Трофимка, нечистый дух!рассмеялся Кондрат.Да ты ить пляшешь неначе Сенькакарагач. Ну, чего застыдился, ровно невеста под венцом? Я, брат, тоже начинал плясать не в корогоде с девкой, а вот так же с сохой. Бывало, мамака, царство ей небесное, быков погоняет, а я сзади держусь за чапиги и в борозде ногами кренделя выделываю. Стало быть, у нас энто родовое.
Трофим, потупясь, продолжал гореть в мучительном румянце.
Вот ежли бы ты и в седле так,не отставал родитель.
Кубыть, не хужей других,подал наконец голос Трофим.
Вот тото и оно, что «не хужей»,снова собрал складки на лбу отец,а надо лучше других. Я в твои лета
На скачках самого Андрея Клещенкова обходил,договорил за отца сын, кривя в усмешке губы, заметно очерченные по краям пробивающимися усиками.
Да, обходил,сверкнул глазами отец.И и давай без хаханьев,он явно начинал сердиться.Эх, встали бы из могил наши деды да поглядели на нынешнюю молодежь. Сказали бы: «Не казаки, а тараканы запечные».
Ну да,снова усмехнулся Трофим,с вас форму посымали казачью, а мывиноватые. Да и зачем теперь казаки, ежли усмирять больше некого?
Умные дюже стали, начитались книжков А ежли знов война?
Ну и что ж что война. Воевать нонче, Тихон Евсеич говорит, больше на автомобилях да аэропланах будут, чем на конях.
Дались тебе энти еропланы. Через них, проклятых, и к хозяйству у тебя нет охоты, как я погляжу. Восемнадцатый год уже попер дураку, а он все никак не забывает свинячье корыто. Вот женю на тот год, будут тогда тебе еропланы. Ты погляди, какая у нас с тобой хозяйства. Одних лошадей табун и овечков отара целая. Кто их должен правдать?
Кажись, от работы я не бегаю,угрюмо вставил в речь родителя строптивый сын.
Тото не бегаешь. Да охоты к работе особенной нет. Невжли ты не хочешь быть хозяином?
Я хочу быть летчиком,взглянул в глаза отцу черными, как спелый паслен, глазами Трофим.
Тьфу! Чигоман наурский. Ты емубрито, а онстрижено,плюнул отец себе на запачканные навозом мачи и пошел прочь из сарая.Своди на Невольку Сардара, сполосни его малость перед дорогой. Мать по дому уберетсяпоедем в станицу Троицу праздновать,обернулся на выходе.
Я в один момент!обрадовался Трофим.
Наденешь мой новый бешмет, он мне чегойто узок стал в поясе, и кинжал османовский,продолжал отец, стоя в полоборота к сыну и сохраняя на лице недовольное выражение.
А разве можно?удивился Трофим.
Стало быть, можно. Давче Фрол Коренков гутарил, что вышло постановление правительства разрешить казакам ихнюю форму. И станицы знов будут называться не селами, а станицами, как положено.Тут отец не выдержал серьезного тона, подмигнул сыну.А ты говоришь, зачем нужны казаки? Видали мы твои еропланы: прилетит на позицию, капнет бомбойи скорей до дому, покель не сшибли. А мы, бывалоча, как пройдемся лавой по больше по противнику, то есть,поправился отец, вовремя вспомнив, что разговаривает с юношейсыном,так аж самим жутко делается. Нет, без казаков и Советской власти никак нельзя, потому как они первеющие защитники российского государства.
Но Трофим уже его не слушал. Взнуздав коня, он вскочил на его лоснящуюся от сытости спину и охлюпкой поскакал к протекающей в версте от хутора Невольке.
Чтото сладостнотревожное есть в моздокской бурунной степи. Чувство такое, словно затерялся ты одинодинешенек посреди этих неохватных просторов и нет до тебя дела никому на всем белом свете. Только с такого же неохватного неба смотрит на тебя парящий степной орел, явно сожалея, что ты не заяц и даже не суслик, которым можно пообедать, да катится по своей раз и навсегда проложенной дороге огненное колесо равнодушного к твоим переживаниям солнца. Для кого цветут в этой пустынной степи огненные маки? Перед кем склоняется серебристый ковыль? Может быть, вон за тем барханом покажется в степном однообразии чтото новое, не такое грустное? Но проплывет мимо песчаный курган, поросший гребенчуком и Иванчаем, и снова перед глазами уходящая за горизонт волнующая, таинственная даль, седая, как старуха,от ковыля, и румяная, как молодица,от маков.
Степь да степь кругом
путь далек лежит,
затянул Кондрат, видимо, поддавшись влиянию окружающей природы. Он сидит, развалясь, в задке тачанки вместе с женой своей Прасковьей и затуманенными радостной грустью глазами глядит не наглядится на преображенную июнем родную землю. Правящий лошадьми Трофим повернул на родительский голос улыбающееся, круглое, как у матери, лицо.
Кубыть, не казачью, папаня, песню завел,сказал он, прищурясь.
Ктозна, чья она,оборвал песню отец.Казаки, они ить сюда не из Турции пришли и не с луны свалились. Они ить из России на Терек переселившись. Стало быть, и песни того Вот слухай.
Изза лесов дремуучих казаченьки идуть,
снова запел Кондрат.
И на руках могуучих носилочки несуть.
Чья энта песня?устремил он смеющийся взгляд на сына.
Наша казачья,уверенно ответил Трофим.Ее по всему Тереку казаки поют.
А вот и нет,рассмеялся отец.Я както с нашей сотней стоял в одной воронежской деревне и слышу мужи́чки спевают эту песню, тольки чуток на другой лад. Оказывается, был когдато в Архангельской губернии знаменитый разбойникзапамятовал его имя. Грабил он на лесных дорогах богатых купцов и ихнее добро раздавал бедным людям. Любил его очень за то народ и оберегал всячески от царских стражей. Но не уберег. Убили его однажды, и народ сложил по нем песню.
Чтойто вы, казаки, не ко времю распелись,вмешалась в разговор мужа с сыном Прасковья, распахивая на груди концы цветастого, как степь, платка.Еще, кубыть, обедня не начиналась. Погоняйка, Трофимка, а то в церкву опоздаем.
Главное, на джигитовку не опоздать,заметил Кондрат.
Невжли и взаправду будут скачки, как в прежние времена, ажник не верится?усомнилась Прасковья.
Ага,Кондрат оглянулся на бегущего за тачанкой на поводу Сардара.Макар Железников, председатель совета, Коренкову говорил, в честь юбилея, дескать. 125 годов нонче сполняется нашей Стодеревской.
Всегото?удивился Трофим.А как она образовалась?
Не знаешь, что лича?
Трофим пожал плечами:
Слыхал, будто наурцев силком сюда согнали.
Слыхал звон, да не знаешь, откель он,поморщился отец.Ну да путь наш неближний, слухай, как энто все произошло. Мне дед мой Михайла Васильевич, царство ему небесное, самолично рассказывал.
Както в один из зимних дней нового 1800 года пробежали по улицам станицы Наурской десятники, прокричали звонко: «Господа старики! Нынче после обедни сбирайтесь на сход!»
Что такое? Какой еще хабар пришел атаману из Отдела? Может, турки напаливоевать будем? Собрался на сход и Семен Елисеевич Калашников. Вырядился, как на парад. Надел синюю гвардейскую черкеску, подпоясался серебряным поясом, на котором теперь постоянно висел подаренный начальством за добрую службу сына кинжал, подкрутил усы, заломил кверху черную шапку с синим верхомчто и говорить, еще браво выглядел старый казак Семен Калашников.
В правлении, куда он пришел в назначенное время, народу было уже полно. Старики «гутарили» о своих хозяйственных делах. Казаки помоложе забрались в тюгулевку и, покуривая украдкой, чтоб не видели отцы, рассказывали друг другу скабрезные истории. Около них крутились десятникибезусые казачата, подбирая окурки и набираясь умаразума у старших братьев, служивых казаков.
Вот атаман занял свое место за столом. Разговоры затихли.
Господа старики!обратился атаман к старейшинам станицы,получил нонче приказ из Отдела. В ем говорится: выделить пять семей молодых казаков с Наурской на поселение новостроящей станицы. Место ей отведено на левом берегу Терека, гдето, говорят, недалече от Моздока. Можа, есть желающие? Могут записаться.
В правлениини звука: желающих не нашлось.
Ежли нет,продолжал атаман,то будем бросать жребия. Кому попадет жребий, тот и поедеть. Так, старики: будем брать казаков второго полка. Напоминаю: неженатые казаки льготами пользоваться не будутьсчитается как семья. Давай готовь жеребья,повернулся атаман к сидящему сбоку писарю.
Тот нарезал ножницами по количеству подлежащих жеребьевке семей бумажки и, свернув их трубочками, высыпал в шкатулку. Казаки заерзали на скамьяхподи угадай, в какой из этих трубочек притаилось страшное слово.
Писарь стал выкрикивать по списку фамилии участников жеребьевки. Казаки подходили к столу, перекрестясь, запускали в шкатулку руку и, развернув бумажку, облегченно вздыхалипронесло!
Подошла очередь и Семена Елисеевича. С бьющимся сердцем вытащил жребий, развернул и уронил на полна бумажке четким писарским почерком было написано «Переселить». Писарь занес в протокол схода первую кандидатуру.
Вторым попал в этот «черный» список Ефим Луганский, третьимИван Неткачев, четвертымНиканор Дорожкин. Последний, пятый, жребий достался бедному казаку сироте Матвею Невдашову, которому и справуто на службу сделало общество за станичные деньги. Атаман тут же на сходе предложил в порыве великодушия: денег с Матвея в счет погашения долга не взыскивать, отнести весь долг на станичную кассу.
Расстроенный возвратился Семен Елисеевич домой: шутка ли, отделить и отправить бог знает куда единственного сына.
Увидев на глазах родителя слезы, сын спросил:
Что достал, папаша?
Достал, Вася, со дна котла гущи, будь она неладна, подвернулась под руку, сатана,махнул в отчаянье рукой старший Калашников.
Не горюй, папаша,ободрил старого казака молодой.Чему быть, тому не миновать,в душе Василь не оченьто переживал и дажечего греха таитьрадовался предстоящему разделу. Шут с ним с этим переселением, какая разница, где жить казаку, зато он приедет туда хозяином.
Зимний мясоед в том году прошел быстроне успели и к мясу привыкнуть. Проскочила и Масленая с ее блинами. После Прощенова дня настал Великий пост. Отговелись молодые на первой неделе и стали собираться в путь. Отец выделил им пару быковпятилеток, две коровы, два десятка овец, а так же гусей, кур, повозку коекакой посуды, вилы, грабли, мотыги и казгырилопатывсе понадобится в хозяйстве казакукрестьянину.
На третьей неделе поста, во второй половине марта вся станица провожала обоз переселенцев. С молебном и чихирем, но без песен и плясокгрешно веселиться в пост да и какое веселье при разлуке. За день обоз не дотянул до места, и пришлось ночевать в степи под охраной казачьего разъезда. Только к полудню следующего дня переселенцы дотащились к месту своей дальнейшей жизни. Там уже горбились коегде землянки, шуршали сухими листьями шалаши, вились в синее весеннее небо дымы костров. Слышался визг пил, тюканье топоров, плач детей и рев скотины. Оказывается, сюда уже прибыли казаки из Гребенской, Червленой, Шелковской и других станиц КизляроГребенского отдела. Облюбовав участки, они строили временное жилье, городили для скота базы и закутки.
Самым оживленным местом в строящейся станице была возвышенность, расплывшаяся неподошедшим пирогом с севера на юг до самого Терека и делящая станицу как бы на две половины. Здесь кипела работа с утра до ночи. Присланные под охраной казаков из Моздока рабочиемастеровые рубили дубы и строили церковь, правление и дом для священника.
Переселенцы прибывали каждый день. Были среди них украинцы, белорусы, воронежские «кацапы» и русакиволжаки. Всех их объединяла одна судьбачужбина. Наурцы смотрели на иногородних с нескрываемым презрением: мужичье косопузое, хохлы непутящие.
К началу апреля все переселенцы были на месте. Всего набралось триста дворов. Из Моздокского отдела приехало начальство: офицеры и гражданские чиновники. В парадной форме прибыла к месту торжества казачья сотня КизляроГребенского полка с оркестром.
Сход состоялся на площади возле строящейся церкви. Атаман Отдела прочитал указ государя Александра Первого о великой миссии в деле охраны и защиты русского государства верных царских слугтерских казаков и предложил дать название станице. Было выдвинуто два названия. Первое внес благочинный Моздокского отдела: назвать станицу по престолу церквиТроицкой. Второе название подсказали изыскатели: ровно сто деревьев росло на этом месте, так пусть же и называется станицаСтодеревской.
На том же сходе был выбран атаман станицывахмистр из Наурской Василь Калашников. Выбирали по принципу: кто чином важней, тот и умней. Прибывшие из России в счет и вовсе не брались: какой может быть атаман из лапотника?
И началась новая жизнь. Поначалу трудная, неустроенная, а все равно интересная. Пообстроились на новом месте, перезнакомились. Так же, как и раньше в родных станицах, стали провожать казаков на службу в «закавказ», так же встречались ребята с девчатами на вечеринках и ночовках, так же играли свадьбы. И только названия улиц напоминали о первоначальной отчужденности жителей станицы: восточная сторонаДжибов край, западныйХохлачи. На Джибовом краю пляшут «Наурскую» и «шамиля», на Хохлачах«гопак» и «барыню».
Жизнь торжествует, а смерть тоже не дремлет. На станичных улицах грибамидождевиками растут хаты, а на глинистом взлобке, что возвышается с северной стороны станицымогильные кресты: то дитя помрет от лихой «болести», то убитого казака принесут на косматой бурке со сторожевого поста. Вон сколько их уже повырастало, крестов этих
Кондрат замолчал, невольно вздохнул при виде кладбищенской ограды, мимо которой уже стучала колесами въезжающая в станицу тачанка. Как быстро летит время! Давно ли жил на свете его прадед Василь Семенович, первый атаман станицы Стодеревской, о котором так много ему рассказывал отец, а уже над его могилой и креста не осталосьтрухой рассыпался. Зато сколько других появилось, есть даже железные.
Трофим,обратился он к сыну, отгоняя от себя видения прошлого,что ж ты, чадуня, не просишься пересесть на Сардара?
А мне тут удобней,пожал плечами сын.Если хочешь, я пересяду.
Ты погляди на него,всплеснул руками отец, поворачиваясь к матери.Он пересядет Сделай одолженьице, сынок, пересядь за ради Христа. Эх, Параська!вздохнул он горестно,должно, девку ты рожать целила, да чуток промахнулась. Для него, я гляжу, что конь, что колода. И в кого он такой уродился?
В тебя да в батю твоего,усмехнулась Прасковья.Ты ить и сам как задумаешь чего, так тебе хучь кол на голове теши.
Да ить о коне разговор идеть. Я за коня готов был в его лета черту душу продать, прости Христос, с седла бы не слазил.
Кому конь, а кому ишо что другое,ответно вздохнула Прасковья.Вон у Криченка Петрухи сын: ему тоже конь без надобностев: знай, пеньки подбирает возле Терека да вырезает из них ножичком всякие рожи страшные. Да ты не дюже печалуйся, отец, погляди, как он в седло вскочилненаче коршун.
Тото и обидно, жена, что казак он по всем статьям, а души казачьей не имеет. И за что меня так бог наказал, а?
Прасковья не ответилатачанка уже перекатывалась по ухабам Большой улицы, в конце которой на площади между правлением и церковью толпился празднично разодетый народ.
Глава четвертая
Дорька рвала цветы. Ромашки и василькисамые подходящие для праздничного венка: белое вперемежку с синим. Их много тут растет на лугах за станицей между Урубом и Тереком, в так называемых Дорожкиных дубьях.
Венкидля старинного обряда, ради которого она отпросилась у председателя коммуны и приехала на попутной подводе в станицу вместе с подругой Верунькой Решетовой еще вчера вечером.
Ой, девоньки, какой я нонче сон видела!разогнула она замлевшую спину и прикрыла букетом от солнца серые, смеющиеся глаза. На ней черная, в восемь полотнищ юбка с белым запоном и розовая, с воланом на груди, ни разу еще не надеванная кофта. На ногах не чирики, а туфли с ремешками, а на голове купленный в лавке за два с полтиной настоящий кашемировый платок.
Ее подруги выглядят не менее роскошно. Они так же повязаны новыми цветастыми полушалками, и пальцы их смуглых от солнца рук сверкают кольцами, изготовленными местным умельцем Пашкой Криченковым из трехкопеечных монет царской чеканки.
Должно, Трофим посватался?усмехнулась Верунька Решетова, кругленькая, розовощекая хохотунья, очень острая на язык.
Неапокачала головой Дорька.
Бусы в лавке купила?попробовала угадать содержание Дорькиного сна другая подружка Поля Антипенкина, маленькая, худенькая, как подросток.
Неа
А что же?подошли к разговаривающим остальные девчата.
Задачки правильно решила,рассмеялась Дорька.
Фу, чтоб тебе не лопнуть!махнула рукой Верунька.Я думала, что путящее. И на кой ляд тебе энти задачки?