Ганнон с жадностью впитывал глазами все происходящее. Так похоже на его дом, что сердце ноет. И тут среди криков на латыни, греческом и нумидийском он услышал родную карфагенскую речь. Кто-то заговорил, и ему ответили на том же языке. Эти звуки потрясли Ганнона и наполнили радостью. Тут есть его соотечественники! Если он сможет поговорить с ними, может, они передадут весточку отцу. Он глянул на Суниатона.
Ты слышал?
Потрясенный друг лишь кивнул.
Ганнон приподнялся на цыпочки, но народу на набережной было слишком много.
Египтянин грубо дернул за цепь, понуждая пленников идти дальше.
До рынка рабов уже недалеко, с жестокой ухмылкой сказал он.
Ганнон попытался сопротивляться, но ошейник давил слишком сильно. Что еще хуже, пройдя с дюжину шагов, он уже больше не слышал звуков родной речи в шуме, заполняющем набережную. Последний шанс, открывшийся перед ними, исчез. И это было самым жестоким из ударов, перенесенных им за последнее время.
У Суниатона по щеке скатилась слеза.
Держись, прошептал Ганнон. Как-нибудь уж выживем.
«Как звенело в его голове. Как?»
Глава 4ВОЗМУЖАНИЕ
Медведь рванулся к его ногам, и Квинт принялся судорожно брыкаться. Хотелось прикусить язык, чтобы не заорать от ужаса. Так зверь скоро доберется до его паха и живота. Боль будет невыносима, а смертьмучительна, не то что быстрая смерть галла. Квинт не видел выхода и продолжал отчаянно размахивать ногами, обутыми в калиги. Зверь обескураженно зарычал и ударил огромной лапой, практически сорвав с Квинта одну из сандалий.
С губ юного охотника сорвался стон.
Позади него загрохотали шаги. Квинт почувствовал облегчение. Может, еще не все кончено. Но одновременно его охватил стыд. Он не хотел всю оставшуюся жизнь слыть трусом, которого пришлось спасать от медведя.
СТОЯТЬ! заорал отец.
Но Квинт возразил Агесандр.
должен сделать это сам. Он сам так сказал, тихо продолжил Фабриций. Назад!
Квинта снова охватил ужас. Повинуясь его приказу, отец обрекал его на верную смерть. Юноша закрыл глаза. Пожалуйста, пусть это случится быстро. Но спустя мгновение он понял, что медведь прекратил нападать на него. Квинт поглядел на зверя, находившегося всего в паре шагов. Может, причиной тому послужил подбежавший Агесандр, а может, крик его отца, но зверь медлил. Непонятно Но тогда еще есть шанс. Глубоко вдохнув, Квинт пронзительно заорал. Небольшие уши зверя дернулись, и Квинт, ободренный, закричал еще раз. И замахал руками. И с огромным облегчением увидел, как медведь попятился назад. Квинт встал, продолжая кричать. Вот только до копья не достатьоно лежало прямо под передними лапами зверя. Квинт понимал, что без копья у него ничего не получится. И никакого почета в том, если ему просто удастся отпугнуть медведя криками. Надо забрать оружие и убить зверя. Размахивая руками, как безумный, Квинт сделал шаг вперед. Медведь с подозрением повертел головой, но отступил. Вспомнив советы Агесандра насчет того, что делать, если встретишь в лесу косолапого, Квинт удвоил усилия. Рваная сандалия болталась на ноге на ремешках, и ему приходилось ступать осторожно. Но, несмотря на это, ему все же удалось поднять копье.
Квинт готов был кричать от радости. Зверь вертел головой по сторонам, выглядывая, куда бы сбежать, но свой шанс он уже упустил. Фабриций приказал остальным встать полукругом, а оставшиеся в живых псы снова бешено залаяли. Приободрившись, Квинт двинулся в наступление. В конце концов, медведь уже ранен. Теперь ему наверняка удастся его убить.
Но он ошибался.
Каждый раз, когда он бил копьем в зверя, тот либо хватал лезвие зубами, либо отбивал его в сторону огромными лапами. Сердце Квинта стучало о ребра. Придется подойти намного ближе. Но как же нанести смертельный удар, не попав под удары когтистых лап? Лапы у медведя были длинные. В голову Квинту пришла единственная мысль. Он много раз видел, как забивают свиней в хлеву, даже сам иногда брал в руки нож. Толстокожих и с мощным слоем подкожного жира, свиней забивать было нелегко, не то что овец или волов. Самым лучшим в таком случае был удар прямо под челюсть, чтобы разрезать крупные сосуды, идущие от сердца. Молясь о том, чтобы анатомия медведя была такой же, Квинт попросил у богов помощи в завершении дела.
Но прежде, чем он успел начать осуществлять свой план, медведь опустился на четыре лапы и ринулся вперед, застав его врасплох. Поспешно попятившись, Квинт совсем забыл о порванной сандалии и зацепился подбитой подошвой за выступающий корень. Ремешки сандалии резко дернули его за ногу, и Квинт снова упал, на этот раз на бок. Он не выпустил копья, которое тоже оказалось на земле, но сердце все равно сжалось от страха. Медведь, поняв, что главный враг перед ним, ринулся вперед.
Квинт взглянул в сторону. Ужас на лице отца был красноречивее слов. Сейчас он умрет.
Но, несмотря на охвативший его ужас, Фабриций не нарушил клятву и не сдвинулся с места.
Квинт снова перевел взгляд на медведя. Разинутая пасть зверя была всего в ладони от его ног. Еще мгновение, и он оторвет ему ногу. Но, к счастью, острие копья торчало там же, рядом с подошвами сандалий. Ухватив древко копья покрепче, Квинт поднял острие выше. Солнце блеснуло на полированном наконечнике, и солнечный зайчик попал в глаза медведю, отвлекая его. Медведь раздраженно щелкнул зубами, пытаясь укусить копье. Квинт мгновенно бросил ноги в сторону, одновременно локтем вдавливая конец древка в землю и изо всех сил удерживая копье обеими руками.
Когда медведь снова бросился вперед, юноша нацелил острие копья ему в горло, прямо под опущенную нижнюю челюсть. Одержимый желанием расправиться с врагом, зверь не обратил внимания на копье и, немного опустив голову, ринулся к ногам Квинта. Юноша подтянул ноги, продолжая держать копье. Инерция движения насадила зверя прямо на острие, и оно пронзило его шкуру. Квинт ощутил ладонями хруст, когда копье пробило дыхательное горло и пошло вглубь, в мякоть. Уже готовый разорвать Квинта на куски, медведь встал на задние лапы и попятился, снова едва не вырвав копье из рук охотника. Квинт изо всех сил держал копье, упирая его древком в землю, а повисший над ним медведь яростно бил лапами по дереву. Он был так близко, что Квинт снова почувствовал его смрадное дыхание. Казалось, он мог дотянуться рукой до клыков, которые совсем недавно растерзали галла и трех собак.
Юноша ощутил непередаваемый ужас.
Но огромный вес зверя теперь работал против него самого, и лезвие копья вонзалось все глубже. Впрочем, победа была еще далека: медведь все жив и, так или иначе, продолжает к нему приближаться. Зверь заслонил перед ним солнечный светогромный взбешенный ком шерсти, зубов и когтей. Еще немного, и он порвет его на лоскутки. Выдержат ли напор зверя железные штыри, торчащие у основания лезвия? Во рту у Квинта пересохло от страха. Умри, ты, сын шлюхи. Просто умри.
Зверь продвинулся вперед еще на ширину ладони, все сильнее насаживая себя на копье. Казалось, сердце Квинта вот-вот выпрыгнет из груди.
Внезапно медведь поперхнулся, и из его пасти хлынул поток алой крови, заливая землю у ног Квинта. Копье разрезало артерию! Юпитер всемогущий, пусть острие дойдет до сердца, сейчас же, взмолился Квинт. Прежде, чем он меня схватит Древко копья вздрогнуло, когда железные штыри уперлись в шею зверя. Тот резко остановился, зарычал прямо перед лицом Квинта, и юноша закрыл глаза. Ничего сделать он уже не мог.
Но мгновение спустя Квинт с облегчением понял, что медведь перестал напирать. Из пасти зверя хлынул новый поток крови, окрашивая алым лицо и плечи юноши. Не веря своим глазам, Квинт увидел, как блеск желтых глаз зверя начинает мутнеть, а затем и вовсе пропал. И тут же медведь повис всем своим весом на копье. Изнуренные борьбой мышцы Квинта не выдержали, и он выпустил древко.
Зверь упал прямо на него. Но, к счастью, он уже больше не двигался. Пусть Квинт и едва мог дышать, но он остался жив.
Ты не ранен! вскричал отец. Хвала богам!
Агесандр одобрительно рыкнул.
Квинт осторожно сел.
Кто-то обо мне позаботился, пробормотал он, вытирая с глаз медвежью кровь.
Конечно, боги, но это не отменяет того, что ты сделал сам, сказал Фабриций. В его голосе слышалось огромное облегчение. Я был уже уверен, что ты погибнешь. Но ты сохранил выдержку! Мало кто может сделать это перед лицом неминуемой смерти. Можешь гордиться. Ты не только показал свою отвагу, но и воздал самую высокую честь нашим предкам.
Квинт глянул на Агесандра и двоих рабов, которые глядели на него с уважением, и выставил подбородок. У него получилось! «Хвала вам, Диана и Марс, подумал он. Я совершу хорошие подношения вам обоим». Но тут его взгляд упал на тело покрытого татуировками раба, и его заполнило чувство вины.
Его тоже надо было спасти, пробормотал он.
Брось! сказал Фабриций. Ты же не Геркулес. Этому дураку не надо было рисковать жизнью ради пса. Твой успех достоин имени римлянина.
Он помог Квинту подняться на ноги и крепко обнял.
Внезапно юношу охватила буря эмоций. Горечь от гибели галла, облегчение от того, что он смог преодолеть страх. Квинт с трудом удержался, чтобы не разрыдаться. В горячке боя он забыл, что эта охота должна была знаменовать его переход в статус взрослого мужчины. Но, тем не менее справился с задачей, поставленной ему отцом.
Наконец они разомкнули объятия.
И как тебе это показалось? спросил Фабриций.
Ничего особенного, с ухмылкой ответил Квинт.
Уверен?
Юноша поглядел на медведя и понял, что все действительно изменилось. До сих пор он не был уверен в своей способности завалить такого огромного зверя. И едва не проиграл бой, охваченный ужасом. Смотреть смерти в лицо оказалось куда страшнее, чем он думал. Но желание выжить оказалось сильнее ужаса. Он снова посмотрел на отца и встретил его внимательный взгляд.
Я видел, что ты испугался, сказал Фабриций. Мне следовало вмешаться, но ты заставил меня пообещать, что я этого не сделаю.
Квинт покраснел и открыл было рот, чтобы ответить.
Отец поднял руку.
Твоя реакция была нормальной, что бы ни говорили другие. Но твое намерение победить, даже перед лицом того, что ты можешь погибнуть, оказалось сильнее страха. Ты был прав, заставив меня поклясться не вмешиваться. Он хлопнул Квинта по плечу. Боги благоволили тебе.
Вспомнив двух дятлов, которых он увидел в начале охоты, юноша улыбнулся.
Поскольку тебе предстоит стать воином, мы посетим не только храм Дианы, но и Марса, подмигивая, сказал Фабриций. Помимо такого скромного дела, как покупка тоги.
Квинт просиял. Он всегда с нетерпением ждал поездок в Капую. Сельская жизнь давала мало возможностей для развлечений и общения. Они смогут сходить в общественные бани, зайти в гости к Флавию Марциалу, старому другу отца. Гай, сын Флавия, ему ровесник, и они уже давно дружат. Приятель с удовольствием выслушает рассказ об охоте на медведя.
Но сначала надо оповестить Аврелию и маму. Они наверняка с нетерпением ждут вестей с охоты.
Агесандр и двое рабов остались, чтобы похоронить татуированного галла и срезать шесты для переноски медведя, а Квинт с отцом направились домой.
На то, чтобы продать двоих друзей, у египтянина не ушло много времени. Благодаря предстоящим играм в Капуе рабов в Неаполе раскупали мгновенно. Из выставленных на продажу мало кто мог сравниться с двумя здоровыми и мускулистыми карфагенянами и жилистыми нумидийцами, так что покупатели толпились вокруг обнаженных мужчин, ощупывая им руки и заглядывая в глаза, чтобы уловить признаки страха. Хотя угрюмый настрой Ганнона был далек от боевого, он все равно произвел отличное впечатление. Египтянин сделал умный ход, отказавшись продавать карфагенян иначе, чем парой. Несколько перекупщиков принялись торговаться, и победителем в торговле вышел мрачный римлянин по имени Солин. Он купил у египтянина и еще четверых пленников.
Ганнон не очень-то обращал внимание на происходящее вокруг. Усилия Суниатона, пытавшегося хоть как-то подбодрить его, оказались тщетны. Юноша ощутил безнадежность сильнее, чем когда-либо в жизни. С тех пор как они уцелели в шторм, все шансы вернуться один за другим обращались в прах. Они по незнанию выгребли в открытое море вместо того, чтобы грести к берегу. Вместо того чтобы свести их с купеческим судном, судьба привела их к биреме пиратов. Небеса послали им карфагенян в Неаполе, но они даже не успели заговорить с ними. А теперь их продадут в гладиаторы, а не на другие работы. Верная смерть. Какие еще нужны доказательства тому, что боги окончательно их оставили? Уныние окутало Ганнона, словно тяжелое мокрое одеяло.
Вместе с толпой остальных рабов, галлов, греков и иберийцев, пленники пошли прочь из города и вышли на пыльную дорогу, ведущую в Капую. От Неаполя до столицы Кампании было двадцать миль, один день пути, но ближе к вечеру Солин прервал переход, остановившись на ночлег в придорожном трактире. Пленники уныло глядели, как римлянин и охранники уселись, ужиная жареной свининой со свежеиспеченным хлебом и запивая еду вином. Рабам досталась лишь бадья воды из колодца на всех, по полдюжины глотков на каждого. Через некоторое время слуга принес им несколько черствых буханок хлеба и поднос с сырными корками. Пусть это были и объедки, но они показались божественно вкусными, и пленники воспряли духом. Суниатон с горечью сказал Ганнону, что все это лишь затем, чтобы они дошли до Капуи, а не умерли от истощения по дороге. Лучше сейчас отдать пару медных монет за еду, чем потом потерять много больше при продаже.
Ганнон промолчал. Вскоре Суниатон оставил попытки подбодрить его, и они продолжили сидеть в молчании. Отчаявшиеся, чужие друг другу, рабы не разговаривали. Стемнело, и они улеглись вповалку, глядя на сверкающие в небе звезды. Вид ночного неба напомнил Ганнону о Карфагене, доме, которого он уже больше никогда не увидит. Чувства взяли вверх, и он тихо заплакал в темноте, уткнувшись в руку.
Нынешние страданияничто по сравнению с будущими ударами судьбы.
Утром у Квинта случилось первое в жизни похмелье. Во время праздничного ужина Фабриций щедро угощал его вином. Хотя Квинту и до этого удавалось тайком хлебнуть глоток-другой из амфор на кухне, сейчас ему впервые в жизни разрешили пить как взрослому. Он не знал меры, но мать не стала ему перечить. Аврелия ловила каждое его слово, Элира, принося еду, каждый раз одаривала его страстными взглядами, а отец не переставая хвалил его, и Квинт почувствовал себя героем. Агесандр тоже не скупился на похвалу. Когда ужин окончился, он принес к столу снятую с медведя шкуру. Смущенный внезапным почетом, Квинт быстро потерял счет бокалам. Вино по традиции было разведено водой, и он не сразу почувствовал опьянение. К тому времени, когда тарелки опустели, Квинт едва понимал, насколько заплетается у него язык. Тут уже Атия быстро забрала у него стакан, а вскоре Фабриций помог ему добраться до постели. Когда через некоторое время к нему под одеяло забралась обнаженная Элира, Квинт уже почти уснул и даже не заметил, когда она его покинула.
Теперь, когда утреннее солнце набросилось на полную пульсирующей болью голову, Квинт чувствовал себя куском металла на наковальне кузнеца. Отец разбудил его чуть больше часа назад, и вскоре они уже покинули ферму. Квинта подташнивало, и он отказался от завтрака, который принесла ему, сочувственно глядя на него, Аврелия. По совету ухмыляющегося Агесандра, он лишь выпил несколько чашек воды и взял с собой в дорогу целый бурдюк. Но во рту все еще был скверный привкус, и от каждого движения лошади он чувствовал позывы к рвоте. По дороге его стошнило четыре раза. Свалиться с покрывавшего спину лошади чепрака юноше не давали только крепко сведенные колени и мертвая хватка за поводья. К счастью, лошадь у него была спокойного нрава. Оглядывая неровную дорогу, уходящую вдаль, Квинт тихо выругался. До Капуи еще далеко.
Они двигались плотной группой. Впереди, на сером жеребце, ехал отец в самой красивой из своих туник. На перевязи у него висел мечна случай, если в пути они встретят разбойников. Квинт плелся следом, тоже при оружии. Позади него к чепраку была приторочена туго свернутая шкура медведя. Ее еще следовало просушить, но Квинту очень хотелось показать свой первый охотничий трофей Гаю. Следом, в носилках, ехали мать и сестра, их несли шестеро рабов. Аврелия предпочла бы ехать верхом, но присутствие Атии исключало такую возможность. Несмотря на то что женщины обычно не ездили верхом, Квинт уже несколько лет назад внял просьбам сестры, оказавшейся прирожденной наездницей. Однажды отец застал их за этим занятием и пришел в восторг. Обрадованный дарованием дочери, Фабриций решил простить ей непослушание, но не стал рассказывать об увиденном Атии. Та ни за что не смирилась бы с таким поведением дочери. Зная это, Аврелия не стала протестовать против путешествия в носилках.