Петька растерялся.
Не надо, не надо, успокаивал он деда. Давай я тебя разую. Ну их!..
Нет, постой, я ему скажуДед хотел встать, но Петька удержал его:
Не надо, деда!
Финтифлюшки городские. Дед как будто успокоился, притих.
Петька снял с него один сапог.
Но тут дед опять чего-то вскинул голову.
Ты мне усмешечки строишь? Опять глаза его безрассудно заблестели. А я тебе одно слово могу сказать!.. Взял сапог и пошел в горницу. Петька не сумел удержать его.
Вошел дед в горницу, размахнулся и запустил сапогом в телевизор:
Вот вам!.. И плотникам вашим!
Экранвдребезги.
Все повскакали с мест. Петькина тетя даже взвизгнула.
Усмешечки строить! закричал дед. А ты когда-нибудь топор держал в руках?!
Отец Петькин хотел взять деда в охапку, но тот оказал сопротивление. С грохотом полетели стулья. Петькина тетя опять взвизгнула и вылетела на улицу.
Петькин отец все-таки одолел деда, заломил ему руки назад и стал связывать полотенцем.
Удосужил ты меня, удосужил, родитель, зло говорил он, накрепко стягивая руки деда. Спасибо тебе.
Петька перепугался насмерть, смотрел на все это широко открытыми глазами. Городской человек стоял в сторонке и изредка покачивал головой. Мать Петьки подбирала с пола стекла.
Удосужил ты менявсе приговаривал отец Петьки и нехорошо скалился.
Дед лежал на полу вниз лицом, терся бородой о крашеную половицу и кричал:
Ты мне усмешечки, а я тебеодно слово!.. Слово скажу тебе, и ты замолкнешь. Если я дурак, как ты говоришь
Да разве я так говорил? спросил городской мужчина.
Не говорите вы с ним, сказала мать Петьки. Он сейчас совсем оглох. Бессовестный.
Вы меня с собой за стол сажать не хочетеладно! Но ты мне Этоладно, пускай! кричал дед. Но ты мне тогда скажи: ты хоть один сруб срубил за свою жизнь? А-а!.. А ты мне же говоришь, что я в плотниках не понимаю! А я половину этой деревни своими руками построил!..
Удосужил, родимчик тебя возьми, удосужил, приговаривал отец Петьки.
И тут вошли Петькина тетя и милиционер, здешний мужик, Ермолай Кибяков.
Ого-го! воскликнул Еромолай, широко улыбаясь. Ты чего это, дядя Тимофей? А?
Удосужил меня на радостях-то, сказал отец Петьки, поднимаясь.
Милиционер хмыкнул, почесал ладонью подбородок и посмотрел на отца Петьки. Тот согласно кивнул головой и сказал:
Надо. Пусть там переночует.
Ермолай снял фуражку, аккуратно повесил ее на гвоздик, достал из планшета лист бумаги, карандаш и присел к столу.
Дед притих.
Отец Петьки стал рассказывать, как все было. Ермолай пригладил заскорузлой темной ладонью жидкие волосы на большой голове, кашлянул и стал писать, навалившись грудью на стол и наклонив голову влево.
"Гражданин Новоскольцев Тимофей Макарыч, одна тысяча"
Он с какого года рождения?
С девяностого.
"Одна тысяча девяностого года рождения, плотник в бывшем, сейчас сидит на пенсии. Особых примет нету.
Вышеуказанный Тимофей двадцать пятого сентября сего года заявился домой в состоянии крепкого алкоголя. В это время семья смотрела телевизор. И гости еще были"
Как кинофильм назывался?
Не знаю. Мы включили, когда там уже шло, пояснил отец. Про колхоз. "Заглавие фильма не помнят, Знают одно: про колхоз.
Тимофей тоже стал смотреть телевизор. Потом он сказал: "Таких плотников не бывает". Все попросили Тимофея оправиться. Но он продолжал возбужденное состояние. Опять сказал, что таких плотников не бывает, вранье, дескать. "Руки, говорит, у плотников совсем не такие". И стал совать свои руки, Его еще раз попросили оправиться. Тогда Тимофей снял с ноги правый сапог (размер 43-45, яловый) и произвел удар по телевизору.
Само собой, вышеб все на свете, то есть там, где обычно бывает видно.
Старший сержант милиции КИБЯКОВ".
Ермолай встал, сложил протокол вдвое, спрятал в планшет.
Пошли, дядя Тимофей!
Петька до последнего момента не понимал, что происходит. Но когда Кибяков и отец стали поднимать деда, он понял, что деда сейчас поведут в каталажку. Он громко заплакал и кинулся защищать его:
Куда вы его?! Деда, куда они тебя!.. Не надо, тять, не давай!..
Отец оттолкнул Петьку, а Кибяков засмеялся:
Жалко дедушку-то? Сча-ас мы его в тюрьму посадим. Сча-ас
Петька заплакал еще громче.
Мать увела его в уголок и стала уговаривать:
Ничего не будет с ним, что ты плачешь-то? Переночует там ночь и придет. А завтра стыдно будет. Не плачь, сынок,
Деда обули и повели из избы. Петька заплакал навзрыд. Городская тетя подошла к ним и тоже стала уговаривать Петьку:
Что ты, Петенька? В отрезвитель ведь его повели-то, в отрезвитель! Он же придет скоро, У нас в Москве знаешь сколько водят в отрезвитель!.,
Петька вспомнил, что это она, тетя, привела милиционера, грубо оттолкнул ее от себя, залез на печку и там долго еще горько плакал, уткнувшись лицом в подушку.
Заревой дождь
Был конец апреля. С карнизов домов срывались крупные капли, теплый ветер сдувал их, они мягко шлепались в стекла окон и медленно стекали светлыми слезами. Ефим Бедарев лежал в районной больнице, в маленькой палате, на плоской койке.
Он почернел от болезни. Устал.
Часто заходил врач, молодой парень.
Ну, как дела?
Как сажа бела, с трудом отвечал Ефим; в темных провалившихся глазах его на миг вспыхивала странная веселость. Подвожу баланс.
Бросьте вы!..
Я шутейно, успокаивал Ефим. Ему нравился доктор: он был до смешного молодой и застенчивый, этот доктор.
Лекарство пили?
А как же! Лучше сталочую.
Доктор пытливо смотрел на больного. Тот спокойно выдерживал его взгляд.
Не веришь? Хэх, доктор!.. До чего же ты молодой еще. Прямо завидки берут.
Доктор краснел:
Как это не верю! Зачем вы так?..
Ефим легонько хлопал его по руке:
Все в порядке, сынок: я понимаю. Я не жалуюсь Мне бы только дочь
Ей послали телеграмму.
Вот хорошо! Ефим хотел увидеть единственную дочь Нину. Это хорошо.
В полдень, когда в палате никого не было, в открытое окно, с улицы, заглянул человек в белом полушубке. Оглядел палату, снял с огромной головы мерлушковую шапку и лег грудью на подоконник. В палате запахло талой землей и овчиной.
Здорово, Ефим.
Больной повернул голову и от удивления округлил глаза. Пошевелилсяхотел приподняться, но человек в полушубке замахал рукой:
Лежи!
Ефим внимательно смотрел на пришельца.
Зашел попроведать, заговорил тот, глядя раскосыми глазами не то на больного, не то мимо. Как делишки, Ефим?
Ефим усмехнулся:
Хорошо.
Большеголовый понимающе кивнул. Вылез из окна, высморкался на землю и снова влез и лег на подоконник. Некоторое время смотрели друг на друга.
Значит, как я понимаю, плохо дело, сказал большеголовый и опять понимающе кивнул.
Ты для чего приполз сюда? спросил Ефим,
А приехал в гости к зятю, охотно заговорил большеголовый, ну, узнал, что ты, значит, прихворнул. Ага. Ну, сидел на крылечке, и так меня разморило. Вот, думаю, весна, хорошо, солнышко светит. Да-а А помирать все одно надо. Он полез в карман полушубка за кисетом. И опять же так подумал: вот живем мы, живемвроде так и надо. О смертыньке-то и не думаем. А онараз! тут как тут. Здрасте, говорит, забыли про меня? Большеголовый посмотрел прямо на Ефима. Взять хоть тебя, ЕфимОн долго слюнявил край газетной самокрутки.
Ну?
Ну, жил, думаю, человек активничал там, раскулачивал э-э и все такое. Большеголовый прикурил, заботливо отмахнул от окна белое облачко дыма. Крест с церкви тогда своротил. Помнишь?
Помню, как же.
Во-от. Я к чему это: там есть бог или нетуэто ладно. Не про то счас. Я хочу узнать: как вобче-то?
Что?
Мучаешься?
Хочешь знать: мучает меня совесть, что я вас раскулачивал? Это, што ли?
Ага, вот это самое.
Нет, Кирилл, не мучает. Нисколько. А бога ты зря приплел. Ты ж сам не веришь. Хоть бы сейчас-то не вилял душой.
Кирилл усмехнулся:
Богу не верюэто правда. Ему, как я понимаю, никто не верит, притворяются только.
Молодец. Хоть на старости лет за ум взялся.
Не радуйся шибко-то. Большеголовый назидательно посерьезнел. Я тебя не пужаю, Ефим, но хочу сказать: кто в жизни обижал людей, тот легко не умирает.
Ой, как я испугался, прямо трясусь весь. Дурак ты, Кирька, и всегда дураком был. Хэх, блаженненький явился
Это ты передо мной веселишься, продолжал Кирька. А самому страшно.
А я не помру. Откуда ты взял, что я помираю?
Ничего, ничего, значительно сказал Кирька и затянулся трескучим самосадом.
Вошел доктор.
Это еще что такое? нахмурился он, увидев Кирьку.
Это сосед мой, сказал Ефим. Пусть постоит.
Бросьте курить-то! И лучше бы уйти
Нет, запротестовал Ефим, пусть побудет.
Кирька сполз с подоконника, старательно затоптал окурок.
Врач заставил Ефима выпить лекарство, посидел немного рядом с ним и ушел.
Кирька снова лег на подоконник.
Хороший уход здесь, сказал он.
"Хороший уход здесь", передразнил его Ефим, неожиданно почему-то рассердившись. Оглоеды.
Не шуми. Это тебе не сельсовет, а больница.
Помолчали.
Гляжу я на тебя, Ефим, заговорил вдруг Кирька задумчиво и негромко, и не могу понять: ведь сколько ты мне вреда сделал! Хозяйство отобрал, по тайге гонял, как зверя какого, сослал вон кудак черту на кулички Так? А зла у меня на тебя нету большого. Не то, что совсем нету: подвернись тогда в тайге, я ба, конечно, хлопнул. Но такого, чтоб света белого не видеть, такого нету. Один раз, помню, караулил у твоей избы чуть не до света. Сидел ты с бумажками прямо наспроть окна. Раз десять прицеливалсяи не мог. Не поверишь, наверно? В тайге мог ба, а дома нет. Сижу, ругаю себя последними словами, а стрельнуть не могу.
Ефим скатил по подушке голову в сторону Кирьки, с любопытством слушал.
Ты какой-то все-таки ненормальный был, Ефим. Не серчайне по злобе говорю. Я не лаяться пришел. Мне понять охота: почему ты таким винтом жилкаждой бочке затычка? Ну, прятал я хлеб, допустим. А почему у тебя-то душа болела? Он ведь мой, хлеб-то.
Дурак, сказал Ефим.
Опять дурак! обозлился Кирька. Ты поймия ж сурьезно с тобой разговариваю. Чего нам с тобой теперь делить-то? Насобачились на свой век, хватит.
Чего тебе понять охота?
Охота понять: чего ты добивался в жизни? терпеливо пытал Кирька.Каждый человек чего-то добивается в жизни. Я, к примеру, богатым хотел быть. А ты?
Чтоб дураков было меньше, Вот чего я добивался.
Тьфу!.. Кирька полез за кисетом. Я ему одно, ондругое.
Богатым он хотел быть!.. За счет кого? Дурак, дурак, а хитрый.
Сам ты дурак. Трепач. Новая жись!.. Сам не жил как следует и другим не давал.
Ошибся ты в жизни, Ефим.
Ефим закашлялся. Высохшее тело его долго содрогалось и корчилось от удушающих приступов. Он смотрел на Кирьку опаляющим взглядом, пытался что-то сказать. Вошел доктор и бросился к больному.
Кирька слез с окна и пошел из ограды.
К вечеру, когда больничные окна неярко пламенели в лучах уходящего солнца, Ефиму Бедареву стало хуже.
Он лежал на спине, закинув руки назад. Время от времени тихо стонал, сжимал непослушными пальцами тонкие прутья кровати, напрягалсяхотел встать. Но болезнь не выпускала его из своих цепких объятий, жгла губительным огнем; жаром дышала в лицо, жарко, мучительно жарко было под одеялом, в жарком тумане качались стены и потолок
Над Ефимом стояли врач и дочь Нина, женщина лет тридцати, только что приехавшая их города.
Что сейчас?.. Ночь? спрашивал Ефим, очнувшись.
Вечер, солнце заходит.
Закурить бы
Нельзя, что вы!
Ну, пару раз курнуть, я думаю, можно?
Да нельзя, нельзя! Как же можно, папа?!
Ефим обиженно умолкал И снова терял сознание, и снова хотел встатьупорно и безнадежно. Один раз в беспамятстве ему удалось сесть в кровати. Дочь и доктор хотели уложить его обратно, но он уперся рукой в подушку, а другой торопливо рвал ворот рубашки и тихонько, горячо, со свистом в горле шептал:
Да к чему же?.. К чему?.. Я же знаю! Я все знаю!.. В сухих, воспаленный глазах его мерцал беспокойный, трепетный свет горькой какой-то мысли.
Кое-как уложили его Дочь припала к отцу на грудь, затряслась в рыданиях:
Папа! Папочка мой хороший!.. Папа!..
Доктор увел женщину из палаты и остался с больным один.
Ефим притих.
Врач сидел на кровати, смотрел на него.
Кирька! позвал Ефим, не открывая глаз.
Чего? откликнулся чей-то голос.
Врач вздрогнул и обернулсяу окна стоял Кирька и глядел на Ефима. Он давно уж наблюдал за непосильной борьбой человека со смертью,
Вы что тут?
Смотрю
Это кто? Кирька? спросил Ефим.
Я.
Пришел?
Ага.
Ничего, Кирька.., Ефим жадно дышал. Я потом с тобой потолкую Конечно, жалко малость
Ничего, Лежи, Ефим.
Врач ничего не понял из этого странного разговора. Он решил, что Ефим опять бредит, и сделал знак Кирьке, чтобы тот ушел: больной волновался.
Кирькина голова исчезла.
Ночь кончалась. Заревая сторона неба нахмурилась тучами. Повеяло затхлым теплом болотистых низинсобирался дождь.
Где-то прогудела машина; несколько кобелей-цепняков простуженно забухали в рассветную ттишину.
Над Ефимом склонились врач и дочь.
Все? спросил Ефим одними губами.
У женщины запрыгал подбородок. Врач воскликнул:
Что это вы, Ефим Назарыч! Глупости какие
Открой окно.
Оно открыто.
Тяжко Нина, дочка ребятешек м-м-Ефим повел потускневший взгляд в сторону, потянулся под одеялом Лицо покрылось мучнистой бледностью. Он закашлялся Изо рта на подушку протянулся тонкий ручеек сукровицы. Последним усилием рванулся он с койки сел.
Доктор и дочь подхватили его.
В горле у Ефима кипело. Он хотел что-то сказать, но только мычал. Он плохо держал голову пачкал белый халат дочери теплой кровью и мычалхотел что-то сказать.
Что, Ефим, плохо? с искренней участливостью спросил вдруг посторонний голосэто Кирька опять стоял у окна. Ему никто не ответил. Его даже, наверно, не услышали.
Ефим сразу отяжелел в руках дочери, обвис Его бережно положили на койку. Стало тихо.
Женщина окаменела у койки. Смотрела на отца большими глазами. В стекла окон сыпанули первые крупные капли дождя; деревья в больничном саду встрепенулись, закачали ветвями, зашумели.
Порывом ветра в окно палаты закинуло клочок бумаги; он упал к ногам женщины, тихо шаркнув по полу. Она вздрогнула, опустилась перед отцом на колени Кирька медленно пошел прочь от больницы. Шапку забыл надетьнес в руках. Теплый обильный дождь полоскал голову, стекал по лицу, по шее, за ворот, барабанил по полушубку. Это был желанный дождьпервый в этом году,
Шел Кирька и грустно смотрел в землю. Жалко было Ефима Бедарева. Сейчас он даже не хотел понять: почему жалко? Грустно было и жалко, и все.
Дождь шумел, отплясывал на дороге тысячью длинных сверкающих ножек. Кипело, булькало в канавках и в лужицах Хлюпало.
Горе
Бывает летом пора: полынь пахнет так, что сдуреть можно. Особенно почему-то ночами. Луна светит тихо. Неспокойно на душе, томительно. И думается в такие огромные, светлые, ядовитые ночи вольно, дерзко, сладко. Это дажене думается, что-то другое: чудится, ждется, что ли. Притаишься где-нибудь на задах огородов, в лопухах, сердце замирает от необъяснимой тайной радости. Жалко, мало у нас в жизни таких ночей.
Одна такая ночь запомнилась мне на всю жизнь.
Было мне лет двенадцать. Сидел я в огороде, обхватив руками колени, упорно, до слез смотрел на луну. Вдруг услышал: кто-то невдалеке тихо плачет. Я оглянулся и увидел старика Нечая, соседа нашего.
Это он шел, маленький, худой, в длинной холщовой рубахе. Плакал и что-то бормотал неразборчиво.
У дедушки Нечаева три дня назад умерла жена, тихая, безответная старушка. Жили они вдвоем, дети разъехались.
Старушка Нечаева, бабка Нечаиха, жила незаметно и умерла незаметно. Узнали поутру: "Нечаиха-то гляди-ко, сердешная",-сказали люди. Вырыли могилку, опустили бабку Нечаиху, зарылии все. Я забыл сейчас, как она выглядела. Ходила по ограде, созывала кур: "Цып-цып-цып". Ни с кем не ругалась, не заполошничала по деревне. Былаи нету, ушла.