Никак бьют из орудия! подивился вслух Аким Кирей, бывший участник русско-японской войны, и, почуяв неладное, стал проталкиваться к выходу. За стариком кинулись односельчане, в дверях началась давка. Когда выбрались на паперть, оказалось, что в селе уже загорелось несколько домов. Перепуганные жители большого и богатого села бросились в сторону полей, к заимкам, но подошедший из Дмитриевки отряд японских солдат уже оцепил Ивановку и не выпускал из нее никого. Артиллерия била по селу, кавалеристы рубили саблями тех, кто пытался вырваться из окружения. А в разных концах села вспыхивали все новые и новые дома. Только к двум часам дня прекратился орудийный обстрел. В село входил карательный отряд.
Началась дикая расправа над мирным населением: японцы и казаки врывались в дома и убивали старого и малого.
Кому могли причинить зло сточетырехлетний Андрей Баринов, или молоденькая Хмелева с грудным младенцем на руках? Ребенка успел выхватить ее деверь, почти подросток. У кого поднялась рука, чтобы заколоть штыком и его и ребенка? Дмитрий Макаренко, отец одиннадцати малолетних детей, поставил перед собой двоих близнецов:
Я не воевал с вами и не стану. Мне нужно поднимать ребятишек.
Он был убит наповал.
В восточной части села интервенты согнали на усадьбу Мысака захваченных мужчин. Восемнадцать из них они расстреляли, а остальных живыми сожгли в амбаре, наполненном зерном.
На берегу речки Будунды ивановцы сумели сберечь чудесную березовую рощу. Живя в безлесной амурской степи, они топили печи соломой, ездили за десятки верст, чтобы прикупить дровишек, и строго взыскивали с детей за каждую сломанную ветку. Роща была их гордостью и радостью.
И вот сюда, на сбегавшую к речке солнечную поляну, каратели согнали более сотни мужчин. Поставили их на колени в таявший под весенним солнцем снежок и скосили из пулемета.
Старика Бамбуру казаки отвезли на заимку, зверски пытали и сожгли живьем. Молодую жену партизана Лукерью Вивдич японцы вывели за село и прикололи к мерзлой земле штыком. Когда загорелась министерская школа, пятнадцатилетняя ученица этой школы, Нюра Куцева, собрала перепуганных малышей и бросилась с ними к дому, в восточную часть села. Все они благополучно миновали мост через речку Маньчжурку, но здесь детей схватили каратели и расстреляли.
Двести пятьдесят семь мужчин, женщин и детей сожжено и убито при разгроме Ивановки. Двести пятьдесят семь великомучеников, погибших в день легендарных сорока святых!
А на следующий день командующий японскими войсками в Амурской области генерал-майор Ямада объявил: «печальная участь села Ивановского постигнет всякий населенный пункт, который оказывает содействие большевикам или же сделает попытку выступить против японской армии»
В ночь на 26 марта японцы взяли из благовещенской тюрьмы 18 партийных и советских работников. Только двоим из них удалось спастись, остальные были зверски казнены у каменного карьера.
Интервенты сожгли дотла деревню Круглую, пожарищами и трупами отметили свое пребывание в Черновской, Красном Яре, Павловке, Васильевке, Рождественке, Сохатино
Измученная непрерывными переходами и отягощенная огромным обозом с больными и ранеными, являвшимся удобной мишенью для врага, повстанческая армия была уже не в силах предотвратить эти зверства.
Весна принесла с собой вязкое бездорожье, бескормицу и нужду. Неудачные бои под Павловкой и Бочкарево оставили партизан без боеприпасов. А крестьянские руки властно, как магнитом, притягивала к себе земля, ноздри жадно втягивали ее добрые запахи. Подходила пора пахоты и сева и будила дремавшие втуне инстинкты амурских хлеборобов. Многим-многим захотелось в эти дни домой.
29 марта 1919 года в деревне Соколовке состоялось последнее заседание штаба повстанческой армии под председательством Генриха Дрогошевского. Было принято постановление прекратить в области военные действия и распустить народную армию, «за исключением отдельных боевых единиц, которые необходимы для выполнения отдельных боевых функций». В такой форме была выражена мысль о создании легких кавалерийских отрядов, которые должны были подчиняться не сложившему своих полномочий штабу Народной рабоче-крестьянской армии.
Дрогошевский издал свой последний приказ:
«Приказываю всем командирам отрядов и начальникам команд с получением сего привести в негодность пути сообщения, сжигать переправы и тем всячески задерживать отправку войск, снаряжения и вооружения и держать противника под угрозой. Этим мы дадим возможность Красной Армии беспрепятственно и победно продвигаться на восток. Каждый командир и боец должен помнить, что всякая задержка, хотя и временная, как войск, так и вооружениядают возможность Красной Армии беспрепятственно двигаться вперед. Но теперь, товарищи, к делу».
С трехдюймовых пушек сняли замки, спрятали их в надежном месте, а пулеметы и легкие «траншейки» распределили между остающимися в отрядах горожанами, намеревающимися переждать распутицу в глубине тайги.
Так закончилась эта беспримерная в истории человечества ледовая эпопея. Но жизнь, подсказывающая новые формы и методы борьбы, шла вперед. И впереди была еще победная песня.
А новой песне нужен и новый запев и молодые слаженные голоса тех, чьи ноги не месили ледяную кашицу ночной Перы, чье горло не обжигал в сорокапятиверстном переходе сорокаградусный мороз, а в конце его целительная кружка первачасамогона.
Видно, не даром говорится: все приходит в свое время для тех, кто умеет ждать.
А теперь дай руку, мой добрый другчитатель, и я приведу тебя к тем, кого мы оставили на перепутье.
10
С тех пор как Алеша возвратился в Благовещенск и вскоре умерла мама, в жизни его произошло столько перемен, что хватило бы на целую повесть. Придя домой с кладбища, они с братишкой ощутили не только холод одиночества, но и полное отсутствие денег. Маленькие мамины сбережения целиком ушли на дорогостоящего частного доктора, на лекарства и похороны. След старших братьев затерялся. Рассчитывать на чью-либо помощь не приходилось.
Здравый смысл подсказывал, что нужно продать вещи, но не так-то уж много их имелось у вдовыучительницы церковноприходской школы. Было только самое необходимое. Лишними оказались одни мамины платья. Платьязаботливо сшитые ее милыми руками. Платьякаждая складка которых хранила запах ее любимых духов. Платьясогретые теплом воспоминаний.
Алеша прижимался лицом к этим таившим частицу ее самой скромным нарядам и, орошая их горькими, сиротскими слезами, просил прощения за то, что они уйдут теперь в чужие руки. Он пытался оправдать себя в своих собственных глазах, ведь лично для себя ему нужно так мало. Он как-нибудь обошелся быно надо же кормить долговязого Кольку, покупать ему учебники и, хотя бы изредка, давать деньги на кинематограф.
Так невысокий ростом и хрупкий, как девочка, застенчивый Алеша стал главой семьи, а это обязывало принимать быстрые и безоговорочные решения. Второкурсник горного отделения политехникума, уже давно вывешивавший у ворот объявления: «Репетирую и готовлю по математике» и всегда имевший учениковдвух-трех богатых и ленивых маменькиных сынков, он раньше помогал семье. Одно лето плавал масленщиком на пароходе, другоепроработал с изыскательской партией в тайге. Алеша и теперь нашел бы себе дело по душе, но беда редко ходит в одиночку, так и этасмерть мамыпривела за собой другую.
Шли росными, незасеянными полями парни: ивановские, анновские, ерковецкие, козьмодемьяновские, жариковские, богородские. Да разве всех перечтешь? Это про них писала белогвардейская газета «Амурская жизнь»:
«На сборный пункт не явилось подавляющее число родившихся в 1900 и 1901. гг., подлежащих призыву в Колчаковскую армию»
Шли парни в тайгу, к партизанам, искать правду для Амурской земли. К сельским парням примыкали городскиеблаговещенские, Свободненские. Не было с ними Алеши. Не мог он бросить на произвол судьбы малолетнего Кольку. Все ушли, а он остался, и его мобилизовали белые. Братишка оказался не в счет.
Алеша нес караульную службу в Никольске-Уссурийском, но вскоре его отправили под Владивосток, на Русский остров, обучаться артиллерийскому делу. При первой же поездке в город он бежал. На Второй речке чисто случайно повстречался с юношей, назвавшим себя Саней Бородкиным, и они с двух слов поняли друг друга. Вскоре Алеша со своим новым знакомым и его товарищами Гришей и Петей сели на пароход и уехали на Сахалин. Там они стали работать на рыбных промыслах.
На Сахалине Алеша заболел воспалением легких. Его вывезли на материк, в Николаевск, и положили в больницу. В больнице было холодно и кормили скудно. Иногда в ночное время в палатах бряцали оружием японцы, подходили к койкам, сбрасывали одеяла. Учиняли перепуганным сестрам допросы: нет ли раненых партизан?
Рыбак с Сахалина, шептал над головой Алеши трепетный девичий голос. Аната, разрешите прикрыть больного одеялом. Пожалуйста, он очень слаб, у него двухстороннее воспаление легких. Аната, больному нужен покой. Прошу вас, пройдите дальше.
Они прошли-таки дальше и в соседней палате подняли кого-то на штыки. Может, это было бредом? Он был так слаб, что сны мешались с явью. В феврале в город вошли партизаны под командованием Тряпицына и с ними Комаровы. Как знать, если бы не Евдокия, остался ли бы он в живых? Она заботилась о нем, как мать, и только он начал поправляться, перевезла к себе. А потом он снова вошел в коммуну «трех мушкетеров»: Сани, Гриши и Пети.
Вскоре им довелось встретиться с японцами и очень близко. И это осталось в памяти.
Нитцво нитцво моя тозе-о бурсовика-о паясничал на банкете в штабе партизанской армии поручик Цукомото. Выставляя желтые, как клавиши игрушечного пианино, зубы, приторно улыбался майор Исикава. А их европеизированный консул, господин Ямазаки? Казалось, он тогда боялся только одного: запачкать в соусе или облить вином свои белоснежные манжеты.
Известно ли вам, господин майор, спросил тогда Яков Тряпицын, командующий партизанской армией Николаевского округа, что в Хабаровске готовится выступление японцев против красных?
Выслушав переводчика, старательно переводившего этот вопрос, майор и консул долго совещались. Ответил почему-то Ямазаки и к тому же по-русски:
Нашему командованию нитцево неизветцно.
Вот как? удивился начальник штаба Наумов. И когда же это станет вам известно?
Консул аккуратно отодвинул в сторону нож и вилку, поправил манжеты, взглянул на карманные часы:
Когда станет изветцнонеизветцно, протянул он, загадочно ухмыляясь, и встал из-за стола. За ним, весело гогоча и перебрасываясь отрывистыми фразами, поднялись остальные японцы.
Ямазаки был явно доволен собою. И манжеты чисты, и ответил, как настоящий дипломат. Пряча за толстыми стеклами очков хитрые глаза, он долго жал всем присутствующим руки и даже поднес к губам руку Нины Лебедевой, передавшей подарок для его хорошеньких дочек. Этих маленьких мусмэ, одетых в одинаковые беличьи шубки и такие же пушистые капорчики, знал весь город. А вот знал ли их так удачно состривший отец, что часы жизни малюток уже сочтены?
Японцы ушли с банкета в двенадцать ночи. Два часа спустя они начали артиллерийский обстрел партизанского штаба, и сразу же загорелся подожженный снарядом его деревянный верх. Тряпицын был ранен в ногу у телефона, когда пытался выяснить причину обстрела.
Не принимавший участия в пирушке Комаров бросился на батарею и открыл огонь. Это отвлекло японцев. Все же, пока партизаны выбирались из пылающего дома, они потеряли много людей, и в том числе начальника штаба Наумова. Выбитые из казарм японцы укрылись в квартале Симада и не прекращали стрельбы ни днем ни ночью, пока не запылал и этот квартал.
На третий день непрерывных боев, когда японский гарнизон был уже полностью уничтожен, здание консульства, где засели с семьями и слугами организаторы побоища, черным дымом поднялось к небу. Японцы взорвали его изнутри, теша себя напоследок, что и своею смертью сумели насолить врагу. Бедные маленькие мусмэ, успели ли они съесть посланные им конфеты и апельсины, прежде чем взлетели к дымчатым, как их шубки, облакам?
Никто из партизан не сомневался, что вместо погибшего Наумова начальником штаба станет Комаров, но командующий Тряпицын, вопреки воле и желанию многих, назначил на эту должность Лебедеву. Время, обнаруживало в молодом командующем такие качества, о которых прежде и не подозревали. Природа одарила его щедро. Высокий, статный, с искрометной улыбкой, к тому же безрассудно храбрый, он умел располагать к себе людей. После боя с белыми под Киселевкой партизаны вверили Якову Тряпицыну свою судьбу. С тех пор прошло всего несколько месяцев, а его будто подменили. Диктатор по натуре, анархист по убеждениям, он заметно бравировал этим, Тряпицын окружил себя бесшабашными людьми, чья политическая платформа была неясна даже им самим. Эти авантюристы разжигали его честолюбие, прочили великую будущность и, умело используя его болезненную мнительность, не гнушались наветов. Одной из жертв этой мнительности и явился Анатолий Комаров. Но для открытой расправы он был слишком заметен. Партизаны его уважали. Для того чтобы удалить Комарова из Николаевска, в первых числах апреля была затеяна экспедиция на Орские прииски.
Ничто не указывало на близость разлуки. Евдокия притащила и со смехом плюхнула на стол рыбный пирог. Пока Анатолий разрезал его острым охотничьим ножом и раскладывал по тарелкам большие ломти, на столе появилась красная, посыпанная колечками лука икра и миска с вареным картофелемобычное угощение амурцев.
Пища богов, а не человеков! дурашливо воскликнул Бородкин, чем и заслужил быстрый взгляд и лукавую усмешку чернобровой хозяйки. Эта женщина с лицом библейской Юдифитакой, какой он видел ее на репродукции в журнале «Нива», странно волновала воображение Сани с первого же дня их встречи. Он был искренне огорчен, что уже не увидит ее завтра.
Водочки бы сюда, подмигнул Харитонов, маленькую бы чаплашку. Сухой кус в горле дерет.
А вы его, Иван Васильевич, чайком размочите, подавая ему фарфоровую кружку с нарисованными на ней пушистыми ветлами и ветряной мельницей, посоветовала Евдокия.
От рюмки-другой и я бы не отказался. Да вот комендантша моя, притворно вздохнул Комаров. По каким дебрям я ее ни возил, какие лихоманки нас ни трепали, а зеленого змия и на дух не подпускает. Ох и вредная же ты, душа моя!
Он притянул за талию присевшую рядом жену и поцеловал ее в смуглую, с горячим румянцем щеку.
Да ну тебя, Толь, оконфузил при всем честном народе! прикрывая стрельчатыми ресницами задорно блеснувшие глаза, отстранилась Евдокия и обернулась к Алеше:А ты что сидишь, как засватанный, Лелик? Тебе, милый, поправляться надо! Вон какой худющий после болезни. Да к тому же ты и растешь!
Алеша густо покраснел и склонился над тарелкой. Завтра уже никто не назовет его так, как звала, бывало, в детстве мама. Евдокия выходила его от болезни, но дает ли ей это право обращаться с ним, как с мальчишкой?
Споемте, друзья, сказал, откидываясь на спинку стула, Анатолий. Свидимся ли еще, бо зна
Зеленый дубочек на яр похилився,
Молодой чумаче, чого зажурився
Молодой чумаче, чого зажурився,
Чи волы присталы, чи с дорожки збився?..
Песня лилась легко и свободно, будто эти люди только тем и занимались, что пели вместе, и под растрескавшийся потолок николаевской комендатуры их свело не народное горе, а общее стремление к радости и беспечальной жизни.
Волы не присталы,
С дорожки не збився,
Батька с мамкой вмерлы,
А я не женився
Задумчиво поглаживая отросшую в скитаниях золотисто-каштановую бороду, выводил красивым, сочным баритоном этот припев Харитонов. И только сейчас, глядя на него, Алеша по-настоящему вспомнил, что с Сахалина его вывез этот вот всегда уравновешенный и спокойный человек!
Евдокия разложила на краю стола перед Саней семейные фотографии.
Это мы с Толиком, ничего интересного А вот это, она высоко подняла карточку пожилого человека, с узким лицом и зачесанными назад седеющими волосами, Анатолия папаня. Видите, георгиевский кавалер, а ростом, этому вот своему сыночке, по плечо!
Авдотья! Не разглашай фамильные тайны!
Вот еще! Тут все свои Это он в мать, товарищи, таким уродился. А характер отцов! Анатолий мой тоже за храбрость на германском
Пошла поехала Ты бы чайку горяченького согрела, жена!
Евдокия вскочила, провела рукой по его волосам:
В марте восемнадцатого мой Комаров гамовцев из Благовещенска выбивал. В марте девятнадцатого с калмыковцами на Амуре дрался. В марте двадцатого япошей в Николаевске колошматил. Где мы будем в марте двадцать первого, мой комендант? Куда ты меня завезешь?!