Глазея по сторонам и в который раз восхищаясь размерами Парижа, Жан-Мишель даже забыл про холода потом по привычке, появившейся у него с некоторых пор, начал мысленно читать Вийона. Красивые вещи в витринах лавок и кокетливые покупательницы сразу напомнили ему «». Он вспомнил её рефрен «!» и грустно улыбнулся. Белый чистый снег этой зимы тоже растает, и эти женщины тоже когда-нибудь состарятся
После истории с Толстой Марго Жану-Мишелю было любопытно, как Вийон относился к женщинам. Была ли у него любимая, а может, и жена? Вийон, как всякий мужчина, имеющий понятие о чести, не слишком распространялся на эту тему в стихах, но всё же упомянул о несчастной любви: «A,». Вийон написал, что эта женщина причинила ему зло, завещал ей своё сердце, «бледное, жалкое, мёртвое и онемевшее», и препоручил её милости Божией. В другом месте он назвал и имяКатрин де , а также имя некоего , о котором поэт был крайне невысокого мнения. Но тем не менее Катрин предпочлаВийону. А в довершение всех бед однажды, по наущению Катрин, Вийона избили до полусмерти.
Изо всех женщин Вийон только о своей матери писал без малейшей примеси насмешки или упрёка, с нежностью и уважением. А когда он принимался рассуждать о женщинах отвлечённо, в его словах появлялась жёлчь; он красочно описывал весёлых девиц из многочисленных парижских притонов, их облегающие платья или груди, обнажённые до сосков, чтобы привлечь клиентов, и ехидно отмечал, что женская красотаявление временное. Да уж, не всякую даму вдохновят стихи о том, что всё проходит, в том числе и её неотразимое очарование С одной стороны, Вийон, конечно, был прав, с ним даже не хотелось спорить; не он придумал, что время идёт, и не он открыл, что весна, как бы пышно она ни цвела, рано или поздно сменится летним зноем, а потом наступит холодная, дождливая осень. И в самом деле, где сейчас были прекрасная Флора, ,и даже Жанна ? Там же, где давно растаявший снег прошлых лет И всё-таки Жан-Мишель был немного озадачен. Неужели Вийон даже эту сторону жизни, самую нежную, самую прекрасную, бестрепетно доводил до логического конца, до исчезновения, до смерти, до бледных теней, в которые превращаются в людской памяти и в стихах некогда прекрасные истории и прекрасные люди?
Жан-Мишель читал рыцарские романы и втайне мечтал о любви, о которой они рассказывали, мечтал однажды принести свою жизнь в дар какой-нибудь Прекрасной Даме, торжественно опуститься перед ней на одно колено, как трубадур, и произнести самые красивые, самые лучшие стихи, чтобы восславить её красоту и добродетель. Как именно должна выглядеть эта дама, он представлял себе весьма туманно, что совершенно не мешало вдоволь мечтать о ней. Правда, пока эти мечты не спешили воплощаться, потому что парижские улицы, по которым Жан-Мишель ходил каждый день, были наполнены либо почтенными домохозяйками, в которых не было ровным счётом ничего интересного и привлекательного, либо их надменными дочерьми, юными копиями своих матерей, либо продажными женщинами, одетыми внепристойно ярких цветов и такие узкие , что они могли бы с тем же успехом ходить вовсе без ,впрочем, многие так и поступали, обнажаясь где только можно и нельзя Жан-Мишель смотрел на этих женщин со смесью страха и любопытстваа Вийон беззаботно смеялся над ними, прекрасно понимая их сильные и слабые стороны, и, казалось, совсем не верил в прекрасную неземную любовь.
Поэтому от строк Вийона, посвящённых женщинам, Жана-Мишеля всегда немного коробило: да, ему нравилось представлять себе женскую красоту и молодость, но совсем не нравилось думать о том, что женщины порочны, или о том, что однажды красавицы превратятся в старух и потеряют всё, потому что красота была их единственным сокровищем Жан-Мишель любил наблюдать за людьми, подмечать характерные черты в их поведении и манерах, и на старух тоже смотрелих яркие, гротесковые лица чем-то напоминали театральные маски. Они были очень разными, добрыми и злыми, благообразными и уродливыми, и все, даже в этом возрасте, оставались женщинами, возможно, в прошлом красавицами, для кого-тоединственными и прекрасными А где теперь их красота, где прошлогодний снег?..
Впрочем, Жану-Мишелю всегда был очевиден ход времени. Он не относился к людям, которые не ощущают медленных перемен, происходящих с течением дней, и безмерно удивляются, вдруг обнаружив, что уже повзрослели или состарились. Жана-Мишеля куда больше волновал вопрос, что хотел сказать Вийон, приводя в пример время в своих стихах? Что он презирает женщинили, напротив, сочувствует им, прекрасно понимая, что время причиняет им куда больше боли, чем мужчинам? Или же Вийон считал женщин сосудами порока и ничем больше? У Вийона ведь была ещё и «Ballade de la Belleauxde joie». Ловите молодость, красотки, время проходит, а ни одна уродливая старуха не вызывает любви. Старуха никому не нужна и бесполезна, словно стёртая монета. «Как прошлогодний снег», мысленно прибавил Жан-Мишель, а потом вспомнил, как однажды поделился этими мыслями с Анри. Тот насмешливо ответил:
А тебе не приходило в голову, что Вийон ничего не хотел этим сказать? Вот просто ничего? Он писал о том, что видел, вот и всё! Брось ты эту привычку искать во всём потаённые смыслы! Она годится только для каких-нибудь римлян или греков, от которых и так голова набекрень! А Вийоннормальный человек!
Жан-Мишель без приключений добрался до предместья Сен-Мартен и нашёл нужный дом. Только дверь оказалась заперта, и на стук никто не отвечал. Соседи сказали, что мадамуехала в Париж за покупками и скоро должна вернуться. Значит, надо было ждать Жан-Мишель обречённо вздохнулу него оставалось не так уж много времени, чтобы возвратиться в Париж до заката.
От нечего делать Жан-Мишель принялся рассматривать пейзаж. Его взгляд беззаботно скользил с крыши на крышу, с холма на холм, пока не приметил вдали, на севере, большую округлую возвышенность, над которой кружились вороны. Вокруг неё была пустотани домов, ни даже деревьев, а на её вершине стояло огромное сооружение, странное и зловещее, похожее на развалины квадратного трёхэтажного домастены без крыши, с неестественно большими, зияющими пустотой оконными проёмами. Впрочем, не все проёмы были пустыв некоторых что-то висело Через мгновение Жан-Мишель сообразил, что смотрит на , самую большую виселицу Парижа. Он прекрасно помнил балладу Вийона о повешенных, и сейчас она отозвалась в его памяти.
Было холодно и ветрено, но ясно. Солнце опускалось к усталой земле, покрывая голые деревья, стены и островерхие крыши предместья зимним румянцем. Жан-Мишель беспокойно поглядывал на небо, пытаясь рассчитать, сколько у него ещё остаётся времени, чтобы успеть в Париж до закрытия ворот.
Наконец вернулась мадам , представ перед Жаном-Мишелем живым свидетельством того, о чём писал Вийон и на что он, Жан-Мишель, прежде не обращал внимания. Мадамбыла уже не молода, но и не стараа в том самом возрасте, когда красота уходит, оставляя по себе лишь память, тень, лёгкий след. В глазах, ещё недавно игривых, смеющихся и кокетливых, уже маячила тревога, которую Жан-Мишель нередко замечал у старух. Сама мадам наверняка осознавала эту тревогу и всячески отгоняла её, стараясь выглядеть моложе. Жан-Мишель подумал, что она делала это не столько из кокетства, сколько из желания быть во всеоружии перед лицом будущего, которое вот-вот подойдёт к ней совсем близко, посмотрит на неё в упор и уже не оставит ей выбора. Может, в своём слишком уж очевидном стремлении спрятаться от времени она и выглядела немного глупо, но всё равно Жану-Мишелю не хотелось сравнивать эту женщину со стёртой монетой, как это сделал Вийон в своей балладе. Не хотелось и делать саркастический вывод о том, что с уходом красоты для женщины уходит вся жизнь, оставляя лишь жалкое прозябание и тоску по минувшему Жан-Мишель никогда так не думали очень сомневался, что Вийон на самом деле так думал. Нет, за этими словами мэтра Вийона скрывалось что-то другое, о чём он не сказал прямо, какая-то история, может быть, рана или потеря, разбитое сердце и разбитые надежды
Выслушав печальные новости про своего родственника, мадампригласила Жана-Мишеля в дом отогреться и поесть. Он с радостью согласился, потому что совсем продрог, только из-за этого проворонил времякогда он распрощался с мадами подошёл к воротам Сен-Мартен, они уже закрылись.
Жан-Мишель цыкнул от досады и остановился, раздумывая, что теперь делать. До утра в Париж было не попастьзначит, оставалось дожидаться рассвета на каком-нибудь постоялом дворе. Жан-Мишель посмотрел на тёмный силуэтна фоне тусклого неба, подумал, что вечер будет долгим, а лишняя миля погоды не делает, и решил прогуляться до , пока не стемнело. Специально ехать наон вряд ли когда-нибудь осмелился бы, но посмотреть на него поближе хотел, особенно после «». Хотел понять, разглядеть что-то смутное, что маячило между строк во многих стихах Вийона, касавшихся смерти.
Он довольно быстро миновал жилую часть предместья и вступил на дорогу, которая уводила прямо к виселице, когда ему вслед раздался крик:
Эй, вы! Школяр, как вас там?
Он обернулся. Кричала хозяйка крайнего дома, стоявшая на крыльце с веником в руках, краснолицая, полная.
Да, да, я вас зову! Куда же вы пошли? Париж-то вон там, насмешливо заметила она и показала на Париж, который и без её слов было прекрасно видно за предместьем Сен-Мартен.
Я знаю, я начал Жан-Мишель, но она не дала ему и рта раскрыть.
А к воротамв другую сторону! женщина решительно махнула рукой на юг. Вы идёте прямо на ! Уверены, что вам туда надо?
Да, уверен. Благодарю вас, мадам, я сам знаю, куда мне идти, холодно ответил Жан-Мишель и продолжил путь.
Вот чудила! А, эти школяры все с приветом! донёсся до него её громкий голос. Я всегда говорила, что ученье до добра не доведёт! От него все с ума сходят! Где это видано, чтобы нормальному человеку вздумалось идти в ту сторону?!
Жан-Мишель ускорил шаг. Через некоторое время её крики стихли, и последние дома предместья скрылись за густыми зарослями терновника и за голыми деревьями.
Вблизивыглядел скорее печально, чем зловеще. Над безжизненной равниной свистел ветер, и огромная каменная виселица поднималась к низкому небу как символ всего временного, ошибочного и низменного. На массивных перекладинах висели не верёвки, а цепи; некоторые из них болтались в пустых проёмах между каменными колоннами и звякали, если вороны задевали их своими чёрными крыльями. На других висели полуистлевшие тела в грязных лохмотьях, покачиваясь от порывов ветра, именно такие, как их описал Вийон в своей балладе:
Lanous aet
Et leet ;
Pies,nousles
Вокруг не было ни душитолько вороны, без устали кружившие над виселицей, несмотря на сумерки.
Жан-Мишель перекрестился, прочитал « » и подумал про Вийона. Жан-Мишель знал много разных произведений о смертина их фоне «» чернела, словно эта каменная виселица на фоне бесцветных окрестностей. Строки Вийона были искренними, как слёзы, подступающие к горлу, в них сквозило что-то простое и грубое, как верёвка, как безжизненное тело, как крики воронья А ещёчто точно заметил Анрив этой балладе было много страха. Только не возвышенного поэтического преклонения перед величием смерти, высказанного красивыми рифмами, красивыми словами. Нет, это был безыскусный человеческий ужас. От него хотелось поёжиться, как от зимнего ветра.
Сейчас, стоя на холодном ветру перед безмолвным , Жан-Мишель гораздо лучше понимал эти стихи, чем когда читал их дома, у огня, после хорошего ужина. Такую балладу невозможно было написать, находясь в безопасности, в тепле и уюте. Она рассказывала о том, что открывается только людям, ощутившим на себе холодное дыхание невзгод и горестей. Эти стихи звучали уже почти оттуда, с той стороны; лучше всего их поняли бы те несчастные, чьи почерневшие, неузнаваемые останки сейчас висели на ржавых цепяхмежду небом и землёй, осуждённые и проклятые людьми, с одной лишь хрупкой надеждой на милосердие Божие. «!»просил рефрен баллады от имени повешенных. Вийон понимал этих людей настолько хорошо, что ставил себя на их местоему самому однажды грозила такая же смерть, о чём он недвусмысленно написал в одном из стихотворений. Оно так и называлось: «».
Но неужели подобное могло случиться? Жан-Мишель никак не мог уложить в голове и огромный поэтический дар Вийона, и его беспорядочную жизнь, в которой, судя по тем же гениальным стихам, были и таверны, и попойки, и весёлые пирушки с друзьями, и поиски приключений, и странствия, и нищета, и тюрьмы с допросами и пытками Но каким образом в одном человеке, в одной судьбе могли сочетаться такие разные, такие противоположные качества? Стихи Вийона звучали истинной музыкой, благозвучной и гармоничной, без единого лишнего звука, но эхом на эту музыку отзывалось не пение небесных сфер, а хриплые крики воронья, кружившего над , стук кружек в тавернах и лязганье тюремных замков Жан-Мишель был убеждён, что Вийон был честным человеком, потому что поэтический дарот Бога, следовательно, он несовместим с пороком, со злом. Новсё-такикем был Вийон? И почему его жизнь сложилась именно так? Жан-Мишель снова и снова задавал себе этот вопрос, но не видел, не находил никакого ответа. Только ветер покачивал тела повешенных, напоминая, что смерть уравнивает всех
Мысль о смерти была естественной и привычной для каждого человека, независимо от возраста. И Вийону она тоже была привычна, недаром большую часть его сборника составляли поэтические завещания. «,». Весь мир думал о смерти, о ней пелось даже в первых куплетах студенческого гимна «», созданного юностью и для юности:
Vita nostra,
;
parcetur.
Но такого холода и такой боли, как у Вийона, Жан-Мишель прежде никогда не встречал в поэзии. Впрочем, если бы главным в балладе Вийона были боль и холод, она вряд ли так запала бы в его душу. Чтобы увидеть несчастье или понять, что всё кончается, совсем не стоило читать стихидостаточно было выйти на улицу и взглянуть на первого же нищего, достаточно было просто вспомнить, что делают время и смерть с человеческой красотой Об этом вздыхали многие поэтыБернард , , Оливье деМарш,Поэтам вторили богословы, философы и врачи, в один голос повторявшие, что жизнь коротка, а путь искусства долог, потому не стоит привязываться к земному, слишком любить преходящее и тратить время на пустые развлечения. Всех занимала и печалила идея, что ничто не вечно в подлунном мире, и любому человеку, будь он мужчина или женщина, развратник или монах, король или безымянный бродяга, когда-нибудь суждено превратиться в скелет; все трепетали, размышляя о посмертной судьбе грешных и праведных душ. Если смертный час даже для праведников оказывался тяжёлым испытанием, то чем он становился для грешников? Думать об этом было страшно, но необходимо, потому что смерть ждала каждого, и следовало постоянно готовиться к встрече с ней. Забыть о собственной смерти считалось самой большой глупостью, какую только способен совершить человек.