Конь Рыжий - Москвитина Полина Дмитриевна 7 стр.

А было ли в самом деле совещание? Куда уехали выборные командиры с полковником Дальчевским и начштаба Мотовиловым?..

III

В половине восьмого вечера притащился Ной со спецпоездом из Петрограда в Гатчинузлой до невозможности, наполненный, как река в половодье, мутностью.

Сумеет ли он удержать полк от восстания, когда казаки, да и солдаты будто взбесились, раззуженные господами-говорунами?.. Ну а если удержит полк, а в Гатчину припожалуют дивизии из Пскова? Тогда бывшие высокие благородия припомнят и бой под Пулковом, и генеральского коня, а заодно присовокупят комиссараБушлатную Революцию: «Ага, скажут, в одной упряжи с большевиками ходил? На веревку его!»

Не расстреляют и не зарубятповесят на осине, как сказал комитетчик Павлов.

Но отступать ему некуда, да и поздно, одной линии надо держаться.

С улицы увидел, что одно из окон закрыто изнутри доскамиставень, что ли, сделал Санька? Второе светилось.

Постоял возле дома на углу переулка к станции. Темень. Небо затянуло серыми овчинами облаков, мороз чуточку сдал, как это всегда бывает перед снегом.

Прошел в обширную ограду, обнесенную каменной стеною,  ворот не было: кто-то из местных жителей утащил на дрова. Поднялся на высокое крыльцодверь на запоре. На стук вышел Санька.

 Возвернулся? Слава богу!

 Чего на запорах сидишь?

 Скажу потом.

Прошли просторную веранду с выбитыми стеклами в рамах, еще четыре пустынных и гулких комнаты, не пахнущие жильем, а тогда уже в обжитую, своютеплом напахнуло и сосновыми щепами. Натасканы доски, ручная пилка на стуле, гвозди, молоток, топор, а на окнесработанный Санькою ставень.

 Чудишь, что ли?

Санька, в гимнастерке без ремня, разморенный теплом, убрал топор, пилку, доски. Сказал:

 От такой чудости, какая заварилась в полку, очень просто на небеси преставимся. Ага! Пущай теперь стреляют через доски!

 В кого стреляют?

 В твою башку сперва, потом в мою,  и, чтоб не манежить Ноя тайною, выложил:  Покель ты два дня был в Петрограде, тут такое дело развернулось, ого!.. По казармам вчерась плакаты появились против тебя. Три сорвалпокажу. А сегодня, когда чистил твово рыжего, подошел ко мне в конюшне казак из оренбургских. Молодой еще, из необстрелянных. Фамилию не назвал. Упредил: «Ты меня не видел, и я тебя тоже. Этот,  спрашивает,  генеральский конь?» А я ему: «Этот, а что?»  «Председателя, значит?»  «Ну, председателя». Он помолчал, оглянулся и с хитростью так: «Стенька Разин,  грит,  казаков на бабу променял, а твой председатель за генеральского жеребца продал большевикам весь полк». Ну схватил его за грудки, а он заверещал, безусик: «Не бей,  бормочет,  скажу, что знаю. По мне,  говорит,  хрен с ним, с твоим красным хорунжим, на кого он нас променял. Домой бы живым уехать. А тут такое дело завариваютна тот свет сыграешь. Скажу,  говорит,  по секрету: вчера ночью проходило тайное совещание доверенных казаков оренбургской сотни с офицерами, а у когонеизвестно. Токо не в полку. Офицеры из Пскова приехали. На совещании будто решили: полк восстанет двадцать шестого, в субботу. А до восстания сговорились казаки-оренбуржцы прикончить председателя, а потом комитетчиков. А жребий вытянул хлопнуть его поручик Хомутов. Живет с оренбургскими в девятой казарме».

Одно к одному! Тучи метутся, метутся по небу, а все в одну сплываются!..

 Та-а-ак! Поручик Хомутов? Знаю его.

 Дык не признается же! А тот казачишка, который выдал, так-то вихлял: «Если,  говорит,  назовешь меняв морду плюну: знать тебя не знаю и никаких разговоров с тобой не имел».

Ной повесил шашку на гвоздь, вбитый над кроватью, где висел фронтовой карабин с побитой ложею, разделся, кося глазом на окно в переулок, еще не заставленное, а Санька показал сорванные с казарм плакаты на серой бумаге.

На одном из них крупными буквами:

На втором такими же буквами:

Третий, совсем свеженький, и еще злее

У Ноя от этих плакатов морозом подрало по спине, даже в затылке боль появилась.

Значит, все было разыграно как по нотам. Начальник канцелярии Дарлай-Назаров не сказал, где проходило совещание и кто вызывал,  ищи ветра в поле!..

 Разве не был на совещании?  спросил Санька.

Ной поведал, как над ним «подшутил» Дарлай-Назаров, но

 Не напрасно съездил. Побывал в двух полках за Невой. Разузнал кое-что.

Санька навострил уши:

 Ну и как? Сготовились там к восстанию?

Ной чуток подумал. Санька есть Санька, да и комитетчикам не скажешь про разговор с фельдфебелем Коршуновым.

 Сготовились. Только в обратную сторону. За день разделаются.

У Саньки рот раскрылся:

 Дык что же это, а? На стребленье полк толкают?

 Бывшим благородиям не жалко наших голов. Спытокне убыток. Не свои головы сложить.

 Эва-ан ка-ак! До чего же хитрущие серые, а?!

 Наторели жар загребать чужими руками. Пускай своими попробуют.

 Ох и голова у тебя, Ной Васильевич!

 Варит еще, чтоб серые на кривой кобыле не объехали.

 Оно так!  согласно кивнул Санька, вспомнив о своем, более существенном:  Язви те в почки! Из-за этой сумятицы три дня не был на свиданке у своей крали-телефонистки. Хучь бы на часок сбегать, а?

 Экий ты вихлючий кобель! У тебя вить мальчонка растет, девчушка, да и Татьяна твоя такая выглядистая! Сколь раз толковал: душа не шуба, не выдаст каптинармус новую.  Взглянув на плакаты, брошенные на кровать, Ной помрачнел.  Шутки оставим, а то и в самом деле на небеси преставимся.

 Ставень доделывать?

 Одевайся, лети за комитетчиками. По одному подымай их, да тихо, смотри. Подхорунжему Мамалыгину скажи от меня, чтоб сотню енисейцев держал в боевой готовности. Из батальонов позови Ларионова и Карнаухова.

Санька понял: паленым напахнуло! Моментом оделся.

 Ты хоть досками покеда заставь окно,  напомнил Ною.

 Лети!

Не успел Ной снять китель, чтобы умыться после дороги, как услышал голос Саньки: «Стой, гад! Стреляю!!!»

И выстрелбах!..

Ной за карабини вон из комнаты, оставив дверь распахнутой. Выбежал на веранду и возле открытой двери на крыльце увидел Саньку с наганом.

 В кого палишь?

 Не вылазь!  оглянулся Санька.  Двое, кажись, прячутся за сортиром. Один убег в ворота.

 Что приключилось?

 Дык вышел я  зашептал Санька.  С веранды увидел. Идут трое. Кто бы это, думаю? В папахах. Шашек не видел. Пригляделсячеловека тащут. Ого, думаю! Духовито. Когой-то кокнули, а к нам в ограду несут. Выскочил на крыльцо. Они как раз подошли к гаражу. Один ворота стал открывать. Я им: «Стой, гады! Стреляю!» Пальнул без прицела. Бросили и бежатьодин возле каменной стены проскочил в ворота. Двое, видел, за сортиром схоронилисьждут, гады, когда на крыльцо сунусь.

Саженях в пятнадцати от крыльца возле белокаменного гаража, где бывший владелец держал автомобиль, Ной увидел на снегу что-то черное. Густо сыпал снег, да и ночь к тому жене разглядишь. Вспомнил, что за уборной кирпичная стена разворочена. Быстро побежал туда с карабином наперевес, и Санька за ним. Следы вели по занесенным снегом кирпичам в соседнюю ограду, а оттуда можно убежать в переулок.

 Ушли, гады! Мне бы надо прицельно бить, а я чтой-то раздумывал. Офицерье взыграло, ей-бо! Кого они прихлопнули?

А вот и жертва в снегуеще живая! Подтягивает ноги и мычит, мычит. Женщина!.. В кожанке, простоволосая, изо рта кляп торчитшерстяные перчатки.

 Та самая большевичка-комиссарша Селестина Грива!  ахнул Санька.  Знать, почалось! Живая еще! Теперь жди, возвернутся, чтоб нас вместе с ней прикончить, истинный Бог. Швырнут гранату, и капут нам!

 Не болтай лишку!  оборвал Ной.  Бери мой карабин, перейди переулок к дому с палисадником. Заляжешь там. Если подойдут к нашим окнам с оружием, стреляй без предупреждения!

 Понесешь ее? Окно заставь!

 Ладно. Через час сменю тебя.

А снег сыплет и сыплет! Заметает стежки-дорожки и волчьи следы бывших благородий.

Тихо

IV

Не думал Ной, что ему когда-нибудь доведется нести большевичку-комиссаршу на руках в комнату, не чуя тяжести: весу в ней пуда три или того меньше.

Она была без сознанияобмякла, валилась со стула и голову не держала. Руки туго скручены за спиной шерстяным шарфом. Ной развязал, и они упали как плети. Ни живинки в теле! Осмотрел еени на голове, ни на кожанке не видно пулевой раны, но губы и нос в кровь разбиты, подбородок и шея в густых подтеках. Подвинул стул вместе с нею к кровати, расстегнул хромовую кожанку, освободил грудьремня не было, а след от него есть: сняли вместе с кобурой пистолета. Под кожанкойшерстяной свитер, облегающий тело, с тугой резинкой, сдавливающей шею. Ной смочил конец полотенца в холодной воде и осторожно вытер разбитые губы Селестины, нос, подбородок и шею, оттянув ворот. Глаза ее были крепко зажмурены, будто Селестину поразила молния. Дышит ли? Губы теплые, но ухом не уловил дыхания. Призвав на помощь все свои фронтовые познания по оживлению контуженых, Ной сообразил, что надо применять принудительное дыхание, как это делали санитары. Моментом стащил кожанку, бросил на кровать ординарца и через голову снял свитер, вздыбив стриженые черные волосы. Под свитеромодин лифчик. Ну и ну! Докомиссарилана ночь тело нечем прикрыть. Должно, так и спит в свитере, душенька мятущаяся. На шее синюшные кровоподтекидушили, стервы! А шея тонкая, девчоночья, выпирающие от худобы ключицы, и ребра можно пересчитать под кожей.

Не раздумывая, Ной взял ее за кисти рук ивверх-вниз-вверх, вниз, нажимая на впалый живот. Появилось дыханиетрудное, взахлеб, и на губах проступила розовая пена. Вверх-вниз-вверх, вниз, покуда не открыла глазаблуждающие, бессмысленные, круто выписанные брови супятся. Голова болит, значит. Снова смочил полотенце, тщательно обтер рот Селестины, налил из холодного чайника воды в кружку, разжал зубы, лил воду в рот, но она тут же выливалась по углам губ, смешанная с кровью. Потом Селестину стало тошнить, икота напала, дыхание вырывалось с хрипом. Он снова дал водыначала глотать, трудно, будто не воду, а камни.

Смущала ее нагота, впалый живот; на правом боку след от пулевой раныдавнишний, с розовой кожицей. Надо ее чем-то прикрытьнегоже смотреть на голую.

Сдернул одеяло с кровати Саньки и укутал им Селестину.

Принялся заставлять окнодоска к доске, чтоб щелей больших не было. Быстро управился и присел подшуровать печкукомната выстыла. Оглянулся. Селестина смотрела на него осмысленным, упорным взглядом. В сознание пришла, слава богу Пущай отдыхивается. Чего доброго, подумает еще, что это он ее душил и притащил на истязание в свою берлогу!..

Селестина смотрела на него все пристальнее, злее, потирая рукою шею

 Опамятовались?  сдержанно спросил Ной.

Ненависть искривила ее лицо, губы передергиваются, рука замерла на шее.

 Не смотри так. Я тебя не душил.

Ни слова.

 Не помнишь, кто тебя караулил?

Тот же взгляд

 Опамятуешься, вспомнишь. Офицерье взыграло, будь они неладны. Восстание думают поднять, гады!

 Восстание?..  тихо переспросила Селестина, все еще ничего не понимая.  Какое восстание?

 Нашего полка и артбригады,  ответил Ной. Поднял один плакат с полу, показал Селестине:  Вот погляди, как меня разрисовали.

Она уставилась на плакат, долго и трудно вчитывалась, машинально растирая шею.

 Горячего чаю бы,  вспомнил Ной, суетясь.  Сейчас поставлю чайник. Живо скипит.

Селестина глазами повела по комнате, что-то напряженно припоминая, массируя шею, задержала взгляд на своей кожаной тужурке и свитере и тут обратила внимание на одеяло, кутавшее ее тело. Ной заметил, как она вся сжалась, и медленно, через силу спросила:

 Что со мною?

 Того не могу знать, Селестина Ивановна.  Ной неторопко рассказал о происшествии.

 Ничего не помню. Голова болит, и слабость такая Все, все болит

 Растирайте шею с боков, чтоб кровь прилила к голове. От удушья помогает. Вот разболок, то исть разделсвитер снял: ворот шибко тугой. Не обессудьтекак-то надо было привести в чувство.

 Сейчас мне лучше только туман, туман, голова болит шла на станцию к поезду должна была уехать в Петроград помню, задержалась на углу переулка возле вашего дома. Кого-то увидела. Да, да! Я кого-то увидела возле окон дома. Нокого? Никак не могу вспомнить. И потом сразу удар в голову с затылка, а дальше провал. Ничего не помню.

 Оружие было при вас?

 Оружие? Да, да! На ремне в кобуребраунинг.

 Нету ремня. А на голове что было?

 Солдатская папаха.

 Нету. Только вот варежки и шарф ещеруки были связаны. Ординарец подоспел вовремя

Гром оглушительного удара в окно не дал договорить Ною. Зазвенело разбитое стекло, и доски с грохотом полетели в комнату. В этот же миг хлопнул выстрел.

Ной одним махом подхватил Селестину вместе с одеялом, посадил на пол возле кровати, быстро проговорив:

 Не подымайсь!

За карабини только дверь стукнула.

Из разбитого окна в комнату торчала березовая жердь; густо тянуло холодным воздухом.

Санька не оплошал. По его словам было так:

«Сперва мимо дома с улицы в переулок прошел один офицер в папахе, руки в карманах шинели, в сапогах. (Ты как раз заставлял окно досками.) Свет на него падал из окна, когда он топтался возле дома да оглядывался. Взял иво на мушку, жду, когда пистолет подымет. Гляжупошел дальше переулком. В разведку приходил, значит. Лежу в палисаднике, жду. В снегу я хорошо окопался. Долго никого не было. Думалне придут. Ноги пристыли, атерплю. Вижуидут, гады. Втроем. Снег сыплетиздали не опознать. О чем-то разговаривают. Один тащит жердь. Ну, догадался: окно вышибать. Эге, думаю! У одного наган в руке, явственно, у другого каменюга не каменюга. Что бы такое могло быть, соображаю. Который с наганомотошел к углу, чтоб смотреть по переулку и улице, а этот, у которого што-то непонятное в руке, стал боком к окну. Тут я и догадался. Связка гранат! Вот они, глянь, натуральные, это ж надо, а?! Рвануло бы на полдома, истинный бог!.. Ну, держу его на прицеле. Хотел сразу хлопнуть, да потом как докажешь, что к нам гранаты собирались закинуть? Как токо другой шарахнул жердью в окно, тут и я влупил тому, с гранатами,  рукой не махнул. Этот с жердью кинулся к дому. Пришил его моментом, а тот скрылся за углом. Слышустреляешь. Ага, думаю, подоспел Ной Васильевич!..»

Двое убитых в переулке возле дома, третийв улице

Ной погнал Саньку за комитетчиками и казаками подхорунжего Мамалыгина.

Когда Санька убежал, Ной тщательно осмотрел убитых, взял револьверы, документы, подобрал связку гранат. Офицера Чухонина Санька сразил в голову. Рисковал А если б промахнулся? Второй лежал у стены дома, убит был пулей в грудь. Скрючился, ноги подтянул к животу. Лицо незнакомое. Офицер из Пскова, пожалуй. Третий, что уткнулся в снег на улице от меткой пули Ноя,  начальник канцелярии подпоручик Дарлай-Назаров.

Ни в переулке, ни в улицени души. Собаки всполошились по оградам, но никто из жителей не вышел. И ни одного в черных окнах. А ведь не спят. Безоружныевечные пленники вооруженных и в вечном страхе перед ними.

Подошел к окну. Переплет рамы выбитголову просунуть можно, по краям осколки стекла, холоду натянет в комнату. Жердь не стал убиратьвещественное доказательство! Выглянул из-за углаидут улицей люди. Вдалеке так. Явственноне казаки!.. Комитетчикам еще рано. Санька не успел добежать до казарм. Кто же это? Случайные или В папахах, шинелях. Офицерье! Снег пересталхорошо видно. Остановились на середине улицы возле убитого подпоручика Дарлай-Назарова. Разговаривают.

Подбежал к окну, крикнул в разбитую шибку:

 Селестина! Живо под кровать! Кожанку спрячь. Еще офицеры идут!

Ипрочь от окна. Хотел махнуть в палисадник, но сообразил, что офицеры будут искать, где была засада. Куда же? Нельзя уходить. Что-то они предпримут, паскуды? Ага! Заплот возле дома с па лисадником. Перекинул карабин со связкою гранат на ту сторону, ухватился за почернелые доски и моментом перелетел в ограду. Присел возле заплотахорошо просматривается дом, перекресток улицы и переулка, и не так далековсе будет слышно.

Хоть бы Селестина спряталась! В окно будут заглядывать. Идут! Скрипит снег. Скрр, скрр, скрр! В сапогах. Узнал полковника Дальчевскоговысокого, поджарого, при шашке и в белеющей смушковой папахе, а с нимначштаба Мотовилов, толстый генерал Новокрещинов, ну и ну! Головка! Кто же четвертый? В бекеше и шапке?