Значит, произнесла она, месяцами и годами многие люди посвящали свою жизнь тому, чтобы вырвать из когтей злой судьбы благородного юношу, которого держат во имя государственных видов в тюрьме, физической и нравственной. Им удалось составить необыкновенную нить самопожертвований, а мы, эгоистки, хотим для спокойствия уничтожить плод очень долгого, энергичного труда.
Старая дева еще не успела ответить, как в комнату вбежала Шарлотта.
Все в доме тихо. Скажите, что вы нашли в пакете такого страшного? Вы обе совершенно изменились.
Ваша тетка огорчена тем, что мы не можем уничтожить эти бумаги, заметила Полина.
Я очень рада, воскликнула Шарлотта.
Как рада? произнесла старая дева. Да ведь если эти бумаги могучее орудие, то мы не можем хлопотать о помиловании Фабио.
Я это подозревала. Я долго думала и пришла к заключению, что мы должны думать прежде всего о его долге. И какая ему радость будет даже в тюрьме узнать, что цель, к которой он стремился, достигнута его невестой!
Как? Ты хочешь?
Я ничего не могу сделать. Но мы найдем добрую фею и благородную душу, которая нам поможет.
И она с мольбою устремила свои глаза на Полину.
Шарлотта, ты бредишь, воскликнула ее тетка.
Нет, продолжала молодая девушка чарующим тоном сирены, я не могу разбудить спящего принца в заколдованном замке, но есть возвышенные сердца, которых привлекает опасность. Если такая душа, оставшись доброй среди злых, жестоких чудовищ, и пожертвовала светской, веселой жизнью, чтобы оказать помощь двум несчастным существам, то она не может остановиться на полпути
Подумай, что ты говоришь? перебила ее тетка. Ты хочешь, чтобы княгиня погубила себя ради нас! Ты
Полина подняла руку, безмолвно прося тетку не прерывать вдохновенной речи молодой девушки.
Освободить несчастного юношу из рук тюремщиков, продолжала Шарлотта, это святое дело, и оно должно совершиться. Если бумаги, могущие содействовать бегству славного, симпатичного юноши, попали в руки княгини Сариа, то неужели она ими не воспользуется?
Полноте, полноте, Шарлотта, начала ее тетка, но Полина ее перебила:
Я горжусь тем, что Шарлотта поняла меня. Но дитя мое, поговорим серьезно. Ты советуешь мне обмануть людей, которые меня вызвали из изгнания и предлагают возвратить все, что у меня отнято. Положим, это не беда; я слишком долго ждала их милости и даже теперь не очень верю им. Ты советуешь мне принять участие в политической революции?
Конечно, подтвердила старая дева.
Ты советуешь мне отдать герцогу Рейхштадтскому эти бумаги и устроить его бегство с целью возвратить ему императорский престол, но ведь ты мне предлагаешь государственное преступление?
Конечно, повторила тетка.
А если я потерплю поражение в моем смелом предприятии, то я подвергнусь новому изгнанию и лишусь навсегда отнятых у меня поместий.
Она вдруг покраснела и после минутного молчания продолжала:
Нет, я этого не сказала. Я не равняла доброе дело с презренным металлом. Княгиня Сариа на это не способна.
Но, княгиня, надо знать, стоит ли герцог Рейхштадтский такого самопожертвования, промолвила Шарлотта.
Он стоит ли?.. Нет, я больше колебаться не могу. В сущности, колебалась ли я? Я готова была с первой минуты совершить преступление, которое ты мне советовала, Шарлотта! Что же касается венгерских поместий, то пусть ими пользуется кто хочет! Я видела горе в глазах двадцатилетнего юноши и решила, чтоб эти глаза засветились радостью.
О княгиня, княгиня! воскликнула молодая девушка, бросаясь перед ней на колени.
Ну, видно безумие прилипчиво, произнесла старая дева, и когда мои миланские соседи спросят, куда девалась хозяйка закрытого магазина «Золотые ножницы», то им ответят: «Сумасшедшая старуха отправилась в Вену, чтобы принять участие в государственном заговоре».
Не беспокойтесь, отвечала Полина, подходя к старухе и крепко пожимая ей руку, вы обе вернетесь в ваш магазин, и Шарлотта выйдет замуж за своего жениха. Моей первой заботой будет обеспечить вас обеих и Фабио, а если я погибну в своей смелой попытке, то никто от этого не пострадает.
Шарлотта хотела протестовать, но княгиня зажала ей рот рукой.
Нет, нет, продолжала она, это единственное условие, которое я ставлю. Никто не должен участвовать в заговоре, кроме меня. В сущности, тут нет и заговора. Просто надо передать кому следует важные бумаги. Это было поручено сделать Фабио, но он не может исполнить данного ему поручения; вот и все. Но довольно болтать, пора и действовать. Прежде всего возьмите, Шарлотта, вон в том столе два конверта. В один я положу письма бонапартовской семьи, а в другой маршрут бегства и список лиц, могущих ему содействовать. Что же касается инструкции Фабио, то я еще раз прочту ее и уничтожу.
Исполнив свое намерение и разложив документы по конвертам, княгиня их запечатала и произнесла с торжествующей улыбкой:
Ну, теперь все кончено. Мое оружие готово, и багаж распределен. Я слышала от офицеров, что накануне большой битвы всегда делят багаж на две части: с одной расстаются при первой необходимости для облегчения бегства, а вторую отдают только вместе с жизнью. Я поступила также и теперь готова для битвы. На ночь я отдам оба конверта в верные руки, а завтра начну действовать.
Так скоро! воскликнула старая дева.
Да, отвечала Полина, спящий принц проснулся.
Возвращаясь к себе в комнату, Шарлотта сказала:
Вы заметили, как счастлива княгиня? Я уверена, что она любит юного герцога.
IVТайна Полины
Действительно ли она любила его? Неужели она, двадцатитрехлетняя гордая аристократка, царица светских гостиных во всем блеске своей красоты, влюбилась с первого взгляда в тщедушного, хотя и прелестного юношу?
Она даже не задавала себе этого вопроса. Отправившись из Милана в Вену по делу о возврате своих поместий, она вовсе не думала о герцоге Рейхштадтском, хотя случайно приняла участие в деле об аресте Фабио. Она думала, как все представители венского общества, что герцог Рейхштадтский был глупым, неразвитым юношей, который сам согласился быть узником ловкого, коварного министра. Но когда она увидела собственными глазами этого бедного, спящего принца и поняла, что он всем сердцем желал проснуться и вырваться на свободу из когтей безжалостных тюремщиков, то ее женскому инстинкту стало ясно, какая ужасная комедия разыгрывалась над головой белокурого юноши. В ее ушах звучали коварные слова Меттерниха, хотевшего сделать из ее красоты новые узы для несчастного пленника. А вместе с тем перед ее глазами восстал образ этого юноши, который одним словом пригвоздил к столу бесчестие маршала, изменившего его отцу, и потом по доброте душевной старался найти оправдание этой измене. Вся его фигура, цвет лица, взгляд и улыбка навеки запечатлелись в ее сердце.
Во всем существе Полины произошла коренная перемена; она думала теперь только о бедном юноше, о том, как бы осветить его бледное, печальное лицо блеском радости. Убедившись из случайно попавших в ее руки бумаг, что она может быть ему полезной, может доставить ему свободу и то счастье, о котором он мечтал, она решила посвятить себя всецело этому великодушному делу.
О том же, действительно ли она полюбила белокурого юношу, Полина себя и не спрашивала. Она даже об этом и не думала, она только поддалась влечению своего сердца ко всему прекрасному, несчастному, страждущему. Смелая попытка освободить узника Меттерниха улыбалась ей, и она поставила все на карту, чтобы выиграть неравную игру с властелином Европы.
Четвертая частьДва соперника
IФранц I и Франц II
Император германский Франц II не мог простить Наполеону даже девять лет после его смерти, что он заставил его изменить свой титул и назваться австрийским императором Францем I. Можно помириться с Аустерлицем, можно найти оправдание Ваграму; эти неприятные вспышки гения не мешали отдать замуж свою дочь победителю, который достаточно был безумен, чтобы этого пожелать, но нельзя забыть перемены титула, превращения цифр царствования из одной в другую. Этого до сих пор не мог переварить отец Марии-Луизы, герцогини Пармской и вдовы Нейперга. Изо всех несчастий, которые обрушились во время его царствования на Габсбургскую империю, это одно продолжало щемить его сердце, тем более что ловкий Меттерних не мог загладить этого несчастия.
Франц I отомстил ненавистному победителю в союзе со всеми его врагами, погубил зятя; он эскамотировал его сына и покрыл своим родительским благословением развратное поведение бывшей французской императрицы. Но, несмотря на все усилия, он не мог возвратить себе потерянного титула, и от этого горя он не мог утешиться.
На следующее утро после описанного дня он ходил взад и вперед по своему кабинету в венском дворце и обдумывал все один и тот же вопрос, постоянно тревожащий его: «Как сделаться не только фактически, благодаря таланту Меттерниха, но и по праву германским императором?» В сущности, этот вопрос сводился к тому, как Францу I сделаться Францем II, т. е. как наследовать самому себе.
Это был шестидесятилетний старик высокого роста; его осанка не была лишена благородного достоинства, а в лице виднелся след благодушия. Его маленькая голова, очевидно, не могла вместить в себя великих мыслей, и по этой или другой причине он любил простоту. Он всегда скромно одевался и предпочитал, подобно Иосифу II, статскую одежду.
Когда в это утро императору доложили о приходе князя Меттерниха, то он встретил его очень любезно, но с повелительным оттенком, так как дипломат всегда тешил старика маской повиновения. Он постоянно называл его повелителем и обставлял свои доклады так, что, казалось, распоряжения исходили от высочайшей власти.
Ну, любезный князь, сказал император. Вы, вероятно, снова принесли мне известие о какой-нибудь безумной революционной вспышке, и снова нам придется принимать энергичные меры для охраны истинных принципов государственного права?
Нет, ваше величество, я на этот раз желаю поговорить с вами о высочайшем герцоге Рейхштадтском.
В таком случае, перебил его император, я должен вам сообщить, что моя любезная дочь, эрцгерцогиня, направилась из Пармы в Ишль на воды, остановилась в Бадене на 24 часа, и я дозволил ее сыну посетить свою мать. Он теперь, должно быть, скачет верхом по Медлингской дороге в сопровождении графа Маврикия Дитрихштейна. Это не противоречит вашим намерениям?
Нисколько; ваше величество поступаете всегда прекрасно, и мой долг сообразовать мои действия с вашими намерениями. Я именно желал предложить вам ускорить эмансипацию молодого герцога: с одной стороны, составить ему военную свиту, а с другой, разрешить ему приобретение для своей библиотеки книг, которые его интересуют.
Прекрасно, любезный князь, значит, вы совершенно довольны Францем. Значит, он наконец перестал быть мечтательным, в чем вы его постоянно упрекали.
Напротив, ваше величество, он достиг такого возраста, когда молодые люди легко предаются мечтам, надеждам и сожалениям. Вот, думая о нем, я вспомнил, что иногда лучший способ укротить рьяного молодого жеребцаотпустить поводья. Я и хочу попробовать применить эту систему к юному герцогу.
Что же, вы хотите укрощать моего внука? сказал со смехом император.
Не укрощать, а развивать, ваше величество, отвечал серьезно канцлер.
Я очень рад, что вам пришла в голову эта мысль. Я также думал, что пора моему внуку на действительную военную службу. Кого же вы думаете назначить ему в свиту?
Я полагаю, что герцог Гартман был бы тут на своем месте: это человек надежный и знающий.
Гартман? Прекрасно, отвечал император.
Вместе с ним можно назначить двух или трех офицеров из числа достойных и политически не опасных молодых людей.
Конечно, любезный князь, но не полагаете ли вы остановить свой выбор, между прочим, на подполковнике Прокеше? По-видимому, Франц его очень любит.
Я просил бы ваше величество, произнес Меттерних со знаменательной гримасой, не поддаваться в этом деле личным чувствам, необходимо юного герцога окружить не товарищами, приятными для него, а адъютантами, на которых мы можем рассчитывать. К тому же Прокеш мне нужен в дипломатической части. Я уже говорил вашему величеству, что посылаю его в Неаполь, и вам угодно было на это согласиться.
Конечно, конечно, делайте, как хотите, любезный друг.
Сопротивление императора воле своего могущественного друга никогда не шло далее этого. Иногда относительно герцога Рейхштадтского в нем просыпался инстинкт деда, и он неожиданно обнаруживал нежные чувства к своему внуку. Но эти вспышки быстро проходили, и он равнодушно дозволял Меттерниху делать все, что угодно, со своим узником.
Я еще желал вам доложить, сказал канцлер, что маршал Мармон просит дозволения прочитать юному герцогу несколько лекций по военному делу; я полагаю разрешить ему это, если вы, ваше величество, не имеете ничего против.
Отчего же нет, сказал император, ведь Наполеон был способный офицер, а его старый адъютант, конечно, способен прилично рассказать его походы, но посоветуйте ему, чтобы он не слишком преувеличивал достоинства своего героя. Ведь что бы ни говорили об этом беспокойном человеке, но он не имел главного достоинства настоящего государственного человекаумеренности.
Меттерних почтительно поклонился в знак согласия и перешел к докладу о политическом положении Европы, причем по некоторым вопросам спрашивал августейшего совета своего повелителя.
Спустя несколько минут император совершенно забыл, что у него был внук, а когда канцлер удалился, то он по обыкновению стал мечтать о том, как бы сделаться германским императором Францем II.
IIСын и мать
В это самое время бывшая французская императрица Мария-Луиза, а теперь морганатическая вдова графа Нейперга, от которого она имела двух детей, гуляла со своей фрейлиной в саду виллы Флоры в Бадене. Она была в очень печальном настроении, потому что получила два горестных известия. Во-первых, один из законных сыновей генерала Нейперга продал лошадь своего отца, что она считала святотатством, а во-вторых, в Парме после ее отъезда умер ее любимый попугай. Решительно, жизнь становилась ей в тягость, и во всем ей не везло. Она жаловалась на судьбу своей фрейлине в самых площадных выражениях, так что можно было скорее принять ее за буржуазную выскочку, чем за дочь и жену императора.
Высокого роста, худощавая, с плоской костлявой талией, она медленно шла по аллее без всякой грации и даже без достоинства. Морщинистый лоб, померкшие глаза и серебристые волосы придавали ей вид пятидесятилетней старухи, хотя ей было только 39 лет.
Лицо ее оживлялось только при воспоминании о милом покойнике, как она называла Нейперга, и о маленьких сиротках, оставшихся в Италии.
Но, ваше величество, вы увидите его высочество герцога Рейхштадтского, сказала в виде утешения фрейлина.
Это правда, отвечала Мария-Луиза, Франц меня посетит, я уже давно его не видела. Он, говорят, очень вырос. Во время нашего последнего свидания в Вене он только что оправился от кори, и я очень боялась, чтобы она не пристала ко мне. Говорят, что эта болезнь в особенности передается лицам, вышедшим из первой молодости.
В эту минуту у решетки виллы остановился молодой человек, ехавший верхом в сопровождении конюха.
Гости? спросила Мария-Луиза.
Это был ее сын в скромном темно-коричневом сюртуке и поярковой шляпе.
За два часа перед тем он сказал в Шенбрунне графу Маврикию Дитрихштейну:
Император меня уведомил, что моя мать в Бадене и дозволила мне посетить ее. Я предупреждаю вас об этом, так как вчера обещал канцлеру говорить вам обо всем. Но я был бы вам благодарен, если бы вы отпустили меня одного на этот раз. Я возьму с собой конюха. Моя мать уезжает вечером в Ишль, где она будет пить воды, и потому, вероятно, я вернусь домой рано.
К его величайшему удивлению, Дитрихштейн, всегда очень трусливый, на этот раз не выразил никакого противодействия, несмотря на неприятную сцену с канцлером накануне. Как бы то ни было, герцог не потребовал никакого объяснения от своего наставника, почему он стал неожиданно так либерален, и отправился верхом в Баден.
Никогда юноша не чувствовал себя таким счастливым, как в этот день. Он находился на свободе, и вся природа казалась ему такой прекрасной, благоухающей, как никогда. Сначала он ни о чем не думал, а просто дышал всей грудью и сознавал, что он молод и вырвался хоть на минуту из-под ненавистного ига.