Маркиз Арман Августин Людовик де Коленкур (17731827) был родом из старинного пикардийского семейства и имел массу достоинств. Это был выдающийся господин, с изысканной осанкой, прекрасными манерами и чарующей внешностью; человек светский, прекрасный "causeur" (собеседникфр.) и модник. Глядя на него, хотелось сказать, что внешняя красотаэто еще не самый большой недостаток мужчины, поскольку существует еще и глупость. Сам он считал себя опытным дипломатом, что остается в гармонической связи с наблюдением Оскара Уайльда, что "собственную глупость люди обычно называют опытом".
На свою беду опытным считал его и Наполеон, и это было одной из величайших глупостей, совершенных этим тонким знатоком людей и мастером политики по работе с персоналом. Бонапарт сам переводил "Князя" на французский язык и постоянно старался действовать в соответствии с указаниями из главы XXII "О министрах". Главный посыл Макиавелли из этой главы звучал так: "Но каким образом князь может узнать ценность министра? Вот один, верный способ. Обрати внимание на то, а не занимается ли он больше собственными делами, чем делами государства; если в своих поступках он заботится лишь о собственной выгоде, тогда не может он быть хорошим советником и не заслуживает доверия".
Коленкур, собственно, и не заслуживал доверия, поскольку в течение многих лет своей деятельности в качестве офицера, депутата, посла и, в конце концов, министра иностранных дел Франции он был плохим советникомв течение всего этого времени он советовал своему хозяину все, что было полезно для Александра, а Наполеон не обратил на это внимания, во всяком случае, не такой степени, в какой должен был бы это сделать. Коленкур попросту влюбился в царя (что свидетельствует о том, что и сам Александр был недюжинным чародеемцарю не удалось очаровать Савари, зато эта штука прошла с Коленкуром), и французский дипломат стал если не русофилом, то царефилом. Даже в 1812 году, когда война была неизбежна, а спесь царя нарастала изо дня в день, "маркграф де Коленкур, очарованный благородством самодержца и оказываемым ему лично доверием, еще сдерживал громы в руке своего повелителя" (Потоцкая).
Первый раз Коленкур был послан с дипломатической миссией в Петербург в 1801 году, будучи всего лишь полковником егерей. Отправленный в качестве посла в 1807 году (к этому времени он уже был генералом и Великим Конюшим Империи), он немедленно был опьянен царем и начал вести себя словно робкая девонька-подросток в присутствии обожаемого ею актера-кинозвезды. Александр сразу же заметил посредственность этой креатуры и, имея ее в руках, но вместе с тем, желая удержать ее как можно дольше, выкупал Коленкура в дожде милостей, наград, вежливых слов и даже интимностей, допустил чуть ли не в семью и практически дословно "носил на руках". Коленкурпосол величайшей державы тогдашнего мирачувствовал себя все время словно та девочка-подросток перед первым поцелуем от знаменитого любовника. Пусть снаружи и наполненный богатством и достоинством, француз все время болел отсутствием свободы и естественности, что было видно; вдумчивый наблюдатель мог бы встать рядом, чтобы поддержать месье посла, когда тот споткнется о собственные сапоги. Таким вдумчивым наблюдателем был посол Сардинии, Жозеф де Мейстр:
"Меня весьма забавляют наблюдения за Коленкуром. Он родился в аристократической семье и выпячивает это; сам представляет монарха, который потрясает всем миром, он имеет что-то около шести или семи тысяч франков ренты, повсюду суется, и все жехотя весь купается в золотом шитьемину имеет глупую, и всегда чопорен, словно палку проглотил. Не ошибаются те, кто говорит, что выглядит он словно "белошвейка Нинетта на придворном балу". Этот человек, который мог сделать все, что желал, запинался перед неподдельным достоинством, что меня неоднократно поражало, причем, с момента начала трагедии".
Трагедия здесь заключалась в удивительной слепоте Наполеона. Хотя Коленкур банально "ложился" под царя и даже совершал дипломатические шаги, противоречащие инструкциям из Парижа, и хотя Бонапарт замечал кое-какие проявления царефилии своего дипломатаон не снял его с должности, совсем наоборот, даже одарил титулом герцога Виченцы. Возможно, он считал, что, имея в Петербурге в качестве посла "приятеля Александра" (так называли Коленкура), лучше привлечет царя к себе, легче его обманет; но нет никаких сомнений, что Наполеон ошибся.
Стоило ему это дорого, и не только в игре, но и в денежном эквиваленте. Он желал, чтобы его посольство в столице "брата" блистало, и Коленкур по различным предлогам выдаивал из французского казначейства огромные суммы, а потом хвастался в Зимнем Дворце своими доходами. Любопытный свет бросает на этот аспект шестого раунда достаточно редкое печатное издание XIX века из моего наполеоновского книжного собраниямемуары баронессы де Рейсет, вращавшейся на петербургской придворной ярмарке в течение всей деятельности Коленкура.
Был ли Коленкур таким же, как Талейран, изменником? Да, мы еще дойдем до этого. Был ли он одновременно и царским шпионом? Такая гипотеза существует, но, хотя я сам выдвинул и старался доказать гипотезы о шпионской деятельности мадемуазелей Бургуан и Жорж и "обведении вокруг пальца" Чернышева, доказывать данное предположение я бы не взялся. Имеется слишком мало предпосылок (не говоря уже об отсутствии доказательств), и меня не убеждают даже подчеркнутые Жоржем Лефевром в его труде дружеские отношения, связывающие Коленкура с главой (еще перед Чернышевым) российской разведывательной сети в Париже, Нессельроде. Тот, правда, написал шифром (здесь "Людовика" обозначает Александра) к себе в центр, что Коленкур делает все возможное, чтобы "отблагодарить за доверие, которым одарила его Людовика", только ведь это еще ни о чем не свидетельствует.
Морис Палеолог, посол Франции в Петербурге перед Октябрьской революцией, так охарактеризовал своего предшественника столетней давности: "Душа у него лишь на первый взгляд была благородной, в действительности же это была беспокойная натура, с юмором висельника, нечистой совестью и слабой волей. Пройдоха высшего класса: оперирует софизмами, будучи склонным к компромиссам и всяческим интригам".
Двуличие Коленкура проявилось, причем, весьма ярко, уже в первые недели его деятельности в Петербургепо турецкому делу. Александр беспрерывно возвращался к этой теме, имея аппетит, прежде всего, на турецкую Молдавию и Валахию. Посол сообщил ему, что ценой за эти две территории для Франции будет Силезия и сразу же, "доверительно", прибавил, что Наполеон желает превратить Силезию во французский военный форпост на востоке, который бы поддерживал Польшу, что ужасно возмутило царя.
За гораздо меньшие делишки многие монархи сокращали своих послов на голову.
Совершенно иным человеком был генерал, граф Петр Александрович Толстой (17691844), брат гофмейстера царского двора, Николая Толстого; антилиберал, главный представитель наиболее реакционных российских кругов, враг Чарторыйского и союзник Долгорукого. Только это не был человек того же покроя, что "un frèliquet" Долгорукий, и потому превосходно годился на пост посла в Париже. Толстой ненавидел Наполеона (наверняка, в основном, потому, что участвовал во всех кампаниях, в которых "бог войны" изрядно потрепал шкуру царской армии) и не поддался ему на своем аванпосту. Ну а Наполеон применил идентичные, что и Александр, методы: красивые словечки на каждом шагу, очаровательные улыбки, лесть, подарки, обещания, восхищения. И все эти представления, "expositions", те самые "manifestations de la grandeur" в Тюильри были выставлены великолепные подарки, которые царь прислал своему "брату" посредством Толстого.
Толстой не позволил себе влюбиться и позволить убрать из себя хотя бы кроху ненависти к "узурпатору". Вежливыйно холодный, полный уваженияно и свободы действий, учтивыйи все же решительный, чуткий и не позволяющий обвести себя вокруг пальца, граф быстро сориентировался, к чему все это ведет. Его принципиальный рапорт, лишивший Александра иллюзий в отношении Турции, содержал в себе формулировки, острые, будто клинок восточной сабли:
"Планы Бонапарта в отношении нас ясны. Он желает сделать из нас азиатскую страну, оттолкнуть за давние границы. Еще он желает отдалить наши войска от Константинополя и, чтобы все это еще и красиво выглядело, предлагает поход на Швецию. Остальные же наши войска он бы с радостью направил в дальние походы, куда-то в Персию и Индию".
Со Швецией, Персией и Индиейвсе было правдой, только не в указанной последовательности. Существенным же было то, что Толстой расшифровал цели карточной торговли Бонапарта, и в качестве credo взял себе слова, услышанные в отношение корсиканца от Меттерниха, тогдашнего представителя Австрии в Париже:
Пускай ему кажется, будто бы он обманул нас как глупых детей, таковыми мы не будем. Наступит и для нас день, когда подобное положение вещей закончится, ибо все это идет вопреки природе и цивилизации!
Книгаэто не магнитофон, потому уважаемые читатели не могут услышать, как красиво прозвучали эти благородные слова в устах такого любителя природы и защитника цивилизации, каким был герцог Клеменс Лотар Меттерних. В голове не укладывается, ну почему его союзник и дружок по антилиберальному крестовому походу, лорд Палмерстон, назвал его "величайшей сволочью во всей Европе".
Теперь мы уже можем вернуться в день 24 января 1808 года, когда беседа с Савари дала понять Наполеону о закулисных действиях "союзников", и когда у него в голове родился хитрый планплан отправить российскую армию куда угодно, лишь бы она только повернулась своими спинами к Парижу и границам Польши. Он решил повторить первый раунд императорского покера. Так точноиндийский мираж!
Уже 2 февраля он уселся за стол и написал "брату" два письма. Одно коротенькое, анонсирующее высылку в качестве подарка научного труда Каирского Института. Второе, весьма обширное, наполненное дифирамбами и напыщенными формулировками, в котором он изложил свой проект выхода к берегам Ганга через Константинополь и Кавказ, давая понять, что впоследствии, возможно, не был бы исключен и раздел Турции, закончил же Наполеон словами: "Вознесемся над помехами. Наша обязанностьнашей политикой помогать Провидению и идти туда, куда нас ведет неизбежный ход событий. В этих словах я раскрываю всю свою душу Вашему Императорскому Величеству. Дело Тильзита определит судьбы мира".
Чтобы возбудить партнера еще более эффективно, в тот же самый день Бонапарт пригласил Толстого на охоту и, скача рядом с дипломатом, перекрикивал ледяной ветер:
То, что Александру Великому или Тамерлану не удались их планы, это еще не доказательство того, что предприятие является неисполнимым. Мы вместе сделаем это лучше, чем те двое. Прежде всего, следует дойти до Евфрата, а как только мы достигнем берегов той реки, я не вижу причин, почему бы мы не завоевали Индию!
Когда упомянутое письмо прибыло в Петербург, Александр заключил Коленкура в объятия (он часто это делал) и воскликнул:
Вот это великие свершения! Вот это великий человек! Узнаю стиль Тильзита! Ваш монарх может рассчитывать на меня, поскольку сам не изменился ни на йоту.
"Тальме Севера" случилось сказать правдуабсолютно верно, он не изменился ни на йоту. Все так же он был тем же самым совершенным комедиантом. Он видел, что предложение Бонапартаэто блеф, цель которого заключалась в том, чтобы связать его армию (правда, пока что он еще не знал, а зачем это "брату" нужно), когда же переговоры Румянцева с Коленкуром относительно перелома турецкого рогалика ничего не дали, в письме от 13 марта Александр ответил сладкими словами:
"Monsieur mon frère. Письмо Вашего Императорского Величества напомнило мне о мгновениях в Тильзите, память о которых всегда останется для меня дорога. В тот момент, когда я читал Твои слова, мне казалось, что вновь мы проводим те минувшие часы. И воспринимал я это чрезвычайно радостно. Намерения Вашего Императорского Величества я считаю столь же великими, как и совершенно верными. Только лишь столь великий гений может предпринять столь обширные планы. И я точно так же уверен, что Твой гений эти планы исполнит".
Эту переписку я цитирую только лишь потому, что вся эта игра во взаимные жмурки была по-настоящему забавной, и, надеюсь, что и для вас понятия о тогдашних международных отношениях стали более ясными. Диктуя цитируемое выше письмо, царь знал, что не станет исполнять никаких "совершенно верных" планов относительно похода в Индию, поскольку уже в феврале его армия устанавливала дорожные указатели в сторону Швеции, намереваясь вырвать у соседней державы территорию Финляндии. Так что про себя он явно хихикал, думая, что выставляет дураком своего приятеля, воспоминание о котором "навсегда останется дорого для него". Но смеялся он недолго.
Не успел еще закончиться тот же самый месяц, февраль 1808 года, когда в российскую столицу добралась тревожная весть: французская армия заняла приграничные крепости по обоим концам протяженности Пиренеев и теперь прет вглубь Испании! В апреле все уже было ясноНаполеон привез испанское королевское семейство в Байонну, заставил короля отречься от престола и посадил за решетку. Петербург был потрясен. Антихрист продолжает заполнять свой мешок с европейской добычей!
Многолетняя, проводимая до самого конца Ампира и завершившаяся поражением Испанская кампания Наполеона считается одним из его ошибочных военных предприятий, и вместе с темнаиболее ярким примером его захватнической политики. И если первый из этих взглядов, вне всяких сомнений, верен, то со вторым нельзя полностью согласиться.
У заядлых критиков Бонапарта имеется весьма специфическая разновидность хорошей памяти. Это не врожденное недомогание, скорееприобретенное в ходе учения. Лучше всего такие люди помнят следующие слова Наполеона: "Хорошая памятьэто способность забыть о том, чего не следует помнить". Располагая хорошей памятью такого рода, они ни за что не желают помнить, что ни одна из войн, которые вел император, не была им начата или, точнее, вызвана. Например: в 1805 году на Францию двинулись Австрия и Россия. В 1806 году Пруссия пыталась "дать урок" Наполеону. В 1809 году Австрия вновь объявила Бонапарту войну и первой схватилась за оружие, чтобы "дать ему по морде". И так далее.
Упомянутые критики жонглируют фактом, что, как правило, "бог войны" первым врывался на территорию противника. А что ему следовало делать? Ожидать в Тюильри, а бои проводить на Елисейских Полях? Он был лучшим и более быстрым, и потому опережал. Практически каждая из его войни это можно без особого труда доказатьпри всем своем стремлении идти вперед было действием, по натуре своей, оборонительным, защищавшим Францию. Бонапарт никогда не поднимал меч на страны, не пытающиеся придушить Францию. А весь с момента захвата Бастилии это пыталась сделать чуть ли не вся Европа. И, тем не менее, маниакально повторяются бредни про агрессора. Из тысяч примеровмнение Фредерика Пейнтона, выраженное в 1876 году на страницах "Тайм": "Французская Революция и нападения Наполеона на всю остальную Европу положили конец сдержанной форме ведения войны". Так кто же положит конец нападкам на императора, осуществляемым болванами, у которых отсутствие сдержанности в демонстрации собственного невежества прямо пропорционально степени этого невежества?
Нет, я не агиограф корсиканца и, в свою очередь, я не "забываю" о том, что он аннексировал. Но вечно преследуемый общеевропейской фрондой, подмазанной британскими фунтами стерлингов, под предводительством потомка Романовых, сотрудничающего с семействами Бурбонов, Гогенцоллернов и Габсбургов, Наполеон просто обязан был предохранять свое государство буферами. Это было вопросом существования. В этом же был и голод державностине отрицаюно когда на него несколько раз напали и позволили себя расколотить, нападавшие пробудили в в нем этот голод. Нельзя безнаказанно охотиться на тигра, дав перед тем ему попробовать человеческого мяса.
С испанскими Бурбонами все так и вышло. И вообще, Бурбоны, рассеянные по всей Европе, любой ценой и всяческими средствами пытались убить Наполеона или, по крайней мере, лишить его власти, еще с 1799 года и в течение последующих пятнадцати лет. Они организовали бесчисленное количество заговоров, цель которых заключалась в лишении корсиканца жизни, очень часто кровавых (в декабре 1800 года взрыв "адской машины" привел к смерти нескольких десятков человек). Пистолеты, стилеты, яд, снайперские духовые ружья и т. д. Вот интересно, кто из критиков агрессивности Бонапарта, зная, что ежедневно при возвращении домой его подстерегает бешеный пес, не схватил бы дубину и не попробовал бы перебить ему хребет? Неаполитанские Бурбоны участвовали практически во всех антинаполеоновских коалициях, в связи с чем Бонапарт сверг их с трона и таким образом прикрыл себе южный фланг. А западный фланг?