Саша, смеясь, пронзила себе грудь несуществующим кинжалом, но на Катерину эти речи произвели совершенно противоположное действие: ее черные глаза вдруг затуманились какой-то мечтой, и она тихо проговорила:
Да, это верно
Глазки Лермонтова блеснули, словно в уме его молнией пронеслась мысль: моя!
Шекспир очень правдиво показывает страдания, которыми наполнена жизнь человеческая добавила Катя.
Бабочка пролетела над цветами и на миг устроилась отдыхать на Катином платье, а затем, словно поняв свою ошибку, панически снялась с места и исчезла среди деревьев.
Для чего Господь создал нас юными и прекрасными, если впереди ждет нас скорая смерть и безобразная, печальная старость? добавила Катя, провожая бабочку глазами. Я иногда представляю себя в гробу молодой. Моя мать умерла совсем молодой Она и родилась в гробузнаете? это ли не предвестье вечной печали Бабушка моя долго не могла разродиться моей матерью и наконец впала в летаргию. Ее сочли умершей и уже положили в гроб, когда вдруг, при чтении Псалтири, ножка стола подломилась, гроб выпал, и мнимая покойница тотчас очнулась и родила Вся жизнь бедной матери моей прошла в невыносимых страданиях, и когда настал час отойти ей в мир иной, она скончалась в чужом доме, где некому было даже подержать ее за руку, принять ее последний вздох
И пока звучал рассказ, огромные черные глаза Катерины наполнялись невероятными слезами, и слезы эти дрожали, тщась не излиться на румяные щеки, и в них дрожали отражения плодовых деревьев и огромных клумб, неухоженных и оттого еще пышнее заросших цветами
О, Катю не хотелось жалеть, как мечталось жалеть Вареньку. Мишелю не хотелось выступать в роли Катерининого если не спасителя, то, во всяком случае, уязвленного состраданием обожателя. Напротив, Катю Сушкову хотелось мучить, быть холодным, отстраненным, едва ли не наблюдателем собственных действий. И что с того, если это мучительство Кати причинит боль и самому инквизитору! Пусть
Между нами есть, должно быть, некоторое сходство, заметил Мишель нарочито холодно. Вы потеряли мать, яотца поскольку мать я потерял еще прежде, едва ли не при моем рождении.
По лицу Катерины пробежала легкая тень зависти: Мишелю довелось страдать больше. Он усмехнулсяпусть.
Впрочем, я совершенно спокоен и доволен жизнью, добавил он с кажущимся бессердечием. И перевел глаза на дерево. Здесь я некогда был счастлив, я любил Вам, должно быть, смешно? Он устремил на них злой взгляд. Довольно им считать его за дитя! Коль скоро потеря почти десятка перчаток не вразумила их, придется прибегнуть к словам. Да, я любил, любил почти три года, любил сперва тайно, а после и явно Под этим деревом она призналась мне в ответном чувстве, а после
Что? спросила Саша, потому что Мишель замолчал.
Дерево засохло! ответил он и скрипуче засмеялся. Как и любовь моя, как и все прочее! Как и мы все засохнем, рассыплемся горсткой прахада стоит ли унывать об этом, ведь всякий год из семечек проклевываются новые деревья Да только я хотел бы, если мне суждено умереть раньше тебя, кузина, чтобы ты похоронила меня именно под этим деревом Прах к прахусмерть к смертиодиночество к одиночеству Это было бы только справедливо.
Ладно, буднично обещала Саша.
А Катя воскликнула:
Я тебе совершенно не верю! Все ты выдумал, Миша!
Он деланно пожал плечами:
Дело твое
И удалился.
* * *
Из Мишеля будет поэт, говорила Саша тем же вечером, сидя с подругой в комнатах у раскрытого окна.
Почем ты знаешь?
Он доверял мне кое-что из написанного Вот увидишь! Нужно все листки хранить, которые он исписывает, с годами это будет большая ценность.
Катя не успела ничего ответитьв окно влетел камушек с привязанной к нему четвертушкой скверной серой бумаги.
Что это? Катя развернула листок, чувствуя втайне, как замирает в ней сердце. И точно, это оказались стихи, посвященные «Черноокой»: они были холодны и жестоки, поскольку являлись признанием в не-любви. Между строк отчетливо читалось желание мучить и страдать, и Катерина, изливая из своих «звездочных очей» воспетый поэтом пламень, невольно стиснула листок в пальцах.
Дай посмотреть!
Катя на миг отвела руку от подруги, пристально глянула ей в глаза:
Обещай, что не будешь смеяться!
Не буду!
Нет, поклянись! Саша, умоляю, не смейся!
Не стану, ты меня знаешь. Катя! Дай.
Она решительно взяла Катерину за руку, расправила ладонь и извлекла из плена пальцев смятый, истисканный листок.
Прочла несколько раз, расправила. Волнение наполнило весь мир, и все струны эфира затрепетали, и лето сделалось точно рояль, растревоженный вальсом: предчувствие любви, предчувствие поэзиивкупе с несомненным запахом тетушкиных чайных роз, чуть более резким, чем хотелось бы в такую ночь
Ну что ж, сказала Саша, поздравляю! Кажется, тебе дан свыше дарпроизводить молодых людей в поэты и вдохновлять их на бумагомарание! А там, глядишь, будет что на старости лет почитать. Вот сделаемся обе бабушкамикхе-кхе! засядем в вольтеровских креслах, обложимся подушками, мопсами и альманахами кхе-кхе «Помнишь ли Мишеля, Катерина?»«Которого?»«Который схоронен под засохшей яблоней Кажись, вот его стишки в старом альманахе пропечатаны»«Это про пламень глаз моих? Кхе-кхе, а где же мой лорнет?»«На что тебе лорнет, ты и с лорнетом слепее курицы»
Противная! Катя набросилась на подругу, и обе затеяли страшную потасовку, где в ход пошли подушки, веера и даже мокрый букет, вырванный из вазы.
Что там у вас происходит? раздался у двери голос тетушки Катерины Аркадьевны.
Обе девушки разом застыли.
А? очень естественным, спокойным тоном отозвалась Саша. Ничего. Кажется, летучая мышь залетела.
Вот вздор! Здесь нет летучих мышей.
Значит, летучая кошь, сказала Катя, и обе девушки подавились смехом.
Баловницы! Спать немедленнополуночницы! строго приказала тетушка Катерина Аркадьевна.
Да мы спим, притворно зевнула Саша, вслед за нею зевнула и Катя. А потом обе зевнули в самом деле
Всеми отвергнутый, безнадежно влюбленный в обреченную Эмилию, еврей-христианин-испанец мгновенно перенесся в Россию, чтобы обернуться русским юношей, дворянином, измученным тиранией отца и избранной им девушки; а сквозь этот сплав образов прорастал еще несчастный, всеми преданный горбач Вадим, сменившийради местиненужную свободу (и дворянский титул) на рабство у заклятого врага своего; все они легко и чрезвычайно дружно уживались в одном Мишеле, любимом внуке, любимом брате, любимом кузене Перед сном он представил себе вдруг разбойничий костер в лесу и все обездоленные порождения собственной фантазии, сидящие возле этого костра: бродяги, изгои, не находящие себе пристанища, непрерывно кочующие в уме одного-единственного юноши. Случись со мной что, подумал Мишель, и они никогда не найдут своего крова
Он привстал на постели, смял и отбросил одеялото-то раздолье комарам, прицельно летавшим по комнате.
Клянусь вам! прошептал в темноту Мишель. Клянусь, вы обретете свой дом в моих писаниях, и не одна чуткая душа обольется слезами, читая о ваших страданиях
И так, в слезах, он заснул, воображая меч у себя под рукой и пистолет под подушкой.
Мишель был пробужен солнечным лучом и козой, которая всунула морду в окно и пыталась сожрать из-под щеки спящего угол подушки. Молодой человек открыл глаза и встретился с вертикальным зрачком и желтым выпученным шаром. Жесткая борода затряслась, коза получила от Мишеля кулаком по носу, мекнула и скрылась.
Мишель сел. Радость наполняла его. Катя с Сашей, должно быть, уже прочитали стихи. Интересно, что они скажут? Он быстро записал то, что ему приснилосьновое стихотворение с благодарностью к девушке, которая пусть не поняла, но сделала вид, будто понимает поэта. Не перечитывая, скатал их в комок и босиком выбежал в сад.
* * *
Кузина Аннет Столыпина была младше Лермонтова на год. Как все Столыпинывысокая, еще не оформившаяся девочка с ясными глазами. Ей он даже голову морочить не мог и в своих мечтаниях представлял наряду с Сашей Верещагиной в образе чудесной, нежной, отзывчивой сестры, земного ангела. Рядом с Аннет Мишель ощущал себя не безобразным карлой, на свою и чужую беду умеющим страстно любить, но лишь некрасивым, испорченным и опаснымвроде горбача Вадима.
Аннет глядела так доверчиво, когда старший кузен поверял ей некоторые важные тайныо преходящести земной красоты, о волнении сердца, которое начинается вместе с весенним половодьем, о пении жаворонка в небесной вышине (не удивительно ли, что птица запела тотчас в тот самый миг, когда Аннет закончила свою песню?) На смуглой, тронутой загаромнесмотря на перчатки, зонтики и прочие предосторожностируке девочки красовался бисерный браслетик, совершенно девический, сплетенный какой-нибудь дружественной мастерицей из девичьей. И едва Мишель глянул на этот браслетик, обвивающий тонкое запястье, как что-то оборвалось у него в груди, он задохнулся и почти до крови закусил губу, чтобы не разрыдаться. В чистых линиях руки и острого девического локотка таилась могущественная притягательная силаи тем страшнее была она, что сама носительница ее даже не подозревала о существовании чего-либо подобного.
Аннет говорила захлебываясь:
И тут гувернантка Марта Стефановна как придет, как скажет строго-престрого: «Я запираль в сахарниц ди муха Кто мух выпускаль, тот сахарниц таскаль» Выпускаль-таскаль! Ты слушаешь, Мишель? Это ведь невозможно! Выпускаль-таскаль!
Жаворонок то принимался петь, то исчезал в сияющей лазури. Усадьба высилась за садом, надежный дом в классическом стиле, с бельведером, колоннами и всем прочим, что положено, и одуряюще пахло летом, а на заднем дворе, должно быть, уже раздувают самовар
Мишель снова глянул на браслетик кузины, и снова прежнее чувство вонзило в него все свои когти. Он понял, что умрет, если не завладеет этой вещицей, и потому пал на колени и закричал:
Аннет, умоляювы можете сделать для меня важную вещь!
Ой, удивилась Аннет. Не рассказывать, как ты вчера съел все теткино печенье, да?
Мишель совершенно забыл про печенье, действительно похищенное им вкупе с Сашей Верещагиной и Катериной Сушковой и съеденное самым злодейским образом. И совесть его даже не шевельнулась при этом напоминании.
Я знала, но никому не сказала, добавила Аннет гордо. С нею не поделились, потому что не подозревали о том, что ей известны подробности кражи.
Аннет, подари мне ту нитку, бисерную, что у тебя на запястье, сказал Мишель. Я с колен не встану, пока не подаришь.
Для чего тебе?
Подари, иначе украду!
Не украдешь, я всегда на руке ношу!
Я с рукой украду Я женюсь на тебе, чтобы завладеть им Или руку тебе отрежу
Ну тебя! немного испугалась Аннет, снимая нитку. Как скажешьтак жить потом не хочется
Она бросила ему браслетик и убежала. Мишель растерянно следил за тем, как мелькает между стволами белое платье. Ему показалось, что он чем-то обидел ее. Подняв браслетик и повесив его на пальцы, он несколько минут разглядывал его, снова и снова переживая острое ощущение близкой невинности, и тут Вадим впервые открылся своей сестре, ангелу Ольге. Контраст между отчаявшимся горбачом, чья жизнь была посвящена мщению, и кроткой красавицей, угнетаемой злодеем, усугублялся любовью: почти не-братской, почти не-сестринской; это была платоническая привязанность, более крепкая и страстная, чем плотское влечение, и в некоторой степени более запретная
Чай подали в саду, Мишель явился один из последних, был хмур и сдержанВадим, дворянин в обличье раба, сливался с евреем Фернандо, сгусток страдающей, обреченной на гибель плоти, а светозарный ангел в облике любящей девы нес в удлиненных, пронизанных солнцем ладонях фиал со смертью
Я считаю русскую еду наиболее здоровой, сказала бабушка Елизавета Алексеевна. И ты, Катерина Аркадьевна, меня в обратном не убедишь. Что лучше хорошей рассыпчатой каши? А курные пироги? А наши ягодники?
Другие тетушки пытались возражать, приводя в пример каких-то французских поваров, но все это не являлось для Елизаветы Алексеевны ни малейшим авторитетом.
Баловство! отрезала она.
Мишель вдруг вступил в разговор:
Нет уж, бабушка, пища должна быть изысканна, в этом и смысл ееа не просто в грубом насыщении.
Смысл пищи в том, чтобы доставлять нам здоровье, отрезала Елизавета Алексеевна. Что до удовольствий, получаемых от пищи, про то и отец Евсей говорил, что все оно бесовское
Это потому, что отец Евсей получает удовольствие не от брашен, а от пития, отозвался Мишель.
Отец Евсей, местный священник, слегка грешил винопитием, что, впрочем, ничуть не убавляло ему авторитета у прихожан. Напротивмужички толковали, что батюшка «не гордый, коли не брезгует», и всегда в трудных случаях шли к нему за разрешением от сомнений.
Елизавета Алексеевна хлопнула ладонью по столу:
Да что ты, батюшка, в самом деле!
Мишель чуть пожал плечами и послал бабушке обольстительную улыбку, от которой «Марфа Посадница» тотчас растаяла.
Неужто Мишель у нас гастроном? удивилась Саша Верещагина. Вот бы никогда не подумала!
Светозарный ангел с фиалом смерти в дланях застыл в воздухе, как бы в нерешительности болтая над головами собравшихся очаровательными босыми ножками.
Уж я в еде разборчив! сообщил Мишель.
Катя передвинула глаза, мелькнули синеватые белки, порхнули густые ресницы.
А вот мне, Миша, показалось, что ты что угодно горазд слопать Это потому, что ты еще растешь, сказала Катя. Когда человек растет, ему нужно много кушать. Мы вот с Сашей уже вполне старые и кушаем мало, а тебе пока что требуется
Мишель побагровел.
Я в свои шестнадцать пережил столько, что иному восемнадцатилетнему не снилось! резковато проговорил он. И прошу мне на возраст не указывать.
Мы не возраст указываем, заметила Саша, а только на аппетит. Должно быть, в прошлой жизни ты был волком.
Или вороном, подхватила Саша.
Ну, ворономэто жестоко, упрекнула ее Катерина. Положим, орлом. «Где труп, там соберутся орлы».
Мишель сказал:
По-вашему, Катерина Александровна, я до того прожорлив и неразборчив, что могу и на труп позариться?
Можешь! дерзко ответила Катя.
С меня хватит, объявила Елизавета Алексеевна. Миша, заканчивай чай и выходи. Сил нет слушать, что вы тут такое говорите. А ты, Александра, могла бы и пример подать. Ты старше.
Вы, бабушка, сами невыносимыразве можно девушке говорить, что она кого-то старше, сказал Мишель.
Я что думаю, то и говорю, и не ты меня учить будешь, ответила бабушка. Брысь!
Мишель встал, подчеркнуто вежливо поклонился и удалился от стола. Бабушка проводила его обожающим взором.
Вишь, орел да ворон, проворчала она себе под нос. Жениться бы ему, что ли
* * *
Стороннему наблюдателю могло бы показаться, будто на конную прогулку отправляются всего шесть человек: Мишель, Аннет, Катя с Сашенькой и Варвара со своим братом Алексеем, который приехал в Середниково на пару дней и, по обыкновению, чуть загостился.
Но такое виделось лишь благосклонным тетушкам, провожающим молодежь умиротворенными взорами. На самом деле эти шестеро были окружены толпой невидимых постороннему взгляду призраков, вполне осязаемых и даже в некотором роде определяющих и поведение, и образ мыслей молодых людей. Были здесь и Эмилия, и Ольга, и Фернандо, и Вадим, и Ноэми, и даже Ада (она жеАнгел Смерти) словом, как выразилась бы бабушка Арсеньева, «разбойничья шайка в полном собрании».
Присутствие столь важных и мрачных персон отнюдь не омрачало настроения Мишеляон сыпал остротами и экспромтами, иногда с самым серьезным и хмурым видом, что ставило в тупик собеседников; и лишь когда до них доходил смысл сказанного и они принимались хохотать, Мишель словно бы взрывался: взмахивал рукой и заливался отрывистым, как будто злым смехом. Все эти экспромты казались верхом остроумия, но почти мгновенно забылись.
Забрались далеко, за поля, в холмы, впереди уже показалось Большаковорезиденция блистательной Черноокой Катерины; но туда решили не ехать: больно уж нудные тетки у Кати.
Они никогда не упустят случая напомнить мне, что я живу у них из милости, точно безродная сирота, говорила Катерина. Сколько слез я выплакаларазумеется, тайно! печалясь над своей несчастной долей! Утрата родителей, а потом еще и бесконечные попреки жестокой родни Что же удивительного в том, что больше всего на свете я полюбила танцы? Только среди посторонних, на балах, в вихре мазурки и поклонников, пусть и глупых, могу я забыться! Так и живу в раздвоенности: днем плачу, а вечеромтанцую и смеюсь! Всяк, со мною незнакомый, решил бы, что я беспечна и всегда весела, но это совершенно не так