Все мое имуществоревольвер, сказал я.
Давай-ка его сюда, сын мой! А не то донесу о тебе Администрации.
Эдингеру?
Кому же еще?
Где находится Администрация?
На Эйгерплац.
Это Эдингер разрешил устроить здесь бардак?
Заведение, сын мой!
Заведение, заведение. Он разрешил?
Ну конечно. После бомбы мы получили дозу. Мы скоро умрем. Всякое удовольствие, какое может дать человек человеку, есть служение любви, угодное Богу. Горжусь, что моя бригада это понимает. Я майор. Она простерла руку к женщинам на изодранных диванах. Посвященные смерти к любви готовы!
Мне бы найти Нору, сказал я.
Майорша позвонила председательским колокольчиком и крикнула: «Нора!»
Наверху, в ложе дипломатического корпуса приоткрылся занавес. Показалась голова Норы.
Ну что? спросила Нора.
Клиент, сказала майорша.
Я еще занята. Нора скрылась.
Находится при исполнении служебных обязанностей, констатировала майорша.
Я подожду, сказал я.
Майорша назвала цену:
В уплатуревольвер.
Я отдал револьвер.
Садись, сын мой, распорядилась она. И жди.
Я сел на драный диван, устроившись между двумя девками. Майорша вытащила из-за спинки своего кресла гитару, настроила, и грянул хор:
Нашей чистоты порука
Долг любви, ее закон.
В смертный час любая мука
Превращается в фантом.
Наш Господь висел распятый
Ах, какая жалость!
Нам от бомбы распроклятой
Посильней досталось.
Пришла Нора. В первую минуту мне показалось, что она несет на руках ребенка, но это был безногий лет шестидесяти, с морщинистым, но каким-то детским личиком.
Ну вот, попрыгунчик ты мой, сказала Нора, усаживая его на диван. Теперь твое психическое состояние получше.
Нора! Твой следующий клиент, сказала майорша.
Нора бросила на меня взгляд и сделала вид, что меня не знает. Халат у нее был надет на голое тело.
Полетели, миленький, сказала она и направилась к двери, за которой была винтовая лестница. Я пошел следом. Майорша ударила по струнам, и бригада запела:
Скинь, сестрица, лиф и платье,
Не скупись, даруя радость!
В бездну пав, раскрой объятья,
Вечную изведай сладость!
Ключ получил? спросила Нора. Я кивнул. Пошли!
Мы осторожно пробрались через зал с обвалившимся куполом и оказались в галерее, которая вела в восточное крыло здания. По ней дошли до какого-то коридора, повернули и разом остановились.
Ничего не вижу, сказал я.
Надо привыкнуть к темноте, ответила Нора. Что-нибудь всегда увидишь.
Мы стояли неподвижно.
Как же ты могла, сказал я.
Что?
Ты знаешь, о чем я.
Нора молчала. Мрак впереди был непроницаемый.
На эту должность надо было еще утверждение получить, сказала Нора.
Эдингер заставил?
Она засмеялась:
Ничего подобного! Просто, чтобы жить в городе, необходимо основание, а никакого другого основания у меня не было. Теперь что-нибудь видишь?
Я соврал:
Что-то вижу.
Идем!
Мы осторожно продвигались вперед. Мне казалось, я слепой.
А с чего ты так разозлился? нарушила молчание Нора. Я же и раньше крутила будь здоров со всеми вашими.
Я ощупью искал путь в темноте. Ответил зло:
Да, но с нашими!
Дорогой мой, ваше время, думаю, давным-давно прошло.
Мы спускались в подвал. Нора предупредила:
Осторожно, тут лестница. Двадцать две ступеньки.
Я спускался, считая ступени. Нора остановилась. Я слышал ее дыхание.
Теперь направо. В этой стене, сказала она.
Я ощупал облицованную панелями стену, нашарил, нажал, панель сдвинулась. Вслепую нашел скважину, вставил ключон подошел.
Закрой глаза, сказал я.
Дверь бункера отворилась. Мрак вроде бы начал редеть. Но мы все так же ощупью продвигались вперед. Дверь за нами захлопнулась. Мы открыли глаза. Помещение с компьютерами. Нора осмотрела машины и сказала:
Генераторы в порядке.
Мы подошли к радиоцентру. Нора настроила приемник, и, к нашему изумлению, из динамиков грянул «Швейцарский псалом», да так громко, что мы подскочили от испуга.
Блюмлисальп! завопила Нора.
Автоматически включилась запись, успокоил я. Там же никого не осталось в живых. Это невозможно.
Но после гимна раздался голос. Это был Штан, популярный ведущий ночной радиопередачилегкая музыка, гости программы, болтовня. «Штаны долойс вами Штан!» Он сообщил: «Дорогие слушательницы, дорогие слушатели! Времядвадцать два часа», назвал также дату и объявил, что сейчас будет передаваться повтор какой-то патриотической программы.
Они живы! воскликнула Нора. Живы! Он назвал сегодняшнее число!
В динамике зазвучал голос главы военного департамента.
Мой начальник! Нора чуть не рыдала от радости.
Начальник выступил с обращением к народу. Заявил, что все ониправительство, депутаты парламента, государственные чиновники, общим числом четыре тысячи человек обоих полов, однако с преобладанием мужчин, плюс одна тысяча секретарш, благополучно избежали гибели, находясь в недрах Блюмлисальпа. От радиации никто не пострадал, запасы продовольствия столь велики, что хватит еще двум или трем поколениям, АЭС работает в нормальном режиме, со светом и воздухом никаких проблем нет. Стало быть, все доводы борцов против атомной энергетики следует считать безосновательными. Правительство, парламент и чиновники обеспечены всем необходимым, дабы они могли осуществлять дальнейшее руководство страной и продолжить свое служение народу. Да, в настоящее время у них отсутствует возможность вернуться, ибо враг, проявив неслыханное коварство, осуществил прицельный сброс бомбы на Блюмлисальп. Однако никто не сетует на судьбу: не народ, а исполнительная, законодательная власти и государственные службы и ведомства обязаны жертвовать собой. Так что они и принесли себя в жертву. Глава военного ведомства говорил и говорил, а я смотрел на Нору. Она замерла, вся обратилась в слух, халат на ней распахнулся. Я жадно накинулся на нее, обхватил, повалил на полженщины у меня не было целую вечность. А начальник теперь вещал о великой радости, охватившей его, когда пришла весть, что мы победили при Ландеке, наголову разбив коварного врага; о своей твердой уверенности, что армия во взаимодействии со своими отважными союзниками успешно осуществила глубокое продвижение в азиатские степи, и стало быть, близится окончательная победа над врагом, возможно, она уже одержана; что он глубоко сожалеет о том, что правительство, как и он сам, до сих пор не имеет известий о происходящих в мире событиях, поскольку радиоприему препятствует невиданный уровень радиации. Начальник сыпал словами, ни на миг не останавливаясь. Нора внимательно слушала. Я сопел, стоналона зажала мне рот ладонью, только бы слушать своего начальника, не упустить ни словечка. А мне все было малоя становился только ненасытнее, оттого что она не перестала слушать этот голос из динамика, ее тело отдавалось совершенно безучастно. Конечно, могло случиться, с заметной озабоченностью вещал начальник, да-да, нельзя на сто процентов исключить эту возможность, пусть и очень, очень маловероятную, а именно что ход войны стал иным, нежели ожидалось, и враг, обладая численным перевесом и поистине колоссальным превосходством в области современных систем обычных вооружений, добился успеха, да, враг захватил страну, однако лишь территорию, а не народ, ибо непобедим народ, победивший при Моргартене, Земпахе и Муртене Меня все сильней охватывало бешенство, жуткая злость, так как Нора по-прежнему слушала этот чертов голос и на меня ей было наплевать. А он все не умолкал: очевидно, враг уже осознает данный факт, о непобедимости народа свидетельствует не только героическое сопротивление, которое народ по-прежнему оказываеткто в этом сомневается? но в первую очередь то, что легитимно избранный парламент, правительство и госаппарат беспрепятственно исполняют свой долг в недрах Блюмлисальпа, они день и ночь в трудах, они принимают законы и распоряжения, осуществляют власть, это они, и никто другой, являются подлинным народом страны, следовательно, лишь они обладают полномочиями на ведение переговоров с врагом, выступая не в качестве побежденных, но как победители. Ибо, если даже страну постигли опустошительные разрушениядопустим столь невероятную возможность! да, если страна не имеет сил для сопротивления илиувы, эту возможность нельзя исключитьстрана как таковая прекратила свое существование, то живут и здравствуют ее бесперебойно функционирующее правительство, выборная властьпарламент и безупречно работающий государственный аппарат. Они никогда не капитулируют. Во имя мира во всем мире они преисполнены решимости вновь подтвердить свою собственную независимость, основой коей является вовеки незыблемый вооруженный нейтралитет.
Вообще-то, я помню лишь обрывки этой речи, которые сам теперь связал в некое целое. А тогда не до того былоя словно летел с бесконечной высоты, потом же, когда я отпустил Нору, из динамика грянул «Швейцарский псалом». Мы встали. С меня градом катился пот. Как были, голые, мы пошли в помещение лаборатории. Нора взяла у меня кровь и сделала анализ.
Еще поживешь, сказала она.
А ты?
Администрация направила меня на обследование. Мне тоже повезло. Как и тебе.
Я снова бросился на нее, повалил на пол рядом с лабораторным столом, но на меня опять накатила злость, так как Нора, когда я пытался ее взять, вдруг холодно и деловито заметила:
Бесперебойно функционирующее правительство в отсутствие народадля правительства чем не идеальная ситуация? И захохотала, да так, что не могла остановиться. В общем, я ее отпустил.
Много их там, в Администрации? спросил я, когда Нора успокоилась.
Человек двадцать-тридцать. Не больше. Она поднялась с пола и стояла передо мной.
А где Эдингер живет? Я, голый, выдохшийся, сидел на полу.
Нора посмотрела на меня с сомнением:
Почему тебя это интересует?
Просто так.
Она все-таки ответила:
В Вифлееме. В пентхаусе.
А как его имя, ты знаешь?
И опять она ответила неохотно и не сразу:
Иеремия.
Я вернулся в помещение с компьютерами. Эдингеров в базе обнаружилось всего ничего, в том числе Иеремия Эдингер. Я пробежал глазами сведения о нем: учился на философском, не окончил, состоял в какой-то организации защитников окружающей среды, за уклонение от военной службы приговорен к смерти, но помилован парламентом, смерть заменили пожизненным заключением. Я зашел в радиоцентр, запер дверь, код находился в тайнике. Я вернулся к Норе, оделся. Она была уже в халате. Я сходил в арсенал, взял пистолет с глушителем, Норе велел запереть дверь и держать ключ у себя. А мне предстоит еще одно дело, сказал я, пожалуй небезопасное. Нора промолчала. Здание правительства я покинул, выйдя в какую-то дверь восточного крыла.
В Вифлееме уцелело одно-единственное высотное здание, да и оно походило на вставший из могилы скелет. Я вошел внутрь. Внизу все выгорело, лифтовые шахты зияли пустотой. Лестницу я нашел не сразу. От этажей остались железные балки и бетонные перекрытия. На последнем этаже было пусто, и все озарено невероятно ярким светом ночного неба. Я подумал было, что ошибся и дом необитаем, но тут заметил приставленную к стене лестницу. Поднявшись, я вылез на плоскую крышу и оказался прямо напротив темной стены пентхауса. Сквозь щели неплотно пригнанной двери сочился свет. Я постучал. Послышались шаги, дверь открылась, в светлом голубоватом прямоугольнике передо мной возник силуэт. Я спросил:
Иеремия Эдингер здесь?
Папа еще на службе, раздался голос, принадлежащий, должно быть, девочке.
Я подожду внизу.
Подожди тут, со мной. Входи, сказала девочка. Мама тоже еще не пришла.
Девочка пошла в пентхаус, я двинулся следом, сунув руки в карманы. Войдя, я понял, почему пентхаус казался освещенным: одна из стен, напротив двери, была из стекла, а за ней простиралась ночь, светлая, мерцающая серебристой синевой, но не оттого, что светила полная луна, фосфоресцировали сами горы, Блюмлисальп светил так ярко, что предметы отбрасывали тени. Я взглянул на девочкуиз-за яркого света она казалась бесплотным призраком: худенькая, с огромными глазами, с волосами белыми, как Блюмлисальп, изливавший этот призрачный свет. У стены стояли две кровати, в центре комнатыстол и три стула. На столе я увидел две книги«Хайди» и «Очерк истории философии. Путеводная нить, служащая к получению общего представления» Швеглера. В комнате были также кухонная плита и кресло-качалкау стеклянной стены. Девочка зажгла подсвечник на три свечи. От их живого света комната преобразилась. Я увидел, что на стенах развешаны яркие детские рисунки, что девочка одета в красный спортивный костюм. Ее широко раскрытые глаза смотрели весело, волосы были не белые, а просто светлые, соломенные. Ей, наверное, лет десять, подумал я.
Ты испугался, потому что Блюмлисальп светится? спросила девочка.
Ну да, немного испугался, верно.
Последние несколько недель он светится все ярче и ярче. Папа беспокоится. Папа говорит, мы с мамой должны отсюда уехать.
Я перевел взгляд на рисунки.
Это Хайди. Я сделала рисунки ко всей книжке. Вот это домовой Альп-Эхи, а это Петер-козопас, пояснила девочка и добавила: Ты садись в качалку, она у нас специально для гостей.
Я подошел к громадному окну, поглядел на Блюмлисальп, расположился в качалке. Девочка у стола читала «Хайди». Было, наверное, часа три утра, когда я услышал шаги. В дверях появился высокий дородный человек. На меня посмотрел мельком и сразу обернулся к девочке:
Глория, ты почему до сих пор не спишь? Марш в кровать!
Девочка закрыла книгу.
Я не могу заснуть, пока тебя нет, папа. И мама все не приходит.
Да придет, придет твоя мамочка, сказал этот высоченный здоровяк, подходя ко мне. Моя приемная находится на Эйгерплац.
У меня к вам неофициальный разговор, Эдингер, сказал я.
Не угодно ли представиться?
Я покачался в качалке.
Мое имя не играет роли.
Ну хорошо. Давайте-ка выпьем коньяку. Он отошел в угол с плитой, выудил откуда-то снизу бутылку и две рюмки. Вернувшись к столу, поставил все это, потом погладил по головке девочку, уже свернувшуюся под одеялом, задул свечи, открыл дверь и кивнул мне, приглашая идти за ним. Мы вышли на плоскую крышу. В призрачном сиянии фосфоресцирующих гор она походила на равнину, усеянную развалинами, кое-где поросшую кустарником и невысокими деревцами. Мы сели на обломках обвалившейся трубы, внизу лежал разрушенный Вифлеем. Вдалеке, за одним из рухнувших высотных зданий, смутно, как тень, угадывался город и возносился ввысь стройный силуэт собора.
Был солдатом? спросил Эдингер.
И остался.
Он дал мне рюмку, налил мне, налил себе.
Из французского посольства, сказал Эдингер. Рюмки тоже. Хрусталь!
Посольство еще существует?
Нет. Только погреба. У Администрации есть свои секреты.
Мы выпили. Он спросил, чем я занимался до войны.
Был студентом, у старика Кацбаха, ответил я. Собирался писать диссертацию.
Хм.
О Платоне.
Он заинтересовался:
О Платоне? О чем конкретно?
О «Государстве», точнее о Седьмой книге «Государства».
Тут он сообщил, что в свое время тоже занимался у Кацбаха.
Знаю, сказал я.
Вы насчет меня осведомлены, констатировал он, ничуть не удивившись, и выпил.
Я спросил, известно ли ему что-нибудь о судьбе Кацбаха.
Когда сбросили бомбу, квартира профессора сгорела, сказал он, болтая коньяком в рюмке, горы рукописей.
Не везет философам, сказал я. В философском семинаре тоже все сгорело.
Кроме Швеглера. Единственная книга, которую я там нашел.
Видел ее на вашем столе.
Мы помолчали, глядя на Блюмлисальп.
Потом Эдингер предложил:
Можете завтра пройти медицинское обследование, на Эйгерплац.
Я еще поживу, сказал я. Только что обследовался.
Он не стал выяснять, кто меня обследовал, и плеснул мне коньяку, потом и себе.
Где же армия, Эдингер? Восемьсот тысяч было мобилизовано!
Армия Армия Эдингер выпил. На Инсбрук сбросили бомбу. Он еще выпил. Взрыватель замедленного действия. Вы тогда были в армии. Вам повезло.
Мы помолчали, глядя на город, выпили.
Наверное, пора сдать эту страну, сказал Эдингер. И всю Европу. Что стало с Центральной и Южной Африкой, не описать. Об остальных континентах и говорить нечего. Соединенные Штаты по сей день не подают признаков жизни. Население планеты сегодняот силы сто миллионов жителей. А былодесять миллиардов.
Я поднял взгляд на Блюмлисальп. Гора светилась ярче, чем полная луна. Эдингер сказал:
Мы учредили Всемирную администрацию.
Я переспросил, болтая коньяком в рюмке:
Мы?
Он не ответил.
Эдингер, тебя судили за уклонение от воинской обязанности. Я поднял свою рюмку против света Блюмлисальпа. На ней заиграли призрачные отсветы. Ты остался жив, потому что тюремные стенынадежная защита. Шучу! Будь у наших депутатов хоть какой-то кураж, тебя непременно бы расстреляли.