Сергей Яковлевич заметил девочку, вертевшуюся между ног арестантов. Поймал ее и вытянул из рядоввертлявую, как угорь, и кусачую. Дал ей хорошего шлепка под зад, велел солдату выставить за ворота.
А ты как сюда попала? Ну, марш отсюда
Пусти, черт! вырывалась девочка. Пусти меня, дрянь ты худая, вот я мамке скажу Она тебе Мамка-а!
Басом завопила из колонны и «мамка»отвратная баба:
Не трожь мое дитё мое ридное!
Шестаков коршуном накинулся на бабу, звякнул ее по морде связкой ключей:
Молчи, лярва. На тебе, на на еще! Сама сгнила здесь и девку сгноишь Его сиятельство добра тебе желает.
Мышецкий направился к выходу. Прощаясь с капитаном, он сказал ему:
Завтра я пришлю прокурора. Здесь притон, рассадник заразы, а не исправительное заведение. Половину разогнать надобно
Очутившись на улице, князь пошатнулся. Увиденное потрясло его. Особеннодевочка, с ребячьих губ которой срывались чудовищные матерные ругательства.
Ах, сказал он, морщась, когда же будет на Руси порядок?..
Покатил далее, внимательно присматриваясь. Тщетно силился разгадать хаотичную планировку города. Кое-как начал ориентироваться по куполам церквей. Повсюду встречались несуразные вывески: «Венский шик мадам Отребуховой» или «Готовая платья из Парижу г-на Селедкина» (написанное дополнялось красочным изображением последних мод Парижатулупа и кучерской поддевки).
Пережидая, пока протащится мимо конка, Мышецкий обратил внимание на театральную тумбу с обрывками афиш.
Кому принадлежит театр? спросил он писаря.
Господину Атрыганьеву.
Это, кажется, предводитель дворянства?
Губернский, подчеркнул попутчик.
Старенький чиновник почтового ведомства читал возле тумбы афиши и ел из кулечка, между делом, сухие снетки. Прошли мимо два офицерика, один сказал другому весело:
Моншер, разорвем шпацкого?
Разорвем, юноша, согласился второй
Мышецкий и ахнуть не успел, как офицеры схватили старика за полы шинельки снизу, рванули ее от хлястика до затылка. Только пыль посыпалась! Беспомощно закружился старик вокруг тумбы, рассыўпал серебристые снетки, жалко плакал
Стойте! кричал Мышецкий. Стойте, негодяи Именем честистойте!
Но офицерики уже скрылись в подворотне. Сергея Яковлевича трясло от негодования, но догонять этих мерзавцев он не решился. Тем более что воинство скрылось в доме, из окон которого выглядывали опухшие спросонья «рабыни веселья».
Взятый «напрокат» до вечера писарь давал по дороге необходимые пояснения. С его помощью Мышецкий узнал, что в Уренске множество мелких фабричных заведений. Варят мыло, льют свечи и стекло, на речных затонах выминают юфть босоногие кожемяки. Развита выделка овчин, седел и сбруи; сукновальни братьев Будищевых дают в сутки свыше пятисот аршин грубого сукна, сбитого из киргизской шерсти «джебага» (это сукно пользовалось тогда широким спросом в Сибири).
А боен много? спросил Мышецкий.
Боен было немало и в городе, и особеннона окраинах. На выезде в степь стояли, просвистанные ветром, вонючие «салганы», где скотину били, зверея от крови, простейшим способомкувалдой в лоб и ножом вдоль горла. По дороге на «Меновой двор» (это наследие древнейшей торговой культуры Востока) мостовая противно скрипела под колесами расквашенной серой солью.
Зачем здесь соль? присмотрелся через пенсне Мышецкий.
А как же! пояснил писарь. Скотина пуходя соли нажрется, потом ее к реке спустят, ваше сиятельство. Кажинный бык полбочки в себя да приметвсе тяжельше. Тут его и на весы ведут Без убытку торгуют!
Сергей Яковлевич думал об Атрыганьеве. Губернский предводительлицо значительное, и хотелось бы знать о нем побольше. Оказывается, Атрыганьев содержит здание театра. «Но для этого, решил Мышецкий, тоже нужны деньги. Одни букетики, бенефисы да ужины с актрисами чего стоят Тут пахнет доходами немалыми!»
И он спросил:
Господин Атрыганьев живет с имений или дело имеет?
Выяснилось, что у предводителя была еще и стеклоделательная фабричка, дававшая в год восемьсот ящиков листового стекла и более шестидесяти тысяч бутылок под розлив пива. Но сейчас Атрыганьев запродал свое дело франко-бельгийской фирме по производству зеркал, разменяв прямые доходы на акции.
Песок издалека возят? полюбопытствовал Мышецкий.
Песку хватает, ваше сиятельство. Французы-то электричеством пущать грозятся. Дело миллионное!
Не думаю А где же будут брать лес?
Да в Запереченском уезде еще не все вырубили, пояснил писарь. Сплавят
Мышецкому не совсем-то понравилось это сообщение о лесе, который «не весь вырубили», но тут кучер стал боязливо сдерживать лошадей и креститься. Полицейский служитель тоже присмирел, втянул голову в воротник мундира.
Вот ёна Обираловка, возвестил кучер. Ехать дале некуда. Прикажите заворачивать!
Прямо перед ними, тихо курясь дымами, лежала преступная слободка Обираловкажуткое скопище лачуг и землянок, из щелей которых выползали по ночам подонки и забулдыги. Кастет и нож гуляли по улицам Уренска с темноты до рассвета. Обираловка дуванила добычу, а утром погружалась в непробудный хмельной сон, чтобы снова восстать с потемками.
Поезжай прямо! велел Сергей Яковлевич.
Нет, ответил кучер. Хошь медаль на шею мне вешайте, а я не поеду
Мышецкий заметил, что трущобы кончались вдалеке как-то сразу, будто обрываясь в реку, и чиновник подтвердил, что в конце Обираловки неприступно высится овражный уноспрямо в речные заводи.
Порт-Артур, да и только! сказал он, гыгыкнув. Быдто в крепости, ничем не выкуришь Хоть японца зови!
А выкуривать пробовали? спросил вице-губернатор.
Конечно женет, полиция Уренска боялась показаться на этой окраине, сама бежала от обираловцев как черт от ладана, и Мышецкий выскочил из коляски.
Ваше сиятельство, заголосил кучер, куды же вы? Уедем от греха подале!
Прыгая среди шпал, разбросанных по грязи, Сергей Яковлевич уже вступил на просторы сонной Обираловки. Было удивительно пустынно здесь, в нагромождении досок, фанеры и жести, под которыми затаилась до вечера лютая жизнь этого преступного царства.
И совсем неожиданно выступил откуда-то чернявый мужик в рубахе горошком навыпуск, улыбнулся князю Мышецкому.
Ай потерял что, барин? спросил заинтересованно. Чиркнуть-то серника у тебя сыщется?
Мышецкий ловко сбил у него шапку. Ну конечно, этого и следовало ожидать: половина головы мужика еще не успела обрасти волосами. Однако беглый каторжник не смутился. Поднял с земли шапочку, с достоинством обколотил ее о колено:
Кабы не смелость твоя А нускокни взад! Шустряк нашелся! Не то причешу тебя на все шашнадцать с полтинкойжена не узнает
Бледный, закусив губу, Сергей Яковлевич вернулся в коляску, со злостью решил: «Чиколинитрус. Даю слово, что к осени здесь будет бульвар посажу деревья!»
Кучер перебрал в руках вожжи:
Куды теперича, ваше сиятельство?..
4
Смотритель дома призрения, коллежский секретарь Сютаев, Хрисанф Ульянович! Честь имею
Перед Мышецким стояла, переломленная в низком поклоне, фигура чиновника, и князь смотрел на его бурую шею, покрытую следами незаживавших чирьев. Сергей Яковлевич долго молчал, испытывая терпение Сютаева, но тот все кланялся и кланялся.
Наконец Мышецкому это надоело, и он прикрикнул:
Ну, хватит! Где у вас тут нужник?
Сютаев оторопел от неожиданного вопроса.
Нужник, нужник, повторил князь.
Остерегаясь забегать впереди высокого гостя, с шипящей вежливостью ему показали нужник. Извинились за то, что еще не убрано. Стали звать какого-то Митрофана:
Митрофа-ан! Где он, проклятый?.. Чего же он не убрал?
Сютаев, позвал Сергей Яковлевич спокойно.
Туточки, ваше сиятельство.
Ну, Сютаев, скажите честно: продолжать мне осмотр богадельни или ограничиться выводом на основании той мрази, которую я наблюдал в нужнике?
Снова стали звать легендарного Митрофана:
Митрофан, Митрофа-анушко! Иди сюда, милок Где же он? Без ножа режет
Мышецкий остановил ретивость чиновника:
Митрофан здесь ни при чем. Ладно, так и быть, проведите по комнатам
Сютаев рассыпался мелким бесом, запричитал речитативом:
Извольте, князь, извольте. Ваше высокое посещение
Мышецкий шел по лестнице, а его бережно придерживали за локотки.
Сюда, сюда, ваше сиятельство! В этой комнатке старушки. Есть и дворянки. Благородные люди-с
Вице-губернатор осмотрел убогий уют жалкого старушечьего мирка, в котором скорбно увядали напоминания о прошломвысохшие цветы, семейные альбомчики. Быстро сновали спицы в руках старух, довязывая последнюю пряжу в жизни. Сергей Яковлевич старался смотреть поверх старушечьих голов, чтобы не встречаться с ними глазами, и заметил щели в стенах, залепленные жеваным хлебом.
Клопы? спросил он, не желая уйти отсюда молча.
Что вы, ворковал Сютаев, у нас клопов не полагается Потому как мы строгие. Увидими давим-с!..
В следующей палате ютились мужчины. Сютаев сразу разлетелся к одному старому солдату на костылях.
Ваше сиятельство, извольте обратить внимание Заслуженный ветеран! Еще при Паскевиче, так сказать, пострадал за отечество. Покажи, Степаныч, покажи сиятельству, сколько ты крестов от царя заслужил!
Старик поднялся с койки, уперся в костыли.
Зачем, сказал он горько, зачем кресты мои барину? У него, видать, и своих хватает!
А ты покажи, покажи, канючил Сютаев. Ну, достань свою шинельку из сундучка Тебя его сиятельство, глядишь, и отблагодарит чем-нибудь!
Он кинулся к сундучку, чтобы извлечь оттуда шинель с крестами, но старый ветеран прижал костылем крышку:
Вот заслужи свои кресты, тогда и показывай Чего ты ко мне липнешь-то?
Мышецкий раскрыл портсигар и протянул его инвалиду:
Берите, отец Как вы живете здесь? Мягко ли спится? Вот я смотрюкостыли у вас уж больно старые. Проволочкой-то вы их сами перевязали?
Будут костыльки новые, будут, не унимался Сютаев.
Старик вдруг махнул на него:
Отойди ты от меня гнида! В кои веки человек зашел поговорить со мною. Двадцать три года сиротствую здесь и впервой слово людское услышал
Закончив осмотр «призреваемых по ведомству императрицы Марии Федоровны», князь Мышецкий, почти уже от самого крыльца, вдруг резко повернул обратнона кухню.
Стоп! схитрил он. А ну-ка, пройдем
Следом за ним вприпрыжку бежал Сютаев:
Ваше сиятельство, ваше позволю заметить
Животом, не совсем вежливо, он пытался оттереть князя от дверей, откуда парило разварным духом пшенной каши.
Кухонька, убеждал он, так себе. А вот здесь, ваше сиятельство, прошу покорнейше Музей у нас! Ничто выдающееся не пропало Ложки резные, иконки, крестики
Но Мышецкий уже распахнул дверь и шагнул на кухню. Возле громадной печи, в которую были вмазаны котлы, возился повар с дерюжинкой на поясе. Сергей Яковлевич успел заметить, что повар растерян, но тут подскочил Сютаев:
А тымешай, мешай кашу-то Ведь густа небось и подгореть может!
Ой, не провернутькрякнул повар.
«Что они, подумал Мышецкий, за дурака меня, что ли, принимают?..»
А что у вас здесь варится?
Сергей Яковлевич подошел к другому котлу и с грохотом отворил дощатую крышку. В пустом котле, свернувшись клубком, сидел на поджаренных пятках какой-то благородный старец. Сидел он там, ини гу-гу!
Это и есть ваш Митрофан? сказал Мышецкий.
Сютаев открыл рот, даже язык выпал. Со лба повара скатилась в кашу капля пота.
Мышецкий снял пенсне и отчетливо произнес:
Сезам, отворись!
Старик пробкой выскочил из котла и кинулся бежать, роняя из-под зипуна тяжелые свертки. Но его все-таки поймали и вернули обратно (вместе с куском сала фунтов на пять, головой сахара и чулочком с сечкой).
Кто вы, сударь? спросил Сергей Яковлевич помягче.
Старик взмолился:
Отпустите с миром На што я вам?
Эй, распорядился Мышецкий, зовите сюда полицейского чиновника Он сидит в моей коляске!
Старик бухнулся в ноги, сложил перед Сютаевым ладони:
Сынок, скажи
Мышецкий уставился на Сютаева:
О чем он просит вас?
Вот крест святойне знаю
Кто вы? спросил Сергей Яковлевич.
Да я ж отец его отец родной!
Сютаев замахал руками, подмигивая рыбьим глазом:
Что вы, папаша, говорите такое? Какой же отец вы мне?
Это правда? спросил Мышецкий.
Да у меня и отца нет, возмутился Сютаев.
Старик, не вставая с колен, заплакал:
Да я же вскормил тебя, вспоил. В люди вывел
Ваш отец? строго спросил Мышецкий.
Сютаев пожал плечами.
Впервые вижу, сказал он.
Признай! вопил старик. Не позорь меня Господин хороший, хватал он Мышецкого за полы одежды, смилуйтесь! Ну, семья ну, сахарок! Ну, сальца шматочек
Вывести его надоть, засуетился Сютаев. Где же Митрофан?.. Эй, зовите Митрофана!
Да оставьте вы своего Мирофана в покое! взбеленился Сергей Яковлевич.
Теперь он вцепился взглядом в повара:
Ну, говори!
Да уж что греха таить Точно, ихний папашка!
Теперь и Сютаев бухнулся в ноги:
Ваше сиятельство, не погубите. Христом-богом прошу. Два годочка осталось до пенсии пять дочек на выданье. Кормилец вы наш! Сорок два года служу-у-у
Старик (отец его) поднялся.
А-а, шукин шын, прошипел он злорадно. Зажгло тебе! То-то! Господин хороший, плюйте в рожу ему Доставьте мне удовольствие: плюйте, я один буду в ответе!
Мышецкий поднял ногу и с силой погрузил каблук в дряблое, как тесто, лицо Сютаева. Потом, испытывая почти блаженство, он стучал и стучал каблуком в эту отвратительную мякоть чужого лица, пока на нем совсем не потухли бесстыжие воровские глаза.
Сорок два года, сказал, задыхаясь. Ну и хватит с тебя. Сегодня жепо «третьему пункту». Без прошения!
Ивышел, так что разлетелись полы крылатки. «Семья пять дочерей на выданье», машинально пожалел он, но того ветерана на костылях, обвешанного крестами, ему было жаль во сто крат больше
Не оглядываясь, пригнув голову, он шагал к лошадям.
5
Губернская больница поразила его видом величественного зданияроскошный полупортик, колоннада с капителями, широкая мраморная лестница. На фронтоне, обсиженная голубями, была вылеплена латинская формула:
«БОГАМ И СМЕРТИ ВХОД ВОСПРЕЩЕН»
В гипсовых барельефах чеканно выступали почтенные профилиот курчавого Гиппократа до лысенького Пирогова. Не хватало только сказочных герольдов, которые выйдут сейчас из дверей и, вскинув горны, торжественно протрубят о полном исцелении уренских обывателей.
Даже не верится, признался Мышецкий.
Однако с парадного подъезда Сергея Яковлевичаувыне пропустили. Оказывается, двери были заколочены и приперты для вящей внушительности еще ломом.
Какой-то служитель, неслышно разевая рот, долго объяснял князю дорогу. Но и во флигелях двери были забиты доскамикрест-накрест. Пришлось обогнуть всю больницу. Среди помойных отбросов, телег с больными мужиками, поленниц дров князь едва отыскал лазейку.
Что же вы закрыли парадный ход? спросил недовольно.
А на што? рассудил сторож. Оно же и больным здесь больше нравится. Потому как с параду они не привыкшиеи пужаются!..
Изнанка больницы не имела ничего общего с ее фасадом (так и С.-Петербург, во всю красу и мощь развернутый перед Европой, отличался от своего исподаУренской губернии). Сергея Яковлевича ошеломили битком набитые палаты, в гулких коридорах болящие лежали на полу, в проходах, на примитивных топчанах. А одна старуха, свернувшись в калачик, лежала даже на круглом «пятачке» стола.
Вот к ней-то и направил свои стопы князь Мышецкий:
Чем болеешь, старая?
А лист у меня, родимый, лист завелся Одного, кажись, вышибли, а второй, бают, сам должен выйтить! Вот и жду С самого вербного воскресения листа жду, мил человек.
Как же тебя кормят здесь?
А как кормят?.. Перво в десятом часу чай, а потом обед в чашку штей да яблочное драчёно. Хлебца по косячку малому и прибавки нетути. А по закат солнышкачай вдругорядь. И сахарку дадут. А шти-то больше с собачкой варят
Как этос собачкой? удивился Мышецкий.
А так, родимый, поставь миску штей перед собакой, она себя в ней разглядит и жрать не станет
Сергей Яковлевич попросил сестру, сопровождавшую его по палатам, провести его к главному врачу. Сестра была особа странная; куколь с крестиком до самых бровей, глазаиголками, а рот сцепила в тонкую ниткувся замкнулась, словно похоронила себя навеки где-то внутри.