Ох, совсем закрутил, загонял чертов вертун! Скорей бы уже умолкла двухрядкасил больше нет бегать по кругу под дружные хлопки лады. Словно подслушав ее мысли, гармонистка Верунька оборвала игру. Дорька, переводя дух, вышла из круга. Но перерыв был недолгим: Верунька снова ударила пальцами по клавишам гармони, приглашая следующую пару плясунов.
Горзай!
Дорька взглянула на вскочившего в круг парня, и сердце ее еще сильнее зачастило: то был Трофим Калашников! В модном сизом бешмете. При кинжале в дорогой оправе. Большой, широкоплечий, сильный. Господи! До чего же умный был тот человек, который придумал пляски. И что за скучища была бы жизнь, если бы люди не плясали вот так, в корогоде. Самато Дорька пляшет чуть ли не от самого рождения. Но когда Трофим научился? Неужели на хуторах? С чужими девками? При этой мысли у Дорьки загорелось в груди от ревнивого чувства.
Ходи в круг!
Дорька вздрогнула: прямо перед нею сверкают Трофимовы глаза. Они приглашают, зовут, даже умоляют. «Да ить он, должно, впервой в круг вышел!»догадалась девушка. Забыв про усталость, она очертя голову ринулась в пляску.
Асса!
Радостно взвизгнула гармонь. Ошалело загремел бубенведро. Еще выше поднялась пыль изпод ног пляшущих.
Ай да Трофимка! Гля, что выделывает, сатана,послышались поощрительные возгласы.
Поддай ему, Дорька, копоти!
Ох, как весело! Даже дед Хархаль дрыгает обутой в чирик ногой.
Стоит моздокский казакпарень,
я не знаю как назвать,
запела, не выдержав азарта, замужняя казачкамолодуха. А ее товарки дружно подхватили:
Осмелилась молода,
Ванюшечкой назвала:
«Эх ты, ВаняВанемин, подойди ко мне один».
«Я бы рад тебе назваться,
Только люди все глядят,
Не чужие, все свои,
Все товарищи мои».
Так бы и носилась Дорька с ним по кругу до темна, без передышки. Но ведь и другим тоже хочется отвести душу да и у Трофима уже поползли изпод шапки по щекам горячие капливыдохся без привычки. Дорька внезапно остановилась и, кивнув головой партнеру, вышла из круга. Следом за нею вышел и Трофим, с трудом переводя дух и даже пошатываясь. А на его место вдруг влетел кобчиком какойто иногородний в потертом сером пиджаке и такой же старой кепке.
Хоржзвай!крикнул он пронзительно и так задвигал ногами, что у зрителей зарябило в глазах. Откуда такой взялся? Наряд на нем мужичий, а пляшетчисто казак и даже лучше.
Глядии!крикнули в толпе.Да ить это монтер из коммуны. Вот ловок, собачий сын, что значит осетин!
Между тем осетин, продолжая выписывать ногами замысловатые кренделя, прошелся по кругу и жестами рук попросил у казаков одолжить ему несколько кинжалов. Многие с готовностью протянули ему свое оружие. Он взял только три. Не сбавляя темпа, принялся жонглировать ими, словно на арене цирка. То подбрасывал их вверх и ловил на лету, то с молниеносной скоростью вертел ими вокруг рук, ног, головы, туловища. Под конец зажал все три острия белыми, как горный снег, зубами и, коротко мотнув головой, перебросил кинжалы через себя, за спину, причем они все три воткнулись в землю. Гармонь смолкла. Над игрищем пронесся гул одобрения:
Да вот это джигит! Утер сопли нашим казачкам.
Трофим, кубыть, тоже пляшет не хужей, хучь и без кинжалов.
Сравнил Твоему Трофиму до энтого монтера тридцать верст жидким дерьмом плыть надо.
Дорька взглянула на Трофима: у него при последних словах побелели скулы, а брови на переносице сошлись в одну сплошную линию.
Корогод длился до позднего вечера. Уже давно разошлись по своим куреням пожилые станичники, до дна осушив сельсоветскую бочку с брагой, а молодежь все еще продолжала поднимать ногами пыль на площади под гармонь Веруньки:
Чечен молодой, чернобровый,
у чечена кинжал новый.
Из стоящего напротив поповского дома вышел на крыльцо его хозяин отец Михаил. Зевая и крестясь, хотел было разогнать «мирской блуд», но глянул на корогод, и язык у него не повернулся на такoe святотатство. Так и стоял босой, в одном белье, с накинутой лишь на плечи рясой. Да что отец Михаил! Луна остановилась на середине неба и улыбалась, любуясь земным весельем. Поиграй еще Верунька подольше, и она пустилась бы в пляс, благо что там, наверху, такой просторесть где разгуляться.
Но Верунька вдруг оборвала игру, вовремя вспомнив, что летние ночи коротки, а ей еще нужно договориться с Петром Одинцовым о сроках намечающейся свадьбы. Да и остальным пора.
Хватит, хорошего не вволю,застегнула Верунька мехи гармони на ременные застежки.
И сразу наступила тишина. Лишь собаки взбрехивали, ворча на припоздавших выпивох, добирающихся из гостей до дому. Отец Михаил, почесав грудь, пошел в дом. Луна, опомнившись, побежала книзу.
«Спать»это значит идти на ночовки в хату бабки Горбачихи, ставшей с давних пор в станице «ночовной мамакой». Перебрасываясь шутками, молодежь гурьбой повалила с площади к Джибову краю: девчата, взявшись под руки,впереди, ребята кучкойследом.
Троица, Троица,
Зеленый лес покроется,
Скоро миленький приедет
сердце успокоится,
чистым звонким голосом завела Дорька старинную припевку, и она, подхваченная множеством голосов, потекла над станицей, волнуя сердца тех из ее жителей, кто еще не успел уснуть в эту праздничную летнюю ночь.
Казбек шел рядом с Трофимом, рассказывал ему о своем житьебытье, делая вид, что страшно рад встрече со своим молочным братом и что ему, как и всем остальным, очень весело, но на душе у него было тревожно: с кемто из них будет «делить ночь» эта сероглазая певунья Дорька. Он уже знал, что у казаков ночовки парней с девчатами водятся с незапамятных времен и что в этом нет ничего предосудительного, ибо на ночовках молодые люди не столько спят, сколько приглядываются друг к другу, выясняют, так сказать, обоюдные симпатии и отношения в преддверии будущей семейной жизни. Он слышал вчера, как Мотя Слюсаренкина делилась с Дорькой своими переживаниями: «Васька мне не по душе: ни поговорить, ни пригорнуть. Не успел улечься, зараз заснул, кубыть, не девка с ним рядом, а корова. Больше с ним не ляжу». А сегодня Васька пожаловался Казбеку: «Нехай ей черт, энтой Мотьке, замучила в прошлый раз, сатана: липнет, как мокрая рубашка. То лезет целоваться, то обнимает. Тут за день косой намахался, аж ребро за ребро заходит, а она не дает глаза заплющить. Так и не дала выспаться, чертова душа. Надо искать другую».
Частушек хватило до самой горбачихиной хаты и даже еще осталось.
Будя горлото драть,выглянула в дверь хозяйка хаты, маленькая, все такая же юркая, как и семь лет назад, когда Казбек видел ее возле постели покалечившегося Трофима.Давайте каждый по полену, а то не пущу.
Да зачем тебе, бауш, дрова?столпились у порога ночовщики.Лето ить на улице.
Ии, милые! лета, она мелькнет птицей залетнойи нету ее. Не заметишь, как знов зима придеть.
До зимы еще дожить надо,не сдавались молодые люди.
А я, кубыть, помирать не собираюсь,попрежнему елейноласково отвечала бабка.Дровишков не принесли, давайте в таком разе по копейкена фетоген. Вы его за ночьто вон сколько спалите, а мне, сироте, где взять?
По копейкене по червонцу. Быстро сложились, сунули мелочь бабке в сморщенную рукускорей бы в хату да приняться за любимые игры.
Вначале играли в жмурки, затем в отгадчика: ставили водящего лбом к стене, завязывали ему глаза и били ладонями по его ладони, на весь мах, до тех пор, пока отгадчик не указывал пальцем на бьющего. После этого они с ним менялись положением, и снова раздавались резкие хлопки под смех и шутки играющих.
Наконец устали и от этой азартной игры. Пора на покой. Разбившись парами, пошушукались и стали готовиться ко сну. Ребята приволокли с база солому и разбросали по полу. Девчата покрыли ее ряднами и старыми одеялами. Не раздеваясь, улеглись друг подле друга.
Казбек тоже прилег. С краю, у двери. На душе у него было тяжело: Дорька, не раздумывая, отдала предпочтение Трофиму. Они устроились в «красном углу» под столом, и оттуда слышен их смешок и шепот. Впрочем, шепот доносится со всех сторонсловно стая мышей точит зубами солому:
Тише ты, а то пуговки поотлитять.
Не хватай за руки, они и не отлитять.
А ты не лезь куда не надо, ты туда ничего не клал.
Я за семечками.
Бессовестный
Казбек знает, что казачки, идя на посиделки, кладут семечки себе за пазуху. От мысли, что Трофиму тоже могут понадобиться семечки, у него все перевернулось внутри. Захотелось вскочить, выкрутить фитиль в лампе, поставить Трофима лбом к стене и ожечь его по ладони резким ударом. Но он поборол в себе это желание, скроготнув зубами, отвернулся к двери, уткнулся носом в ряднину.
Можно я коло тебя ляжу?услышал он над ухом чьето взволнованное дыхание.А то Васька знов заснул, как той ведмедь, погутарить не с кем.
Это была Мотя Слюсаренкина. Она навалилась Казбеку на плечо упругой грудью, запустила ему в волосы трепетные пальцы.
Какие у тебя густые кучери,снова обожгла она его своим дыханием.А у менячисто солома. Я и на горячий гвоздь накручивала, и ромашкой мыланикакого толку. Хучь бы тифом заболеть. Говорят, после тифа волосья делаются кучерявые, как у барана.
По мне, заболей ты хоть чесоткой,озлился Казбек и, вывернувшись изпод девичьего локтя, поднялся и вышел из хаты на улицу.
Мужик непутящийдонесся ему в спину обиженный Мотин голос.
В густом, как чернила, небе плывет белая, похожая на фарфоровую тарелку луна. В ее голубом сиянии купаются станичные хаты. Их побеленные стены светятся куда ярче, чем сама луна. Тихо шелестит листьями рядом стоящая тутина, высокая, до самого неба. Она словно шепчет луне чтото ласковое и сокровенное. На востоке чуть заметной зеленой полоской светится утренняя зорькакоротки летние ночи на Тереке.
Куда идти сейчас? В коммуну или, может быть, домой на хутор праздновать Реком? Казбек представил себе игрище у дома Мишурат Бабаевой, пляшущих под гармонь тетки Дзерассы и ружейные выстрелы сверстников, и ему стало еще безотраднее в этой чужой станице. И не было уже желания возвращаться к коммунарскому двухъярусному общежитию, заготавливать в терском лесу столбы для электролинии. Но что это? В сенях стукнула дверь, и ктото раздраженно зашепталзаговорил:
Ну, чего кобенишься? Я ить понарошку, шутейно.
С такими шуточками ступай к себе на хутор к Матрене Пигульновой, а я тебе не жалмерка.
Тю на нее Думает, ежли ее учительшей в ликбез назначили, так она уже и цаца: дотронуться нельзя.
Нельзя.
Ну да: мне нельзя, а в коммуне, должно, можно. Залезете в своем шалаше под общую одеялу и
Казбек явственно услышал треск пощечины, и в следующее мгновенье мимо него промелькнула девичья фигура.
Дорька!выскочил вслед за нею парень, и Казбек узнал в нем Трофима.Погоди! Куда же ты? Я ить к слову
Но Дорька продолжала бежать по улице, взмахивая зажатым в руке полушалком.
Ну и катисьТрофим выругался себе под нос, возвращаясь к порогу, и вдруг встретился глаза в глаза с Казбеком.
Строит из себя непритрогу,ухмыльнулся он, кивнув головой в сторону убежавшей Дорьки.Как будто она одна в станице. И почище найдем, ежли потребуется. А ты чего тута стоишь?
Казбек задрожал от охватившего его негодования.
Знаешь, ты кто?шагнул он навстречу Трофиму.Последняя сволочь, тьфу!
Нуну! Чего вытаращился?невольно отшатнулся Трофим перед бешено сверкающими глазами приятеля.Тебето какое дело?
А такое, что я тебе сейчас морду бить буду!
Попробуй,сдвинул брови Трофим.Можа, ты сам к ней клинья бьешь? Мне Верунька гутарила, как вы
Нна!Казбек не раздумывая хватил кулаком по скверно ухмыляющейся физиономии своего молочного брата.
* * *
Устя не спала. Лежала с открытыми глазами и перебирала в памяти свою жизнь. Ничего хорошего в ней не было. Сколько она себя помнила, все работала, работала, работала. И бедность проклятая. Изза нее и за Петра пошла, хоть он ей и не оченьто нравился. Польстилась на богатство, будь оно неладно. А всемать: денно и нощно долдонила в уши, дескать, с лица воды не пить, зато барыней жить будешь. Шутка ли, самого Евлампия Ежова сын! Вот он лежит рядом, похрапывает во сне. Будто и не чужой, да и родным не назовешь, хоть и двое сыновей от него. И не потому, что рябоватый малость, а потому, что жадностью в отца пошел, деньги любит, пожалуй, больше, чем ее, Устю. Хоть бы раз заступился за жену перед своими родителями. Нет, не получилась из нее барыня. Из куля да в рогожкутак можно определить ее переход из родительского дома в дом богачамельника. Суров и прижимист свекор. Слова ласкового не скажет, на сноху глядит, словно на батрачку, и даже хуже: мол, приворожила чертова ведьма сына, втиснулась, нищенка, в богатую семью. От раннего утра и до позднего вечера кружится по огромному ежовскому подворью, словно белка в колесе. А что случисьвсе шишки на ее голову: снохаде не доглядела. Как в той побасенке. Сидит семья за столом, обедает. Вдруг свекор начинает крутить тудасюда носом: «Ктото воздух спортил». «Мабуть, сноха»,не раздумывая, делает предположение свекровь. «Да что вы, маманя,заступается за невестку деверь, младший брат мужа,ее и за столомто нет». «А где же она?» «На базу телят убирает». «Стало быть, оттелева и наносит»,делает вывод маманя.
Устя горько усмехнулась в темноту: прав был отец, возражая против ее замужества.
На дворе залаял пес, похоже, ктото подъехал к воротам. Устя прислушаласьтак и есть: приезжий постучал в калитку. Собака залаяла еще неистовее.
Петь, а Петь!Устя встряхнула за плечо разоспавшегося мужа.Да проснись ты, засоня бузулуцкая.
А? Чего?оборвал храп Петр.
Ктойто стучится к нам, иди погляди.
Петр выругался, нехотя направился к выходу. Слышно было, как он прикрикнул на собаку, затем загремел железным засовом. Вскоре он вернулся.
Ну, кто там?спросила Устя.
Знакомец один. С хутора,ответил Петр, натягивая впотьмах шаровары и чертыхаясь в адрес неурочного гостя.Папаку спрашуеть, растуды его туды, не мог днем наведаться.
А где он?
Во дворе стоит.
«И правда, принесли его черти не вовремя»,посочувствовала мужу Устя, покидая постель и привычно находя на сундуке свою одежду.
Принимали гостя на половине стариков, в основной зимней хате. Устя едва не захохотала, увидев его при свете зажженной лампы: он с головы до ног измазан сажей и похож на вылезшего из печи черта.
Батюшки!прыснула она в кулак и зажала рот пальцами. Но свекор так зыркнул на нее глазищами, что у нее сразу пропала охота смеяться.
Согрейка лучше воды,прохрипел Евлампий,да спроворь на стол.
Устя послушно отправилась во времянку. Разводя в печи огонь, строила всевозможные догадки относительно странного гостя. Гдето она его уже видела. Уж больно знакомое лицо, хоть оно у него и в сопухе.
Мылся гость на базу за конюшней. Устя слышала, как муж поливал воду и о чемто с ним говорил вполголоса. «Клянусь попом, который чуть не утопил меня в купели, никогда б не подумал, что печная труба может служить выходом»,с трудом разобрала она из речи незнакомца. Потом он, одетый в бешмет Петра, сидел за столом между старым и молодым хозяином, пил вместе с ними чихирь, ел яичницу и чтото рассказывал, всякий раз прерывая свое повествование, когда Устя входила в комнату с очередной закуской. «Должно, осетин»,решила Устя, глядя на его едва не сросшиеся на переносице черные брови и тонкий, прямой нос. Чемто неуловимо смахивает на ее знакомца Осу, с которым она познакомилась в семнадцатом году у санитарного поезда. Устя невольно вздохнула: хорош был парень. Гдето он сейчас? Как уплыл тогда на Сюркином каюке за Терек, так и с концами. Забыл, наверно, а может, в войну убили
Из спальни донесся детский плач. Устя поспешила к люльке. «Ааа»затянула извечное, укачивая проснувшегося не ко времени сына. Укачав, прилегла на постель, снова задумалась. Пятый год пошел, как она стала женой Петра Ежова, а все не может забыть того раненого фронтовикаосетина, что обещал приехать в Стодеревскую свататься. И откуда он взялся такой улыбчивый да красивый на ее голову? А может быть, это все девичья блажь и ей никого кроме Петра не надо? Чем он плох, ее муж, старший урядник, Георгиевский кавалер? И ростом вышел, и силой бог не обделил. А что прижимист малость, так ведь скупость не глупость, говорят старые люди. Зато у них закрома полны всякой всячиной и в сундуках добрана два века хватит. Правда, ключи от сундуков у мамаки на пояске под запоном. Жадная старуха, под стать своему мужу. Устя однажды увидела случайно, как они вдвоем перебирали в кладовке слежавшиеся от времени царские деньги и проклинали в два голоса Советскую власть. «Дурак старый, верблюд ногайский,бил себя по лысине Евлампий кулаком с зажатыми в нем «екатеринками»,нет бы накупить на эти деньги какихлибо золотых предметов. Вот теперь и любуйся на них, мать их так. А все ты, старая квашня: «Подожди, подожди» Вот и дождались с чужой ухи жижки. Заставить бы тебя, подлая, сожрать энти деньги без масла и соли».