Французы глядели в косые, прищуренные глаза молодого человека и не знали, что думать об этом неожиданном обожателе, которого император осыпал похвалами и даже наградил после Ваграма (битвы, в которой Австрия потерпела страшное поражение) крестом Почетного Легиона.
Через полмесяца после Ваграма, 23 июля 1809 года, Чернышев вернулся в Петербург и месяцем позднее, 21 августа, Александр выслал его снова в Австрию с двумя письмами. Первое из них, врученное адресату 1 сентября в венском дворце Шёнбрунн, предназначалось "брату". В этом письме царь радушно распространялся о своей дружбе к "Monsieur mon frére" ("Мои дела находятся в руках Вашего Императорского Величества. Со всей открытостью доверяюсь дружбе, которую питает ко мне Ваше Императорское Величество"), речь же в письме шла лишь о том, чтобы Наполеон не увеличивал этойкак он это шикарно определил"ci-devant Pologne" (бывшую некогда Польшуфр.) (кстати, просьба эта исполнена не была, и в тот год Бонапарт весьма заметно увеличил площадь Герцогства Варшавского).
Второе письмо Чернышев завез в венгерский замок Дотиш, где проживал разбитый император Австрии, Франц. Правда, в этом письме черным по белому говорилось, что Россиясоюзник Франции и Австрии помогать не может, но Чернышев успокоил Франца устным посланием от царя: временно они обязаны так писать, но, потерпите, а там поглядим, кто возьмет верх.
С той поры полковник Чернышев был постоянным связником между Наполеоном и Александром и делал это с рвением врожденного кавалериста. Кто-то подсчитал, что за неполные четыре года он преодолел по этому маршруту более десяти тысяч миль! Как-то раз он преодолел расстояние из Петербурга в Байонну (на берегу Бискайского залива) и назад, то есть, почти семь тысяч километров, за тридцать четыре дня! Для тех времен это было рекордным достижением, и только лишь доверенный курьер Бонапарт, Мусташ, мог бы с ним сравниться. Чернышев делал это столь регулярно, что в Париже, в котором пребывал чаще, чем в Петербурге, его называли "почтальоном".
А еще его называли там же "красавчиком Чернышевым" ("Le beau Tchernitcheff"), ибокак заверяла в своих воспоминаниях мадам д'Абрантесбыл он настолько красив, что перед его магнетической силой не могла устоять ни одна из женщин. Германский герцог Карл де Клари-эт-Алдринген, развлекавшийся в Париже в 1810 году, характеризовал его таким образом: "Талия стиснута словно карикатура всех российских силуэтов, фигура привлекательная, но выражение лица калмыцкое; зовущие глаза, буйные волосы локонами, тщеславный, пустой и завоевательный, в белом мундире, шляпа с громадным султаномвот каким был этот самый пожиратель сердец".
Чернышеву, который поселился в Париже в доме на улице Тетбу, пожирание сердец служило не одним лишь физиологическим возбуждениямскорее уж, для добычи шпионских сведений, поскольку, как он сам признавался царю: "Женщины в Париже играют большую роль". Калмыцкие губы и глаза были там чем-то настолько экзотическим, что на дам действовали словно наркотик. "Наверняка, не все умирали из любви к нему, ер все были им опьянены" написала герцогиня д'Абрантес, которая, похоже, и сама была им опьянена.
Очень скоро, с "красавцем полковником" на звезды начала заглядываться "женщина, муж которой знал самые сокровенные тайны императора". Нам не известно точно, кем была эта дама. И наверняка это не была красивейшая из сестер Наполеона, Полина Боргезе, неизлечимая нимфоманка, роман которой с Чернышевым ни для кого не был тайнойее муж "сладкий Камилло" (князь Боргезе) был настолько законченным идиотом, что император не доверил бы ему даже тайны покроя своего воротничка. Скорее, то могла быть вторая сестра Бонапарта, жена маршала Мюрата, Каролина, которая тоже провела несколько астрономических сеансов с Чернышевым. Но все это одни лишь предположения, точно так же это могла быть супруга какого-либо иного сановника, так как у "красавца полковника" во французской метрополии был целый гарем из женщин голубых кровей.
Чернышев старался производить впечатление служакиисполнителя курьерских поручений, донжуана, после исполнения казенной службы не интересующегося ничем, кроме балов, любовных приключений и изучения математики. Ну ладно, на балах он был занят до полуночи, любовью занимался после полуночи, а ведь нужно было еще каким-то не вызывающим подозрения способом заполнять время от восхода до захода солнца. Поэтому полковник отыскал некоего профессора математики, брал у него уроки и считал, что там самым обманывает французов. Ему и в голову не могло прийти, что это он сам может быть объектом действий, которые на современном жаргоне можно определить как "сделать из кого-то фраера".
Организованная им разведывательная сеть была истинным шедевром. Так это, по крайней мере, оценили на берегах Невы, и подобное мнение до сих пор разделяют многие историки. Чернышев поставлял целые мешки подробнейшей информации о численном состоянии, вооружении, снаряжении, дислокации, маневрах и настроениях во французской армии, что вызывало в Петербурге самое настоящее восхищение. Очень часто это были копии оригинальных документов из парижского военного министерства. В 1811 году направляющийся в Варшаву новый французский посол, барон Людовик Биньон, случайно наткнулся по дороге на направлявшегося по той же тракту Чернышева. Биньон впоследствии описал это так:
"Встретились мы еще на первой станции. Я заметил, судя по груди этого российского типа, что за пазухой у него было полно, по всей видимости, бумаг. По этой причине я сделал ему комплимент, превознося до небес его курьерское рвение. Невинное вежливое замечание должно было его ужасно смутить, так как через несколько дней мне стало известно, что эти столь тщательно скрываемые бумаги содержали сведения о состоянии и расположении наших войск, купленные им у одного чиновника из военного министерства () Россия тогда, пусть и находилась в состоянии мира с Францией, всеми способами пыталась получить сведения о военном состоянии своего нынешнего союзника, в котором предчувствовала завтрашнего врага. Подобные коварства настолько практиковались в отношениях одних держав с другими, что я и не вспоминал бы о вышеуказанном случае, даже если бы он был связан исключительно с российским посольством. Пускай бы постоянные агенты или их секретари, такие как господа Обриль, Нессельроде и Крафт, время от времени пользовались продажностью негодяев, чтобы получить сведения, необходимые Россиия не смел бы этого осуждать, ибо каждая сторона пользуется правом на ответный ход. Но, по крайней мере, позиция месье Чернышева была не такой. Ведь это был не обычный кабинетный курьер, но доверенный посланник между двумя императорами, перевозящий корреспонденцию от одного монарха другому. Подобная миссия включает в себе нечто, исключающее даже тень подозрений, и в то же время обязывающее к скрупулезной деликатности. Подобный гонец может быть, в конце концов, посредником обоюдных откровенных и благожелательных отношений, в чем-то приязненных, даже если бы в кабинетной политике уже намечалась некая неприязнь. Поступок месье Чернышева тем более был достоин осуждения, что бросал нелестный свет не только на российское посольство, но и на более достойную особу".
Это достойное сожаления проявление наивности месье Биньона отбрасывает довольно-таки нелестный свет на его дипломатические способности, но это никак не может быть предметом нашего интереса. Им же является "le beau Tchernitcheff", который часто путешествуя через Варшаву имел прекрасную возможность для "рекогносцировки" перестраивавшихся в то время в форсированном порядке польских фортификаций, в особенностиПраги (в ее отношении он подал подробный рапорт) и Модлина. По дороге он собирал и донесения царских агентов в Польше. В дневнике генерала Юзефа Зайончка за 1811 год мы находим две любопытные заметки. Под датой 16 апреля: "Министр полиции дал мне знать, что некий Тышка подозрителен, якобы он российский шпион, и что его должны были выслать из Модлина в Варшаву. Поскольку паспорт у него был выдан в Петербурге, с ним следовало поступать с некими политесами, но ему сообщили, что он обязан незамедлительно покинуть королевство".
Одним из множества достоинств Чернышева была превосходная память. Он мог повторить царю каждое слово из двухчасовой беседы с Наполеоном, а подобных бесед император с "почтальоном" проводил достаточно много. Были они весьма дружескими, Бонапарт вскипел всего лишь раз. Он спросил, каковы намерения России, а Чернышев ответил, будто бы от канцлера Румянцева слышал, что если бы Польшу и Ольденбург (германские территории, занятые французами несмотря на протесты Петербурга) бросить в один мешок, хорошенько потрясти и выброситьтогда франко-российская дружба была бы накрепко сцементирована. Это означало: "махнем" Ольденбург (для Франции) за Польшу (для России). Наполеон возмущенно воскликнул:
О нет, месье, к счастью, Франции нет необходимости прибегать к столь радикальным мерам!
Но потом сразу же успокоился и продолжил дружески болтать с полковником (последний тут же молниеносно повернул оглобли и буркнул, что, по-видимому, плохо понял канцлера). Он ни в чем не обвинял его даже во время последней встречи 25 февраля 1812 года. Разговаривали тогда они очень долго. Бонапарт дал ему четко понять, что знает все ("Я знаю, что здесь вы только лишь затем, чтобы собирать военные сведения, и что вы организовали разведывательную сеть"), предлагал все новые способы предотвращения близящегося конфликта и вручил письмо Александру.
В тот же самый день перепуганный Чернышев, полностью уверенный, что "его спалили", действительно сжег в камине все уже ненужные, компрометирующие документы и на следующее же утро покинул Францию со скоростью "аллюр три креста". На границе к нему никто не цеплялся, никто не обыскивал, позволив вывезти из Франции все, что ему хотелось. Ведь странно, правда? Но сейчас нам все станет понятно.
До настоящего времени исторические работы относительно деятельности Чернышева в Париже полны восхищений его шпионским искусством. Считается, будто бы он добыл бесценные сведения военного характера при достойной порицания наивности Наполеона и слепоте французской контрразведки, которая слишком поздно напала на след курьера, а доказательства добыла только лишь после отъезда полковника, в результате обыска его жилища. Это мнение поддерживается со времени тех событий. Даже великий историк-бонапартист, Мариан Кукель, зная, что наполеоновская разведка добыла секретные российские планы, которые император хранил в маленькой тетрадке ("livret") допустил ошибку в своем труде "Война 1812 года", когда писал: "Российская "livret" императора, красиво оправленная в сафьян, с которой он выступил в экспедицию, по сути вещей была менее точной, чем купленные Чернышевым в Париже французские "Situations".
Только лишь анализирующие родимые источники российские исследователи с изумлением выявили, что здесь что-то не сходится. Пользовавшийся этими исследованиями Черняк был первым, который оценил Чернышева несколько иначе: "Чернышев, который впоследствии, во времена Николая I, сделал, благодаря своей угодливости серьезную карьеру, не был ни слишком уж понятливым и расторопным, ни столь уж проницательным сотрудником разведки. Интересным для нас оказывается и то обстоятельство, что данные о численности французской армии, добытые царским адъютантом, были весьма сильно заниженными! Это дает нам возможность предполагать наличие организованной Наполеоном сознательной провокации".
"Дает нам возможность предполагать". Так ведь здесь ничего и не нужно предполагать. Никто до сих пор не пробовал обосновать это подозрение, в связи с чем я сделаю это сам, и в этом не будет какой-либо великой заслугиштука по-детски проста. Это мог давным-давно сделать всякий, кто, как и я, ознакомился с десятком мемуаров своей эпохи (в основном, Паскье, Савари и Бурьенна), а так же с "dossier Czernichef" в парижском Национальном Архиве (сигнатура F-7, 6575) и проанализировал их. Заключенные в них сведения буквально кричат об этом.
Для начала такая вот "мелочь", благодаря которой, только одной ею дело можно было и закончить. Свои донесения Чернышев основывал, и это аксиома, на французских военных документах, получаемых от подкупных сотрудников военного министерства. Тогда каким чудом взятые из этих документов данные о численности были "сильно занижены"? Неужто, уже одно это, не доказывает очевидным образом провокации со стороны Наполеона?
Но давайте пойдем дальше. Бонапарт прекрасно знал слишком жаркую страсть своей сестры Полины (он ее даже посылал лечиться к известным медикам, но от нимфомании даже сегодня сыворотки еще не изобрели), ругал ее за чрезмерную частоту наставления рогов дону Камилло, и каждого ее любовника, до которого ему только лишь удавалось добраться, незамедлительно отсылал в отдаленные военные аванпосты (в основном, в Испанию) или же, если это был не французский офицерубирал каким-то иным способом. Ее романа с Чернышевым Наполеон "не заметил", хотя о нем сплетничал весь Париж. Странно.
Отношения между монархом-повелителем двух третей континента и самым обычным курьером были настолько сердечными, что императорский двор находился в постоянном изумлении. Наполеон приглашал Чернышева на обеды, на балы в Фонтенбло, на охоты; он желал все время иметь его рядом с собой, осыпал милостями, ласкал, гладил, хотелось бы сказать: усыплял. Полицейский крот Фуше в Гамбурге, Людовик Антуан Фовелет, прозванный Бурьенном, отметил в своих "Мемуарах": "Что для меня всегда было странным, это поведение Наполеона в отношении месье Чернышева () Наполеону сообщили про его секретные махинации, но он ни в малейшей степени не изменил своего отношения к нему, все так же относился к нему с такой же, как всегда, симпатией, окружая сердечной снисходительностью". Снова это: "странно". Только вот Бурьенн, который понятия не имел "а что же играется", пояснил это себе любовью императора к покою и его великодушием! Обмен светскими поклонами с главой вражеской шпионской сети во имя любви к покою! Все "страньше и страньше".
В свою очередь из "Воспоминаний" начальника полиции и разведки, князя Ровиго (Савари), а прежде всего, из мемуаров префекта парижской полиции, Стефана Паскье, нам известно, что оно окружили Чернышева "опекой" сразу же по прибытию того "на брега Сены". Для этой цели, по приказу Наполеона и под протекцией министра иностранных дел Маре, создали специальную следственную ячейку, которой руководил специалист по наблюдениям за подозреваемыми, инспектор Фодрас. Финал должен был выглядеть следующим образом:
Сразу же после бегства "красавца полковника" в Россию, 26 февраля 1812 года, полиция обыскала его жилище, икакая удачахотя он сжег компрометирующие бумаги, один листочек нашелся. И на нем содержались тайны Великой Армии, подписанные буквой "М". Забрасывая документы оптом в камин, Чернышев не заметил, что данный листок упал на пол и скользнул под ковер. Листок отдали Савари, тот незамедлительно отправился к военному министру, Кларку, приказав ему собрать всех начальников департаментов, и спросил, не узнает ли кто-нибудь из них почерк. Никто из собравшихся почерка не распознал. Тогда у Савари родилась идея связаться с начальником генерального штаба, Бертье, ивторая удача! секретарь Бертье сразу же узнал почерк переплетчика военного министерства, некоего Мишеля. Мишеля арестовали вместе с сообщниками (Мозес, Саже и Салмон) и из него выдавили, что его связником с Чернышевым был портье российского посольства, австриец Вюстингер. Мишель написал под диктовку письмо связнику, договариваясь с ним встретиться в кафе. Вюстингер на встречу прибыл, и таким образом все рыбы попали в подсак, чтобы очутиться в тюрьме Ла Форс.
Даже пропуская тот факт, что, как Паскье, так и все другие полицейские эпохи постоянно лгали в своих мемуарах, затушевывая, умалчивая или переиначивая массу секретных розыгрышей наполеоновского времени (им неудобно было при Бурбонах хвалиться своей борьбой с врагами Наполеонанапример, Савари практически вообще не упоминал о своей правой руке, Шульмайстере) приведенная выше официальная реляция уже на первый взгляд пробуждает недоверие столькими "удачами! (скользнувший под ковер листок) и наивностями (изменник, подписывающийся первой буквой своей фамилии!), что ее спокойно можно посчитать сказкой и задать себе вопрос: а что с ее помощью пытались скрыть?
Ответ на этот вопрос дает содержимое досьеF-7 6575 парижского Национального Архива и описания в прессе процесса шпионов, которыйкак сообщила "Gazette de France" начался 13 апреля 1812 года. Так вот, Вюстингеру никаких обвинений предъявлено не было, из него сделали лишь свидетеля (!), в качестве мотива такого решения указав на то, что он является иностранцем! Но это никак не помешало генеральному прокурору, месье Легу, заочно обвинить Чернышева, словно бы тот был французом!
Но все это мелочи по сравнению с приговором. Мишеля, который признался, что десять лет занимался шпионской деятельностью, приговорили к смертной казни, ему отрубили голову на гильотине. Зато Саже присудили к дыбе (его еще поставили к позорному столбу, наказание родом из Средневековья!) и к денежному штрафу, а вот Салмона и Мозесапрошу вниманияпризнали невиновными! Невиновными признали военных шпионов, изменников родины, сотрудников военного министерства, за два месяца до начала войны с Россией, то есть во время, когда Савари без разговоров ставил под стенку сапожников, которые по пьянке распевали антинаполеоновские куплеты!!!