Солинчестный человек. Сто пятьдесят дидрахм за каждого, или триста за обоих.
Квинт расхохотался.
Почти двойная цена за раба на ферму.
Он развернулся, готовый уйти, делая каменное лицо. Агесандр сделал то же самое. И тут Квинт приостановился. Ему уже надоело поведение сицилийца. Карфагенянин хорош, лучше многих, кого он уже видел. Почему бы не купить его, если хорошенько поторговаться с Солином? Он обернулся.
Нам нужен один, рявкнул он.
Рабы испуганно поглядели друг на друга, что подтвердило догадку Квинта о том, что они знают латынь.
Солин ухмыльнулся, обнажив ряд гнилых зубов.
Который? спросил он.
Не обращая внимания на хмурый взгляд Агесандра, Квинт показал на того, кого сам недавно осмотрел.
Римлянин оскалился.
Как насчет ста сорока дидрахм?
Сто, небрежно махнув рукой, ответил Квинт.
Лицо Солина сделалось жестким.
Мне же надо на что-то жить, рыкнул он. Сто тридцать. Моя последняя цена.
Прибавлю десять дидрахм, не больше, ответил Квинт.
Солин бешено затряс головой.
Довольный взгляд Агесандра вывел Квинта из себя.
Возьму за сто двадцать пять, отрезал он.
Агесандр наклонился к нему.
У меня столько нет, с кислым видом прошептал он.
Тогда я продам медвежью шкуру. Которая уж точно стоит не меньше двадцати пяти дидрахм, возразил Квинт. Он собирался накрывать ею постель, но выиграть спор сейчас важнее.
Солин внезапно изменился в лице и шагнул вперед.
Я согласен на такую цену, произнес он и кивнул.
Пальцы Агесандра сжались вокруг кошелька.
Отдай ему, приказал Квинт. Когда сицилиец не обратил на его слова внимания, терпению Квинта пришел конец. Тут приказываю я! взорвался он. Делай как я сказал!
Агесандр с неудовольствием подчинился. Эта маленькая победа безгранично обрадовала Квинта.
Вот сотня. Мой человек принесет тебе остальное позже.
Уже убирая деньги, Солин открыл было рот, чтобы возразить.
Мой отецГай Фабриций, всадник, рыкнул Квинт. Все будет уплачено прежде, чем наступит ночь.
Солин тут же пошел на попятную.
Конечно, конечно.
Отцепив от пояса связку ключей, он выбрал нужный и протянул руки к железному кольцу на шее карфагенянина. Прозвучал тихий щелчок, и раб, шатаясь, сделал шаг вперед.
Аврелия впервые бросила на него взгляд. «Еще никогда не встречала таких симпатичных», подумала она, и ее сердце заколотилось при виде обнаженной мужской плоти.
По ошеломленному взгляду карфагенянина Квинт понял, что тот еще не понял, что произошло. Лишь когда его товарищ что-то спешно пробормотал на карфагенском, юноша осознал все, и в его глазах появились слезы. Он повернулся к Квинту.
Купи и моего друга, пожалуйста, совершенно отчетливо произнес он на латыни.
«Я был прав», радостно подумал Квинт.
Ты говоришь на нашем языке.
Да.
Агесандр яростно поглядел на раба, но брат с сестрой не обратили на него внимания.
Как так получилось? спросила Аврелия.
Отец настоял, чтобы я выучил. И греческий тоже.
Аврелия была в восхищении, а Квинт обрадовался еще больше. Его выбор оказался правильным.
Как тебя зовут? спросил он.
Ганнон, ответил карфагенянин и кивнул в сторону своего товарища. А это Суниатон. Мой лучший друг.
Почему ты не ответил на вопрос надзирателя?
Ганнон впервые не отвел взгляда.
А ты бы ответил?
Квинта ошеломила его прямота.
Нет наверное, нет.
Воспряв духом, Ганнон поглядел на Аврелию:
Купите нас вместе, умоляю. Иначе моего друга продадут в гладиаторы.
Квинт и Аврелия удивленно переглянулись. Это не селянин из захолустья. Ганнон явно оказался образованным юношей, из хорошей семьи. Как и его друг. Их охватило странное и неприятное чувство.
Нам нужен один раб, не два, грубо вернул их к реальности отчетливый голос Агесандра.
Уверен, мы сможем прийти к соглашению, вкрадчиво сказал Солин.
Нет, не сможем, устрашающе прошипел Агесандр и повернулся к Квинту. Последнее, что нам надо в хозяйстве, еще один рот. Твой отец и так с меня спросит, почему мы так много потратили. Лучше не пускать на ветер его деньги, ты так не думаешь?
Квинту хотелось возразить, но Агесандр был прав. Им был нужен только один раб. Он беспомощно глянул на Аврелию. Еле заметное пожатие плечами ясно говорило, что она чувствует то же самое.
Тут уж я ничего не могу сделать, сказал он Ганнону.
Мелькнувшую на лице Агесандра довольную ухмылку не заметил никто, кроме Ганнона. Двое рабов посмотрели друг на друга с тоской.
Да хранят тебя боги на твоем пути, произнес Ганнон на карфагенском. Держись изо всех сил. Я буду каждый день молиться за тебя.
У Суниатона задрожал подбородок.
Если когда-нибудь попадешь домой, скажи отцу, что я очень раскаиваюсь, прошептал он. Попроси у него прощения от моего имени.
Клянусь, сделаю, ответил Ганнон, хотя ему перехватило горло. Он простит тебя, можешь быть в этом уверен.
Квинт и Аврелия не знали карфагенского языка, но не понять охватившие двух рабов чувства было просто невозможно. Квинт взял сестру за руку.
Ладно тебе, сказал он. Мы же не можем купить всех рабов на рынке.
И повел ее прочь, стараясь не смотреть на Суниатона.
Дождавшись, когда они отойдут подальше, Агесандр наклонился к уху Ганнона.
Я не хотел покупать гуггу, ядовито сказал он на карфагенском. Но теперь нам с тобой предстоят хорошие времена на ферме. И не думай, что сможешь сбежать. Вон тех людей видишь?
Ганнон оглядел группу небритых мужчин в простой одежде неподалеку. Каждый был вооружен до зубов, и они следили за всем происходящим взглядами ястребов.
Это фугитиварии, объяснил Агесандр. За соответствующую цену они выследят любого. И доставят обратно, живым или мертвым. С яйцами или без них. Или кусками. Понятно?
Да, ответил Ганнон, и от ужаса ему сжало живот.
Хорошо. Мы поняли друг друга, ухмыляясь, сказал сицилиец. Иди за мной.
И он зашагал следом за Квинтом и Аврелией.
Ганнон в последний раз поглядел на Суниатона. Его сердце было готово разорваться. Больно было даже дышать. Он не знал, что ждет его дальше, но был уверен, что судьба Суни, без сомнения, будет еще хуже.
Ты не можешь помочь мне, одними губами прошептал Суниатон; поразительно, но его лицо было спокойным. Иди.
Слезы хлынули из глаз Ганнона, и, спотыкаясь, он пошел прочь.
Глава 5МАЛХ
Карфаген
Малх позавтракал и вышел из дома. Это стало его ежедневной программой. Хотя Бостар уже отплыл в Иберию, Сафон еще был здесь, хотя и чаще всего ночевал в своей комнате в городском гарнизоне. Когда он заходил домой, то старался не упоминать о Ганноне, что казалось Малху несколько странным. Наверное, так старший сын пытается преодолеть горечь утраты, решил Малх. Сам же он перестал общаться с кем-либо. Кроме тех редких случаев, когда кто-то сам приходил к нему, Малх находился в обществе слуг-рабов. Так продолжалось с того самого дня, как исчез Ганнон, а случилось это пару недель назад. Перепуганные яростным нравом Малха, который только ужесточился от горя, рабы ходили вокруг него на цыпочках, стараясь без нужды не привлекать его внимания. В результате Малх ощущал их присутствие еще острее и еще больше раздражался. Ему хотелось на ком-нибудь сорваться, но рабов было не в чем упрекнуть, и он сдерживал гнев, который все копился и копился. Да и все время находиться в четырех стенах он тоже не мог, снедаемый мыслями о Ганноне. Младшем сыне, самом любимом, которого он никогда больше не сможет увидеть.
Малх пошел к двум городским бухтам. Один. Житейская мудрость о том, что время лечит горе, оказалась полнейшей чушью, подумал он. День ото дня горе лишь возрастало. Иногда Малх думал, не победит ли оно его. Доведет до состояния, когда он уже не сможет терпеть. И тут, мгновение спустя, он увидел Бодешмуна. Тихо выругался. Видеть сейчас отца Суниатона ему было особенно тяжело. Но жрец, похоже, считал иначе и пытался встретиться с ним при любой возможности.
Бодешмун сдержанно поднял руку в жесте приветствия.
Малх. Как ты сегодня себя чувствуешь?
Все так же, мрачно ответил тот. А ты?
Тоже плохо, ответил Бодешмун, и его лицо исказила мука.
Малх вздохнул. И так каждый раз, когда они встречались. Жрецы должны быть примером выдержки, не должны ломаться под ударами судьбы. У него других проблем хватает, чтобы еще и Бодешмуна утешать. Разве он должен нести на плечах двойную ношу? Рассудок говорил Малху, что он не виновен ни в смерти Аришат, его жены, ни в смерти Ганнона, но чувства отказывались признать это. Бессонными ночами Малх часто думал, что именно его излишняя правильность отчасти стала причиной того, что произошло с Ганноном. После смерти Аришат он превратился в фанатика, которого ничего не интересовало, кроме планов Ганнибала Барки. В доме не стало радости, веселья и смеха. Сафон и Бостар, взрослые мужчины, не страдали от его меланхолии, а вот Ганнон, наверное, сильно мучился. Понимание этого изматывало Малха все сильнее. Надо было побольше проводить с ним времени, думал он. Может, даже отправиться порыбачить, вместо того чтобы нудно рассказывать о сражениях прошлого.
Да, тяжело, ответил Малх Бодешмуну, стараясь выразить сочувствие, и спешно потянул жреца за руку, прочь с пути едущей повозки. Очень тяжело.
Больно, жалобно прошептал Бодешмун. С каждым днем все сильнее.
Знаю, вздохнул Малх. Есть только две вещи, которые помогают мне хоть как-то справляться.
В печальных карих глазах Бодешмуна мелькнул проблеск надежды.
Какие же, скажи?
Перваямоя ненависть к Риму и всему, с ним связанному, резко бросил Малх. Годами мне казалось, что возможность отомстить не придет никогда. Ганнибал изменил все. Наконец-то у Карфагена есть шанс свести с ними счеты!
С окончания войны на Сицилии прошло больше двух десятков лет, возразил Бодешмун. Больше поколения.
Верно, согласился Малх.
Он помнил, как ослаб огонь ненависти, пылавший в нем, до появления на сцене истории Ганнибала. Теперь же он разгорелся ярче солнца, подпитываемый еще и горем утраты.
Тем более нельзя забывать этого.
Мне это не поможет. Порождать насилиене дело эшмуна, тихо сказал Бодешмун. А какой другой способ?
Я хожу по улицам у торгового порта, слушаю разговоры и приглядываюсь, ответил Малх и, увидев недоумение на лице собеседника, пояснил:Ищу хоть какие-то приметы, малейшие крохи информации, все, что может помочь точнее узнать, что произошло с Ганноном и Суни.
Бодешмун разочарованно посмотрел на него:
Но ведь мы и так знаем. Тот старик сказал.
Знаю, ответил Малх, смутившись оттого, что его вынуждают открыть главную тайну. Он потратил огромные средства на жертвоприношения Мелькарту, «владыке города», моля лишь о том, чтобы мальчики не утонули в том страшном шторме. Конечно, бог не дал ему никакого ответа, но и сдаваться Малх не собирался. Просто до сих пор существует возможность того, что они все еще живы. Их мог кто-нибудь подобрать.
Глаза Бодешмуна расширились.
Опасно верить в такое, сказал он. Будь осторожен.
Малх кивнул, но не стал скрывать раздражения.
А ты как справляешься? спросил он.
Бодешмун возвел глаза к небу.
Молюсь моему богу. Прошу, чтобы он позаботился о них в царстве мертвых.
Для Малха это было уже слишком. Более чем достаточно.
Мне надо идти, пробормотал он.
И решительно зашагал, оставляя позади отчаявшегося Бодешмуна.
Вскоре Малх дошел до Агоры. Увидев множество сенаторов и других политиков, выругался. Он и забыл, что этим утром должно состояться важное обсуждение. Уже подумывал сменить планы и прийти, но потом передумал. Сейчас большинство в Собрании поддерживало Ганнибала, и вряд ли это изменится в ближайшем будущем. Помимо восстановления авторитета Карфагена через подчинение иберийских племен и угрозу Сагунту, союзнику Рима, Ганнибал способствовал обогащению города. Хотя более отдаленные его планы еще и не были всем известны, мало кто из старейшин о них не догадывался.
Увидев Госта, Малх скривил губы. Тот всегда думал о предстоящей войне с Римом и всегда выступал против нее. Дурак, подумал Малх. С возвратом авторитета и богатства Карфагена война с Римом становилась неизбежной. Главной причиной была аннексия Сардинии, всего один из примеров несправедливого обращения Республики с его народом. За последние годы Рим продолжал угрожать Карфагену, делая это безо всякого уважения, посылая в Иберию своих соглядатаев, туда, где они не имели власти, заключив союз с Сагунтом, основанным греками городом, который находился в сотнях миль от Италии. Они даже имели наглость наложить на Карфаген одностороннее обязательство не расширять свои владения на север, в сторону Галлии.
Погруженный в мысли, Малх не увидел, что Гост его заметил. Когда толстяк с самодовольным видом подошел к нему, было поздно поворачиваться к нему спиной. Выругав себя за намерение дойти до бухты короткой дорогой, Малх вежливо кивнул Госту.
Тот противно улыбнулся.
Не идешь на обсуждение этим утром? спросил он.
Нет, ответил Малх, пытаясь побыстрее пройти мимо.
Неуклюже двигаясь из-за полноты, Гост перегородил ему дорогу.
Мы уже заметили, что тебя не было на последнем заседании. Твоих ценных замечаний нам не хватало.
Малх резко остановился. Госту было плевать, даже если бы он узнал о его смерти, не говоря уже о присутствии на собрании. С каменным лицом поглядел на собеседника:
Что тебе нужно?
Знаю, что в последнее время у тебя на уме более важные вещи, чем Карфаген, с улыбкой произнес Гост. Семейные дела.
Малху хотелось сдавить Госту горло, так, чтобы у него из орбит выскочили глаза, но он понимал, что это лишь наживка.
Уж ты-то точно всегда о благе Карфагена печешься, язвительно ответил он. И уж совсем не о серебре из иберийских рудников.
Округлые щеки Госта слегка зарделись.
Нет у города более преданного слуги, чем я! выпалил он.
С Малха этого было достаточно. Он оттолкнул Госта локтем, больше не сказав ни слова.
Но тот не унимался.
Если устал ходить в храм Мелькарта, остался еще Тофет Баал Хаммона.
Что ты сказал? резко развернувшись, спросил Малх.
Ты слышал, ответил Гост с улыбкой, больше похожей на гримасу. Может, у тебя самого для жертвы лишь скот найдется, но в трущобах достаточно тех, кто продаст младенца за горсть монет.
Видя, что Малх начинает злиться, Гост укоризненно поглядел на него.
Такие жертвоприношения спасали Карфаген в прошлом. Кто скажет, что подобающее приношение не умилостивит Баал Хаммона и не вернет твоего сына?
Удар Госта ранил Малха в самое сердце, но он знал, что лучшая защитанападение. Нельзя давать этому псу поблажек.
Ганнон мертв, прошипел он. Любой дурак это знает.
Гост вздрогнул.
Малх ткнул ему в грудь пальцем.
В отличие от тебя я не стану убивать чужого ребенка, чтобы просить что-то у бога. И своего никогда не предложу, в отличие от некоторых, здесь стоящих. Это дикарство. Так не поступают те, кто действительно любит Карфаген и готов отдать за него собственную жизнь.
Оставив Госта стоять с открытым ртом, Малх спешно покинул Агору.
Этим утром обход порта снова не дал никаких результатов. Малх и не ожидал чего-то иного. Он послушал разговоры о погоде на море между Карфагеном и Сицилией, о священном месте, где совершали жертвоприношения Сцилле, споры о том, какой в городе самый лучший бордель. Поглядел на капитанов купеческих судов, осторожно переговаривающихся в надежде побольше выведать у собеседника и поменьше рассказать самому. На пьяных моряков, которые, покачиваясь, возвращались на свои суда. Домохозяйки сидели у порогов домов, работая за прялками, шлюхи еще спали после ночи. Из гончарных печей неподалеку поднимался дым. В тавернах, где сейчас было еще мало народу, двери были открыты нараспашку, а вот у лотков со свежим хлебом царило оживление. Остановившись, чтобы купить лепешку, Малх наткнулся на знакомого, искалеченного ветерана войны в Сицилии, которому регулярно платил за информацию. Пока что он ничего ценного от него не слышал. Тем не менее Малх снова купил ему хлеба. Немного надо, чтобы завоевать хорошее отношение бедняка, Гост этого никогда не поймет. Они пошли по улице вместе, не обращая внимания на сорванцов, выпрашивавших хоть корочку хлеба. Малх глядел, как увечный ветеран с наслаждением ест, а потом молча отдал ему свой хлеб. Эта еда тоже долго не задержалась. Поглядев на морщинистое худое лицо воина, Малх задумался, были ли у него когда-нибудь жена и дети. Не доводилось ли ему сталкиваться с такими тварями, как Гост, предлагающими деньги за ребенка. Думать о таком было нестерпимо, и Малх был рад, что темные ритуалы в Тофете более не прельщали большинство людей.