Вот я и говорю,продолжал ворчать Сухим,дома у тебя родная жена, а ты все время заглядываешься на двоюродных кухарок. Вон и на тутошнюю бельмы пялишь
Казбек видел, как у Клевы задрожали губы. Он хотел чтото возразить Сухину, но в это время председатель поднял у него над головой наполненный вином рог и стал говорить тост:
Друзья мои! Дорогие товарищи и братья! Я поднимаю этот рог с вином за нашу Советскую власть и за светлое будущее, к которому она нас ведет.
Не ведет, а прямо за роги тянет,вставил заметно оживившийся при винном запахе Недомерок.Как тех быков в борозде: они, стало быть, плуг волокут, а их самихза налыгач к светлому будущему.
Над костром вместе с искрами взвихрился смех, а Тихон Евсеевич беззлобно погрозил Недомерку кулаком.
Да, тяжело нам, скрывать нечего,погасил он под усами невольную усмешку,хоть нас никто за налыгач и не тянетсами впряглись. Но тяжело нам, братцы, будет только до той поры, покуда не придет к нам трактор. Эх, и заживем мы с вами, товарищи, так, как дедам нашим и во сне не снилось, царство им небесное.
Ежли нам к тому времю бандиты не наведут рептух,вставил в речь председателя реплику Боярцев Осип.Говорят, в Луковском лесу целый отряд сорганизовался.
Не отряд, а шайка,поправил Осипа Тихон Евсеевич,которую не нынче завтра ОГПУ ликвидирует.
Покель он их ликвидирует, они сами койкого ликвидируют. Там у них за главного Васька Котовлихой атаманец, я с ним действительную служил. Ему человека убить, что козявку растоптать,не унимался Осип.
Руки коротки. Я тоже знаю Котова: храбр только до тех пор, пока сила на его стороне. Но ты прав: надо усилить бдительность. По ночам утроить охрану. На паром вместо Пелагеи назначить казака, заодно будет помогать деду Хархалю охранять мельницу.
А Пелагею куда?
Гм на полевые работы. Можно так же кладовщиком на времяона женщина грамотная.
Кладовщиком лучше Ефима Дорожкина,вставил Денис.Он каптенармусом служил при старом режиме. Просился давче сменить должность.
А коней кто будет правдать?
Поставим другого. Герасима, к примеру.
Ну, делай как знаешь,согласился председатель со своим помощником.О чем я давеча говорил?
О царствии небесном,засмеялся Недомерок.
Ааулыбнулся и Тихон Евсеевич и продолжил речь:
Как я уже говорил вам, решением наркомзема наша коммуна отделена от коммуны «Маяк», и теперь мы с вами сами себе хозяева. И вот я прежде чем выпить этот рог, хочу вас спросить, как мы назовем нашу коммуну?председатель обвел блестящим взглядом притихших сотрапезников.
«Не бей лежачего»,с ходу предложил Недомерок, ожидая нового взрыва хохота. Но коммунары почемуто не откликнулись на предложенную шутку, лишь коекто неуверенно хихикнул.
Будя, Ефим, зубы скалить,прикрикнул на шутника Денис.Ты по себе нашу коммуну не равняй. Сходил бы лучше деда Хархаля кликнул к столу.
Это не выпимшито?округлил глаза Недомерок.
Эдосадливо отмахнулся от него Денис.И вправду сказано: «В камень стрелятьтолько время терять».
Так чего ж ты ее теряешь, времю?огрызнулся Недомерок.Давай предлагай твою названию, а мы послухаем.
Но Денис только пошевелил губами и отвернулся в сторону.
Можно я скажу?поднял клешнятую ручищу Говорухин.
Давай,кивнул головой председатель,а то я уже заморился рог держать.
«Трудовой казак»,выпалил одним духом Говорухин.
Лучше «Терский казак»,поправил Говорухина Зыкин, перебирая газыри на своей черкеске.
= А можа, «Терская казачка»?раздался насмешливый женский голос, и Казбек узнал в его владелице «требушатницу» одну из тех казачек, что затеяли между собой скандал утром.
Тю на нее!крикнул ктото из мужчин.Энто из каких же соображеньев?
А с таких,подбоченилась казачка,что ваш брат мужчина в коммуне кто бригадир, кто зоотехник, кто учетчик, кто просто молодчик, а наша сестра и за плугом, и с тяпкой, и с дитем на руках.
Не в бровь, а в самый глаз заехала!
Терской хаха! казачкой, грит, назовем, ешь тебя еж. Ой, умру Спросють меня добрые люди к предмету: «Ты откудова, земляк?» А я им: С «Терской казачки», родимые. Гыы
Костер, казалось, тоже смеялся вместе с людьми. Он весело трещал горящим хворостом и беспрерывно сыпал в темное небо искрами. Не они ли, эти искры, становятся там, в беспредельной вышине, звездами? Казбек искоса взглянул на сидящую среди подруг Дорьку: она тоже провожает задумчивым взором порхающие над костром оранжевые светляки.
А как ты, Дорька, хотела бы назвать нашу коммуну?услышал Казбек сквозь гам голос председателя.
Дорька улыбнулась, поправила выбившиеся изпод платка волосы. Оборвав смех, все уставились на нее.
«Терек»,сказала Дорька просто.
И Казбеку стало ясно, что лучшего названия вряд ли придумать сегодня.
Так выпьем же за коммуну «Терек»!закончил наконец свой затянувшийся тост председатель и опустошил коровий рог под аплодисменты коммунаров.
Весело было в тот майский теплый вечер возле коммунарского общежития. Далеко окрест по терской пойме разносились старинные казачьи песнй и молодецкие выкрики, сопровождающие лихую «наурскую» под игру на гармонике Дорькиной подружки Веруньки Решетовой. Завтра в поле с граблями да тяпками, а сегоднявеселись, коль причина выпала. Утихомирились далеко за полночь, когда и сычто, устав от собственного уханья, задремал на своем осокоре, а красная от возмущения луна выглянула изза терского взгорья и покачала круглой, как у поварихи, головой: «И чего расшумелись, полуночники?»
Прости, Звезда, пора мне спать,
но жаль расстаться мне с тобою,
несся ей навстречу слаженный хор мужских и женских голосов. Но вот и он умолкнул. Вслед за костром, который раздругой вспыхнув прощальным пламенем, зачадил дотлевающими в темноте головешками, коммунары отправились в общежитие спать: мужчины на нижние нары, женщины и детина верхние.
Казбек тоже улегся на шуршащую солому, подложил руки под голову. Ему не хотелось спать. Перед глазами одна за другой проносились картины прошедшего дня. И на переднем плане этих картин была она, Дорька Невдашова.
Глядите, бабы, чтоб сверху на нас не тогопопросил Осип Боярцев, пыхая в темноте цигаркой.
А вы, казаки, поменьшедонеслась сверху ответная просьба. Заливистый женский смех помешал Казбеку расслышать последние слова. «Дорька там с ними»,тепло подумал он, продолжая ощущать в груди чувство легкости и какойто неземной радости.
За плетневой стеной заливались любовными трелями соловьи.
Глава вторая
Над аулом сияет месяц. Он, словно князь между вассалами,так ослепительно его величие в сравнении с мерцающими вокруг звездами. С поистине барской снисходительностью смотрит этот небесный князь на плоские крыши чеченских жилищ и одинокого путника, бредущего по дороге между ними под ленивый перебрех аульских собак. Путник не торопится. Может быть, он не хочет злить быстрой ходьбой собак, а может быть, заслушался доносящейся изза Терека песней?
С минарета мечети, торчащего посреди аула гигантским кукишем, послышался тягучий голос муэдзина, призывающий правоверных на вечерний намаз, но путник не поспешил вынуть из котомки молитвенный коврик, чтобы, опустившись на него коленями, воздать должное аллаху, а лишь свернул с главной дороги в боковую улочку. Вскоре он остановился перед саклей, мало чем отличавшейся от соседних таких же плоскокрыших мазанок, и постучал в покосившиеся от старости ворота.
Кто это отрывает меня от ночной молитвы, да простит его аллах?послышался во дворе сакли ворчливый мужской голос.
Человек, поклонившийся камню Каабы в Мекке и возвращающийся из дальнего странствия на свою родину,ответил путник.Пусти, добрый мусульманин, переночевать в свою саклю бедного странника.
Гмдонеслось изза ворот, и тотчас прошлепали по земле босые ноги.Гостям мы всегда рады, хотя тебе, хаджи, лучше бы постучаться к нашему мулле, он сегодня барана резал.
С этими словами хозяин сакли громыхнул железным засовом и распахнул калитку:
Заходи, божий человек.
Ва ассалам алейкум,поздоровался хаджи, склоняя голову в чалме и проходя в калитку.Много добра этому дому.
Ва алейкум салам,прижал к белой ночной рубахе черную пятерню хозяин.И ты живи с добром.
Обменявшись приветствиями, мужчины вошли в саклю. Хозяин зажег керосиновую лампу, широким жестом пригласил гостя присесть на войлочный ковер, устилавший глиняный пол от входа до самых нар, а сам вышел вон, по всей видимости, похлопотать насчет угощения. Гость уселся на подушку, с наслаждением вытянул натруженные ходьбой ноги, откинулся спиной на такой же войлочный ковер, покрывающий стену сакли, смежил веки.
Не прогневись, хаджи, за угощение,вошел в комнату хозяин с маленьким столиком в руках, на котором стояла чемто наполненная миска и лежал чурек.Джиджгалныша нет в этом доме, есть только чурек с сывороткой.
Может быть, у тебя найдется чтолибо покрепче сыворотки?насупил брови незнакомец, с трудом сдерживая улыбку при взгляде на хозяина сакли. У последнего от удивления округлился его единственный глаз, а бледнолиловый шрам, пересекающий наискось заросшее не очень опрятной бородой лицо, стал еще заметнее.
Чего покрепче?переспросил он, вникая в смысл сказанного этим святым человеком, совершившим хадж в Мекку.
Ну водки, скажем, или хотя бы чихиря на худой конец,усмехнулся хаджи, делая ударение на последних словах, которые он произнес порусски, ибо такое выражение отсутствует в чеченском языке.
Водки?ужаснулся хозяин, всверливаясь единственным глазом в замотанное чалмой до самых бровей лицо паломника.
Ну да, водки,подтвердил хаджи таким тоном, словно речь шла не о хмельном зелье, запрещенном пророком, а о безобидном айране или кумысе.Клянусь попом, который меня едва не утопил в купели, ты, кажется, совсем не рад нашей встрече, Гапо.
Воай!одноглазый Гапо едва не выпустил из рук стол с угощением.Пусть меня похоронят в одной могиле с черной свиньей, если это не ты, Микал, голубчик!
Он опустил столик на пол и прижал к сердцу вскочившего на ноги друга юности.
Микал, ва Микал!восклицал он радостно, прикладываясь поочередно левой и правой щекой к груди улыбающегося оборванца. Потом снова усадил его на подушку и, сдернув со стены кинжал, бросился к выходу.
Куда ты?крикнул Микал. Но Гапо только рукой махнул.
Потом они сидели за столиком, на котором вместо глиняной миски с сывороткой стояло деревянное блюдо с дымящейся бараниной и, наслаждаясь вкусной едой, говорили, говорили, говорили. Подумать только: сколько лет прошло со дня последней встречи!
Как узнал, что живу здесь?грызя баранью лопатку, спросил Гапо.
Да полюбит тебя бог, кто же в Чечне не знает знаменитого абрека Гапо Мусаева?засмеялся Микал, срезая подкинжальным ножичком ломтики мяса с кости.В Бениюрте старый Элмарза показал путь к тебе.
А разве я абрек? Да я уже позабыл, с какого конца заряжается ружье,усмехнулся Гапо и вздохнул.
Разве за Тереком у казаков перевелись табуны или моздокские купцы не ездят по дорогам, а летают по воздуху?прищурился Микал.
Йе! Нельзя же председателю аульского совета грабить председателя сельского совета,осклабился Гапо и вытер рукавом толстые губы.И купцы нынче тоже советские, нельзя их трогать. Ведь ты же знаешь, я воевал за Советскую власть.
Ну и как тебе живется при ней?
Якши. Власть добрая: землю нам дала, грамоте народ учит. Только мне скучно почемуто. Целый день за столом сиди, уполномоченных встречай, помгол встречай, справки жителям выдавай, печать ставь. Скучно,повторил Гапо и опять вздохнул.Как хорошо в войну было. Цэ, цэ, как весело! Кто за когосам шайтан не разберет. Сегодня одна власть, завтрадругая. Сегодня тебя бьют, завтраты бьешь. Помнишь, под Аполлоновской, мы вам такую баню устроилидо сих пор вспоминать приятно.
Зато под Прохладной мы вам наклали, как говорят русские, и в хвост, и в гриву,не остался в долгу у собеседника Микал, доставая из кисета приятеля щепоть махорки.
Клянусь своим единственным глазом, уж не твоего ли коня хвост я видел тогда в бою под Наурской?спросил Гапо, тоже скручивая цигарку.Или это был хвост криворотой лисы?
Не оскорбляй памяти человека, которого уже нет в живых,согнал с лица улыбку Микал.
Разве Бичерахов пал в бою? Чтото я ни разу не видел его на передовой.
Нет, его расстреляли в Баку по приговору трибунала.
Когда?
В 1920 году.
Почему вместе с ним не расстреляли тебя?
Я был в то время в другом месте.
Куда теперь идешь? Как дальше жить будешь?
Не знаю
Гапо помолчал, попыхивая цигаркой и собираясь с мыслями.
Оставайся у меня,снова заговорил он.Будешь секретарем в аулсовете. Тысправки писать, япечать ставить.
Микал покачал головой, вытер концом чалмы взмокшее от сытой еды лицо:
Баркалла, кунак, ты всегда был верным товарищем. Но я не затем ушел из Азербайджана, чтобы спрятаться в Чечне. Домой хочу, в Джикаев, к отцуматери. Во сне каждую ночь вижу
Микал поднялся, запахнул на себе рваную обу, стал прощаться с хозяином сакли.
Зачем спешишь? Отдохни еще,уговаривал его Гапо. Но Микал решительно направился к выходу:
Не задерживай меня, Гапо. Видит бог, я готов сидеть с тобой хоть до утра, но мне еще далеко идти.
Возьми моего коня,предложил Гапо.
Хаджи на коне, все равно что собака на заборе,усмехнулся Микал.Ты лучше подскажи мне, где можно не замочившись перебраться через Терек.
Да здесь же и переберешься. За аулом, под горой паром есть.
Чей паром?
Был ничей, а теперь коммунарский.
Какойкакой?
Коммунарский, говорю, неужели не понятно? Казаки на том берегу коммуну организовали. Веселый народ: живут в шалаше, а сами песни поют, слышишь? Я тоже хочу организовать чеченскую коммуну, да мулла возражает.
Что ж вы в той коммуне делать будете, абречить, что ль?не удержался от насмешки Микал.
Зачем абречить?не обиделся за насмешку Гапо.Работать будем вместе, веселиться вместе Эх, ушел бы я опять на войну! Ты не знаешь, где сейчас воюют?
В Китае. Там революция идет, как у нас в семнадцатом.
Кто же там против кого?
Кули против мандаринов.
Кто из них бедные?
Кули бедные, а мандарины богатые.
Давай в Китай махнем,загорелся Гапо.Ты будешь воевать за мандаринов, яза кули. Вуй, как весело будет!
Без Китая тошно свои революции осточертели. Ну, я пойду, Гапо,обнял Микал товарища.Марша ойла.
Марша гойла ,ответил Гапо, открывая калитку.
Микал окунулся в голубую полутьму. Во дворах снова лениво забрехали собаки.
Достигнув края аула, Микал спустился с косогора по наезженной арбами и утоптанной стадами дороге в пахнущую сыростью пойму и вскоре подошел к речной переправе. Ему не повезло: паром стоял на той стороне Терека.
Эй, на пароме!крикнул он, сложив рупором ладони. С парома не ответили. Лишь попрежнему доносилась с левобережного яра грустная казачья песня:
С тобою я привык мечтать,
ведь я живу одной мечтою,
да свистели со всех сторон ошалевшие от майского хмеля соловьи.
Микал подошел к воде, присел на краешек сколоченной из горбылей пристани: неужели придется проторчать здесь до самого утра? У ног его плескался Терек. В свете луны, казалось, не вода струится в темных берегах, а расплавленное серебро. Искрится огненными водоворотами, вотвот вспыхнут от него прибрежные деревья. Интересно, долго еще будут горланить на том берегу? Он еще раз крикнул в голубую полутьму. Не дождавшись ответа, запахнулся поплотнее в халат и улегся на горбылястом ложе: ничего не поделаешь, придется ждать до утра. Он уже начал было засыпать, когда услыхал на том берегу мужские голоса. Разговаривали двое, возбужденно и громко, как говорят обычно подвыпившие люди.
Эгей!обрадовался лежащий на пристани,перевези на ту сторону!
А ты кто такой?едва слышно донеслось изза реки.
Человеек! С самого вечера ждуу!
Ночью не перевозим! Утром приходии!
Рубль даам!
Мне моя жизня дороже твово рубля! Еще утопнешь чего доброго в темноте!
Два рубля!
За рекой на некоторое время воцарилось молчание. Там, по всей видимости, обдумывали предложение.
Давай трояк!наконец пришло изза реки драконовское условие.
Черт с тобой, плыви!
Затем громыхнула цепь, проскрежетал по галечнику окованный железом шест, заплескалась речная волнаи темный силуэт парома заскользил вдоль провисшего до самой воды троса к терской стремнине. Видно, как взмахивает на нем шестом паромщик.