Жан-Мишель прервал его.
Постой, Поль! Если уж нам с тобой известно об этом убийстве, правосудию определённо стало известно раньше! Раз оно не наказало Вийона, значит, он не был виновен! Может, там просто произошёл несчастный случай? В жизни всякое бывает!
Ну прошу тебя Поль всем своим видом выражал досаду и готовность защищать поруганную нравственность. Я знаю это не со слов досужих сплетников! Мой соседдвоюродный племянник стражника, который издали видел ссору Вийона и , а потом принимал участие в расследовании. Свершив своё чёрное дело, Вийон сбежал. Укрылся где-то и писал королю прошения о помиловании Да, он сумел как-то выкрутиться, в конце концов получил помилование, только чего оно стоит? Убийство есть убийство, бедного священника не вернёшь, хотя я уверен, что его добрая душа уже давно в раю. А вот душа Вийона навеки запятнана кровью праведника! Вот только по его стихам никакого раскаяния не заметно. Просто не могу поверить, что этот нечестивый человек был способен делать столь ужасные вещи и при этом ещё писать стихи!
Другой знакомец Жана-Мишеля поведал, что Вийон погряз в грехе разврата, и добавил, что о его оргиях с самыми грубыми и распутными девками Парижа до сих пор ходят легенды. Третьи уверяли, что Вийон был причастен к нескольким громким ограблениям на большой дороге, четвёртыечто он был членом шайки , не имевших привычки оставлять своих жертв в живых
Всё это не на шутку обескуражило Жана-Мишеля и даже охладило его интерес к стихам. Теперь, когда он брал в руки книгу Вийона, в его воображении возникали ужасные преступления, о которых он услышал от знакомых, и стихи казались ему огромным, чудовищным, дьявольским обманом. При этом сами по себе они нравились ему по-прежнему. Но если Вийон не был безнравственным разбойником, каким его изображала людская молва, значит, молва ошибалась, а поверить в это было трудно и страшно.
До случая с Вийоном Жан-Мишель, как все люди своего времени, искренне верил молвеон ещё ни разу не сталкивался с ситуацией, когда молва оказалась бы не права. Молва считалась лучшим судьёй. Если кого-то, к примеру, считали вором, он обычно вором и оказывался, и рано или поздно его настигало наказание, а потом на улицах Парижа увлечённо обсуждали особенности его казни, последние слова, мужество или трусость Если в квартал, где все друг друга знали, вдруг забредал чужак и задавал вопросы, потому что не мог самостоятельно найти нужный дом, то люди сразу подозревали этого чужака в недобрых намерениях, держали кинжалы наготове и внимательнее смотрели за своими вещами. Всякий, о ком пошла дурная слава, считался в обществе таким же чужаком, и люди были от души благодарны молве за своевременное предупреждение и считали своим долгом распространить её и предупредить других. Большинство, не задумываясь, ставило собственную безопасность выше милосердия: главным было сохранить правильный порядок вещей.
Жан-Мишель привык чтить такое устройство мира. Для него само собою разумелось, что мир устроен хорошо и верно, и всё, что требуется от человека, не нарушать его устройство: соблюдать законы, предписанные церковью и государством, чтить традиции, соответствовать своему месту в жизни и осуждать тех, кто пытается занять чужое. Юношам полагалось учиться, веселиться и наслаждаться молодостью, старикампечалиться и ждать скорой смерти, богатымдемонстрировать власть, а беднымпочитать знатных и богатых и подчиняться им без ропота; человеку среднего достатка не приличествовало одеваться дорого, чтобы выглядеть богаче, чем он есть, это означало бы не только гордыню, но и попытку обмануть других, показаться им тем, кем ты не являешься на самом деле, то есть опять-таки нарушить порядок вещей Этот порядок был незыблем, как смена дня и ночи, как смена времён года, как математически точный, но непостижимый человеческим умом путь небесных светил. В псалме пелось: «Славлю Тебя, потому что я дивно устроен. Дивны дела Твои, и душа моя вполне сознаёт это». Устройство общества было принято считать таким же правильным и дивным, как устройство природы и человека, и молва давно сделалась его самым верным слугой.
Поэзии в этом мире тоже было отведено своё место. Точнее всех его определил, назвав стихи « »«естественной музыкой». Музыка воплощала в себе божественный порядок и гармонию и таким образом облагораживала и украшала человеческую жизнь. Стихи должны были делать то же самое: через точность рифм, благородство формы и содержания демонстрировать красоту миропорядка и пробуждать в человеческих душах восхищение этой красотой.
Пока Жан-Мишель не познакомился со стихами Вийона, он полагал, что всё это так и есть и должно быть так. А когда он попытался встроить Вийона в привычный миропорядок, у него не получилось. Да, на первый взгляд стихи мэтра Франсуа полностью соответствовали канону, их форма была безупречна, но что-то мешало назвать их «естественной музыкой», восхваляющей и укрепляющей незыблемое положение вещей. Напротив, они вызывали беспокойство, задавали душе трудные вопросы, погружали её в сомнения, пробуждали в ней чувства, доселе дремавшие под слоем правил и запретов
Случается, что толпа встречает громкими приветственными криками казнь какого-нибудь бродяги, вора или буянаа он до последнего уверяет, что невиновен. И в душу поневоле закрадывается сомнение, которое мешает радоваться восстановлению справедливости. А что, если он и правда невиновен? Тогда получится, что никакого порядка нет, что правосудие ложно, а людизлы? История знает много примеров жестокого и неправедного суда, и первый из нихраспятие, на которое каждый парижанин постоянно смотрит в церкви
Перед Жаном-Мишелем словно бы оказались две чаши весов: на одной лежало всё, к чему он привык, что хорошо знал, чему верил. А на другойвопросы, которые давно его волновали, сомнения, смутные, но настойчивые, и стихиневероятно живые, талантливые и свободные, несмотря на строгие рамки канона. Эти стихи звали за собой, как порой зовёт душу дорога, убегающая из тесных, неудобных, но надёжных городских стен куда-то в далёкую неизвестность Жан-Мишель много размышлял об этом и был уже почти готов броситься в эту неизвестность, довериться ей. Его останавливал только вопрос о цене этой новой свободы, страх обмануться, опасение, не окажется ли такая свобода просто обманом, разрушением морали и нравственных правил? Что, если дурная молва о Вийоне права, а он, Жан-Мишель, ошибается?..
Заканчивался ноябрь. Короткие сумрачные дни Жан-Мишель посвящал учёбе, но каждый вечер возвращался к Вийону. Его стихи притягивали, как притягивает взгляд чернильная темнота ночного ноябрьского неба. В маленькой комнате Жана-Мишеля оплывала свеча, а там, за стенами дома, выл ледяной ветер, проникая в каждую щель и наполняя жилище холодом, напоминавшим о том, что всё когда-нибудь кончается В это время меркнет свет и всё живое таится, с трепетом ожидая весны; только человек продолжает свой упорный одинокий путь от земного рождения к Божьему суду. Под низкими облаками кружат вороны, высматривая падаль или висельников, их крики режут сухой, колючий воздух; с пустынных полей за предместьями Парижа тянет близкой зимой, и всё вокруг напоминает о смертиодежда, которая едва защищает от холода, утренняя изморозь, хмурые быстрые тучи, голые деревья, застывшая земля, бледные, худые, обветренные лица бедняков Горе тому, у кого в эти дни нет крыши над головой и очага, чтобы обогреться; голодные волки ищут пропитания, а нищиеубежища на зиму. Припозднившимся прохожим лучше не ходить поодиночке, чтобы не получить в беспросветной ноябрьской тьме удар кинжалом из-за нескольких монет, звенящих в кошельке, и тёплого плаща.
,quià repos
Et,
Jefinerpropos;
,
Et.
Dejefiner.
Si , tout ,
Et nefiner.
Жан-Мишель несколько раз перечитал эту строфу, предпоследнюю в «Малом завещании». В ней мерцал особый свет, за который Жан-Мишель так любил унылый и мрачный ноябрь. Чем больше сгущается мгла над землёй, чем сильнее становится холод, тем ярче разгорается в душе огонь радости, не имеющей ничего общего с хорошей погодой, удачей, богатством, благополучием и тому подобным Дописана книга, и уже неважно, что нет денег на хорошее жильё, неважно, что холодный сквозняк задул свечу и замёрзли чернила в чернильнице, сделано главное, пройден назначенный путь, а значит, можно спокойно отдыхать, потому что о дальнейшем позаботится Бог
Жан-Мишель закрыл книгу и опять вспомнил всё дурное, что слышал о Вийоне. Его душа сразу погрузилась в тень, ему стало не по себе, потому что стихи Вийона всегда отзывались в нём сочувствием. Он даже легко представлял себя на месте автора, когда читал их, такого с ним прежде не случалось, поэтому он не мог и не хотел воспринимать эти стихи отвлечённо, просто как удачное произведение искусства, богатое здание или хорошо сшитое платье. Они были не просто красиво сложенными словами, а чем-то гораздо большим, и это тревожило: ведь стихиэто история, это время, это дорога, ведущая в рай или в ад. Стихи Вийона словно брали за руку и увлекали за собой, уводили куда-то, вот только кудаЖан-Мишель никак не мог понять и потому не решался идтино и возвращаться не хотел, вот и стоял на перепутье, на промозглом ноябрьском ветру, кутаясь в плащ А вдруг всё правда? Что, если Вийон действительно был разбойником, вором, убийцей? Тогда Поль прав: читать эти стихизначит подвергать свою душу смертельной опасности, и опасность эта тем страшнее, чем стихи лучше. Праведник, заглянув в душу грешника, не смутится и не собьётся с путитолько станет молиться горячее. А если один грешник станет смотреть в душу другого и перенимать его пороки, то уподобится слепому, выбирающему себе в поводыри другого слепца: кончится тем, что оба упадут в яму, как сказано в Библии.
После долгих сомнений Жан-Мишель решил отложить сборник стихов Вийона и подождать. Начинался Адвент, и Жан-Мишель не хотел подвергать свою и без того смущённую и растревоженную душу новым искушениямнынешних было более чем достаточно.
* * *
На Рождество случилось маленькое чудовыпал снег. Вместе с ним на Париж опустилась белая небесная чистота. Накануне снегопада город молчал, тёмный, тихий и смиренный, как монах, сосредоточенный на молитве; только черепичные крыши и вывески таверн и лавок выделялись яркими пятнами. «»
После праздничной мессы Жан-Мишель пошёл прогуляться. Солнце светило сквозь тучи мутно-жёлтым пятном, а снег шёл по-прежнему. Беззаботные пушистые снежинки в этот день объединили всехбогатых и бедных, знатных и безродных, жителей центра и бедноту из предместий. Все смотрели на светлеющий мир, ощущая в душе особенную, тихую праздничную радость. Дети играли в снежки, лепили из снега фигурки, взрослые чинно прогуливались, несмотря на холод, а над крышами стоял белый туман, и на улицах приятно пахло добрым дымом каминов и густыми ароматами праздничных блюд. На мгновение Жану-Мишелю показалось, что где-то за этой пёстрой толпой, в укромном и бедном переулке, сегодня можно найти самого младенца Иисуса, Пресвятую Деву, Святого ИосифаВот уж воистину «»
Конечно, пройдёт немного времени, и Париж опять затянет в круговорот будней; снег испачкается, смешается с дорожной грязью, забудутся чистые слова, пожелания и обещания, но частица праздничного света всё равно останется в сердце как знак того, над чем не властно время Взгляд Жана-Мишеля остановился на старухе, которая шла ему навстречу. Сгорбленная, бедно одетая, издали она казалась совсем уродливой. А когда она проходила мимо, Жан-Мишель увидел, что её беззубое лицо светится от счастья.
Ещё одно Рождество! сказала она, ни к кому не обращаясь, и улыбнулась небу.
«Noel» Жан-Мишель наконец осознал, что у него в голове с самого утра крутится строка из «Баллады пословиц» Вийонаи тоже дарит ему частицу рождественской радости. Осознав это, он вдруг понял, почему Вийон выбрал именно эту пословицу, чтобы повторить её в конце каждой строфы своей баллады. А потом понял, что всё плохое, слышанное им о Вийоне, это неправда, ложь. Ведь в день Рождества торжествуют силы добра и дурные стихи дурного человека никак не смогли бы разделить радость этого праздника.
Теперь Жан-Мишель почти не сомневался, что Вийон не был негодяем. Он даже начал понимать, что именно смутило его и ненадолго оттолкнуло от Вийонаи что заставило его приятелей слепо верить сплетням о поэте, которого они не знали и не читали Дело в том, что в день Рождества небо ближе к земле, чем обычно. А в другое время куда легче обмануться. В другое время люди не особенно задумываются о том, чтобы понять друг друга, наоборот, они подчёркивают отличия и всё, что разделяет, судят по одежде и верят молве. Им кажется, что так жить проще и правильнее Вот и получается у них, что если священникто обязательно праведный, если бродягато обязательно вор и разбойник, если корольто непременно благородный и справедливый, если школярто лодырь, любитель гулянок до утра ишуток Толстая Марго не может быть никем, кроме как развратной трактирщицей, и если поэт пишет о ней, значит, спал с ней Люди верят словам и слишком часто воспринимают их как надпись на дощечке, что висит на груди преступника. На ней указаны его пороки, его винаи всем сразу ясно, какому наказанию следует подвергнуть этого человека, за что осудить, какое место в мире ему отвести. А если человеку это место не подходит, молву это волновать уже не будет. Общественное мнение подобно тюрьме; можно всю жизнь стараться сбежать оттуда, но это много сложнее, чем сбежать из самой дальней, глубокой камеры Бастилии,или любой другой темницы, которых во Франции немало
Перелистывая вечером сборник Вийона, Жан-Мишель вспомнил, как ещё недавно не хотел его читать, боясь, что Вийон был вором или убийцей. Сейчас от этих подозрений Жану-Мишелю даже стало неловко, как будто он обидел самого Вийона этим недоверием. Жан-Мишель подумал, что Анри, узнав о его терзаниях, поднял бы его на смех, и невольно улыбнулся. А потом понял, что единственный способ разобраться во всёмэто узнать правду о Вийоне. Для начала он решил выяснить подробности про священника Филиппа , которого убил Вийон. Это убийство произошло на самом деле, и Вийона оправдали. Но из-за чего междуи Вийоном вышла ссора, никто не знал.
Для начала Жан-Мишель попросил Поля познакомить его со своим соседом, со слов которого Поль и рассказал эту историю, но тот не сообщил об этом убийстве почти ничего нового. Всё произошло давно, тридцать семь лет назад, в самом начале лета 1455 года, после праздника Тела Господня,Жан-Мишель старался как можно отчётливее восстановить в своём воображении обстановку и последовательность тех событий, чтобы понять их причины. События он восстановил, но в причинах так и не разобрался. Да и событий было совсем немного.
Стоял жаркий, тихий вечер после праздника. Мэтр Франсуа Вийон, которому тогда было около двадцати четырёх леткак выразился сосед Поля, он был «в самом соку», сидел на пороге своего дома на улице Сен-Жак, прямо под часами церкви , где служил капелланом его приёмный отецде Вийон. Сидеть на пороге, дышать свежим воздухом, беседовать с друзьями или просто смотреть на прохожихлучший отдых для добропорядочного человека, тогда как люди необузданного нрава предпочитают проводить время в кабаках.