прилипчивого взгляда Вишнякова, следящего за ним. Рассказ о том, что Аверкий крепил заигравшую лаву, он пропустил мимо ушей. Аверкий, по его мнению, должен быть в отряде, а не в шахте. Штейгеры сбежали добычу надо прекратить. Не в силах убедить в этом Вишнякова, он придирался к другому.
Не по душе мне эта Фофина краля, сказал Сутолов. Стучит на машине, а сама рыскает глазами чистая ведьма. Арестовать надо для надежности.
Кто ж печатать твои приказы будет? недовольно спросил Вишняков.
Без печати обойдемся.
Не разрешаю, коротко отрубил Вишняков. Утомленный работой на шахте и в Совете, качающийся от бессонницы, он будто и не способен был спорить.
Жалеешь всякую мразь. Я точно знаю, что она связь держит с Фофой, вспылил Сутолов.
Знаешь докажи.
Моих слов тебе мало?
И то верно, что мало.
Я Совету докажу.
Как же ты Совету можешь доказать, если мне одному не в силах?
Сутолов был горяч. Упрямое спокойствие Вишнякова ему не понравилось. Может, о тайном враге революции идет речь? Какого лешего его защищать? Его защитишь себя не сбережешь. Да и гордость Сутолова была уязвлена: задачи революции ему понятны не хуже Вишнякова.
Я на людях красноречие имею, сказал Сутолов, покраснев от обиды. А перед одним тобой, может, мне и не надо всех доказательств говорить.
Не об одном слове речь. За твоим словом власть трубит. Народ-то о тебе сразу и не подумает, а скажет: новая власть Фофину кралю подобрала. А за что? Народу положено сразу доложить за что. Поэтому я и спрашиваю о доказательствах. Я ведь тоже народ.
Доказательства мое революционное чутье!
Сутолов придавал немалое значение этому «чутью» и, говоря о нем, даже выпрямился и поднял голову.
Чутье вздор! Девки с ним живут, пока в баб не превращаются.
Сутолов не мог допустить насмешки:
Ты бы всех тут пригрел! Тебе калединское соседство, может, и нравится. А я должен контру замечать и истреблять!
По кабинету пошел гул от его басовитого голоса. Вишняков смотрел куда-то поверх его головы. Ему теперь припомнилось, как Сутолов в первый день назначения командиром милицейского охранного отряда прошелся по поселку, чтобы показать людям себя в кожанке и при нагане. Осенняя пора хвалилась близкими холодами. Кое-где срывалась снежная крупа. Бабы замазывали рассохшиеся за лето оконные рамы глиной. На улице, как на грех, никого. Бездомный кобелек показался. Завидя Сутолова, он шарахнулся с визгом в подворотню. А тот засмеялся. Вишнякову тогда показалось в этом что-то дурное: нечего революционерам ходить по улице пугалами.
Контру истреблять дело не шутейное, сказал он терпеливо.
Ты меня не учи!
Я не учу. Я только хочу сказать, что Фофина краля не такая важная птица, чтоб на нее заряд портить. Пашка-телеграфист больше ей видится, чем сбежавший Фофа.
Обманный маневр!.. Враг способен применять разные тактики. Где зубы покажет, а где спрячется.
Не к тому врагу и не к той тактике приглядываешься!
А про петлюровскую варту что скажешь? Ее тож прикажешь не трогать? А она в один день явится в Совет и рявкнет: «Р-разойдись!» Все к черту полетит! Никакой советской власти. Служи, бей поклоны Петлюре, на собрания не смей собираться, гони москалей. А я тоже москаль! В каждой хате орловские, курские, тамбовские мужики-шахтеры. Сотник Коваленко их живо к стенке поставит!
Не стращай! резко остановил его Вишняков. Что, говоришь, будет, того нет пока. Варту разоружить можно хоть сегодня. Да она пока не мешает.
А что ж тебе мешает? запустив руки в карманы, спросил Сутолов.
Вишняков потянулся за кисетом, чтоб закурить и не глядеть, как он задиристо подрыгивает ногой. Разве перечислишь все, что мешает? Сутолову это и не нужно. Он доказывает право палить в каждого и всякого. Ишь какая рожа деревянная не дрогнет и не смягчится.
Непорядки на шахте мешают, сквозь зубы ответил Вишняков, закуривая.
Ну и лезь в шахту, пока тебя любушки не приласкают. Война ведь гражданская на носу!
Дальше носа положено видеть.
Позиция дальше! вскричал Сутолов. Не по окопам позиции, а по душам! Как ни упирайся, а кто-то начнет первым. Стрельнет один, а десять ему в ответ!
Вишняков сердито отбросил цигарку. Правильно ведь говорит про позиции: не по окопам, по душам протянулись они, каждый выстрел опасен. Но сам-то зачем оружием играешь? Лихость въелась в душу? К черту лихость! Совет не должен терять осмотрительности.
Ходишь ты все на каблуке, сказал Вишняков, подступив к нему. А и на носок положено, нога крепче станет. Мы не начнем гражданскую войну. Она нам не нужна. Черенкову нужна, да он сидит пока в Чернухине. Сидит пусть сидит, а мы тем временем уголек выдадим на-гора для советской власти.
В этом твоя линия? тише спросил Сутолов.
А если в этом, то что? усмехнулся Вишняков. Будешь гадать, принять ее или отказаться? Брось эти привычки, Петро. Тебе не моя линия важна, а народная. За ней следи!
В чем народная линия?
Может, в том, что поднимается Казаринка в раннюю рань, идет на работу и свои спины подставляет под кровлю! В том, что во все ласковые глазищи глядит на Совет и готова все принять от нас!..
Сутолов ушел, не желая признать своего поражения.
Был у Вишнякова плохонький домишко, в котором он жил один. Не домишко, скорее полуземлянка на заштыбленном краю поселка, называемом Шараповкой от имени какого-то Шарапова, который поселился здесь еще в Крымскую войну. Шарапов выкопал колодец, подносил обозникам, везшим ядра с Луганского литейного завода, студеную воду, устраивал ночлег на сеновале. Утомленные люди называли придорожный двор «благодатью». Отсюда еще одно название Шараповки Благодатовка.
Когда появилась шахта, в Благодатовке-Шараповке начали селиться другие люди. Потом пробили ствол поглубже, в двух километрах выше, по Казаринскому бугру. Поселок разросся в той стороне, а на Шараповку свозили штыбы. Траву и родник забило. Шараповская сторона стала черной, похожей на пожарище. Но старые жители ее не покидали. Строились здесь и новые, чаще всего те, кому не очень хотелось мелькать перед глазами управляющего и урядника.
Пусто и сыро было в полуземлянке Вишнякова. Некому убирать, некому топить плиту, чтоб поубавить сырости. Мать и отец умерли перед началом войны от брюшного тифа. Меньший брат погиб в боях под Брестом. А старшая сестра жила в Мариуполе.
Явившись в Казаринку, Вишняков взялся за ремонт. Потом закрутился среди людей и все оставил. В последнее время не успевал даже прочистить дорожку в снегу. Прилизанные ветром сугробы поднимались до невысокой крыши, закрывая окна так, что в доме и днем держался полумрак. Вишняков являлся на час и падал на подушку в полузабытьи. А иногда не удавалось уснуть, и он ходил, сгорбившись, смалил цигарку за цигаркой, топил плиту и, казалось, собирался долго не показываться на люди.
Внимание людей утомляло. Одни смотрели с любопытством, другие ласково, а третьи вопросительно. Находились и такие, которым он показывался загадочным и непонятным. Они заметно оживлялись, когда Вишняков попадал в затруднительное положение. Сообщникам же на это ноль внимания. Кузьма все так же ревел в Совете:
В чем наша сила, что мы на подушках спим, как при мирном времени?..
Вишняков не отвечал прямо. Во всех своих речах говорил о силе, которая «зовет людей в шахту и держит Черенкова на почтительном расстоянии от Казаринки». По этим речам судили, что он рискует. От организации обороны не отказывается, но и не видит необходимости заниматься одними военными делами и приостанавливать работу шахты. Настолько ли умен, чтоб рисковать так смело? По Казаринке пошел слушок: «Зарывается Архип, метит в генералы, а не справляется и за взводного»
Ференц Кодаи принял эти слухи за отголоски какого-то кризиса в Совете. Он позвал Вишнякова в бараки, чтобы оскандалить перед военнопленными.
Как вы, большевики, спросил он у только что вошедшего Вишнякова, будете исчислять ренту с земли? Землю вы забираете у крупных владельцев. Крупные владельцы выплачивали ренту. Кто же теперь будет выплачивать ренту, если земля принадлежит народу?
Вишняков мельком посмотрел на лицо говорившего. Такое лицо, барски отглаженное, раньше бы отвернулось от шахтера. А теперь терпит. С чего бы? Вишняков взглянул на окружавших его военнопленных. Они смотрели на него, как, бывало, невесты смотрят на будущего жениха куда пошел да что сделал. Промахнись малость, не так повернись и пиши пропало. Значит, до этого они говорили о нем? Подсечь норовит, враг проклятый! Где-то дознался об этой «ренте»
С малых лет Вишняков проработал в шахте. Отец ушел из деревни в голодовку, в девяностые годы. В семье давно забылось крестьянское не только как платят за землю, по и как ее обрабатывают. Рента, наверное, налоги. Кодаи спрашивает про налоги, а называет их позабористей, чтоб сбить председателя Совета с толку. Если налоги, то как будет поступать советская власть с налогами? Вишнякову пока неизвестны подробности о налогах. Имущих, ясное дело, надо облагать. А тех, у кого грош в кармане да вошь на аркане? Можно бы таких и оставить в покое.
Маркс пишет о земельной ренте ехидно обмолвился Кодаи.
«И о Марксе слыхал, гад!» с тоской подумал Вишняков, наблюдая, как тянутся к нему ожидающие взгляды, словно пики в кавалерийской атаке,
не увернешься, обязательно проткнет тебя какая-нибудь, и упадешь на землю, под копыта скачущих коней, забытый и никому не нужный.
Маркс пишет про старые порядки, наугад ответил Вишняков.
А как же будет при новых? спросил Кодаи.
Соберемся, подумаем, уверенно ответил Вишняков. Земля дело не шутейное. Советская власть отдала ее крестьянам. Долго она находилась в других руках. Долго и старые порядки складывались. А ты хочешь, чтоб мы новые в один день навели. Где-где, а в крестьянском деле торопливостью не возьмешь. С умом надо ко всему подходить. Или не согласен? спросил он, в упор посмотрев в лицо, сложенное из двух подушечек-щек, крючковатого носа и косого рта со стиснутыми синими губами.