Ваня болтал, я соответствовал, девушка тоже как-то участвовала, потом надвинулась ночь, и наступила пора ехать.
Я плачу́, вальяжно сказал Ваня, взмахнув рукой-лопатой.
В такси он уселся на переднее кресло, рядом с водителем, а мы с его невестой, непонятно на кого похожей, устроились сзади. Помню, было очень темно, и барабанную дробь помню: речь Вани становилась все более отрывистой. Я тоже старался, как мог. Говорил что-то про путешествия и про певицу Земфиру, которую увидел вживую двумя днями раньше. Я очень гордился встречей с певицей Земфирой, тем, что перекинулся с ней, такой талантливой, парой слови вот под пиво вылезло самодовольство, как из водыпена.
Она сама взяла меня за руку. Пальцы у нее были тонкие и маленькие, а ладонь холодная и влажноватая. Я заговорил с подчеркнутым воодушевлением, как кроссовик, который соскочил на склон оврага и, тщетно пытаясь не упасть, лихорадочно семенит ногами. Что делать с рукой чужой невесты, я не зналтак и сидел, болтал лихорадочно, отбивал Ванину словесную дробь и ничего не предпринимал, пока за окном пролетала темнота.
Мы приехали. Высвободив руку, я вышел. Ваня сказал «пока» и больше со мной никогда не разговаривал.
Раздружились мы с Ваней. Я знаю почему.
По мере сил
А ноги у неекак бутылки говорила особа, которую я считал подругой Маши.
Она ею и была, но тогда, в семнадцатьдвадцать, я не знал еще, что дружбы бывают разные, хотя называются все они одним и тем же словом.
Подруга, зовут которую, например, Женя, любила тему «Маша». Обсасывала все до мелочей, как любители вяленой рыбы, смакуя, обсасывают каждое ребрышко. Наслаждение на ее строгом козьем лице не прописывалось, но к тому времени я был в курсе, что уж оно-то, наслаждение, бывает разным.
Женя рассказывала однажды, как они гуляли с Машей, как та всю дорогу долдонила про оладьи.
как пожарила, как на тарелку положила, как сметанкой сдобрила. Будто мне это интересно, поджимая губы, говорила сухая и длинная Женя о маленькой и фигуристой Маше.
Я признавал Женину правоту: мне кажется смешным даже думать об уже съеденном, не то чтобы об этом еще и говорить. Но картина запомнилась: две девушки, каждая по своему интересная, идут по аллее, увлеченно беседуют, проходящие мимо парни воображают себе какие-то кружевные девичьи секреты, а теи высокая в пиджачке, и маленькая в кофточкерецепты оладьев обсуждают. Комедиямилая, малая.
Дружба их возникла из необходимости. На первом курсе, в первое утро первого дня, впервые оказавшись в лекционном зале, они зацепились друг за друга: других знакомых лиц поблизости не оказалось. Они жили в одном квартале, но близко знакомы не были, потому что ходили в разные школы.
Так и срослось. К тому же квартал их был престижным, раньше в тех сталинских домах-тортах селились советские функционеры, а позднее их новые богачи стали занимать.
Социальный вес у девушек был одинаковый, а целиразные. Каким видела свое будущее длинная Женя, я понял позднее, а маленькая Маша никогда не скрывала, что собирается удачно выйти замуж. Она восхищалась Скарлетт ОХарой из «Унесенных ветром», Маша хотела быть такой же хорошенькой нахалкой, но, в отличие от американки, у нее ноги были бутылками, да и в фигуре полноватость присутствовала, сколько Маша ни изнуряла себя диетами.
У нее даже месячные прекратились, выдавала Женя Машины секреты, организм вернулся в детское состояние.
А может Я подмигнул, мол, причины могут быть и другими.
Нет, исключено, заявила Женя так уверенно, словно вся интимная Машина жизнь проходит на ее раскрытой ладони (узкой лапке с длинными-предлинными ногтями).
Женя хорошо училась. Она получала хорошие оценки, но спрашивать ее преподаватели не любили, а во время докладов Жени в аудитории стоял легкий шумок, как пар над тарелкой супа: над партами что-то клубилось, пока Женя строгим ясным голосом вычитывала из своих манускриптов верные слова, уложенные в правильные фразы.
А Маша могла бы прекрасно учитьсяв жизни своей не встречал человека, который так легко писал бы сочинения. Первокурсникам задавали тему и объем, мы писали, набивали руку во имя учеников (для абсолютного большинствагипотетических). Машаесли ей случалось угодить на эту факультативную пыткупокидала аудиторию первой, под взглядами удивленными, а то и неприязненными. Легко, почти бегом, проходила через аудиторию, оставляла свои листы на преподавательском столе и исчезала за дверью.
С чего затем начнется оглашение результатов, можно было легко догадаться: прежде чем зачитать оценки, кураторша будет долго пузыриться восторгом, как хорошо пишет одна из студенток, как прекрасно сумела она раскрыть тему и выдержать при этом объем (неисчислимое, как мне тогда представлялось, количество страниц). Кураторша даже зачитывала отрывки вслухот них у меня остался в памяти образ: длинная узорчатая тесьма, какими украшают скатерти.
Самое смешное, Маша эти похвалы редко слышала: факультативы она прогуливала так же охотно, как и лекции рассеянных преподавателей. Маша была ленива, к занятиям не готовилась и рвение не изображала: вуз был провинциальный, факультетфилологический, в школе работать Маша не собиралась, а диплом ей нужен был ради дипломаесли уж она школу с золотой медалью закончила, то почему бы не завершить образование университетской корочкой?
Как-то Женя рассказала про их с Машей спор. Маша заявила, что заставит сокурсника, слюнявого Кешку, написать за нее работу.
Это как же? спрашивал я.
Своими чарами, отвечала Женя.
И как? Заставила?
А ты не видишь, что он за ней хвостом ходит?
Мне казалось, что Кешка не столько ходит за Машей, сколько ее сторонитсятак жертва высматривает капкан, желая его обойти. Но свое мнение я оставил при себе. Дружба Жени с Машей меня все больше веселила: я считал ее родом игры, в которой никто не участвует в полную силу. То, что у иных напоминает шлифовку и подгонку неподатливых плоскостей, у этих девушек выглядело слиянием пластичных стихий, которые, покружившись в плотном вихре, могут легко разойтись, вроде и не страдая совершенно от отсутствия друг друга.
Появляться вместе они перестали курсе на третьемособа, которую я надумал называть Женей, вышла замуж за человека с перспективами. Явилась как-то на лекцию с массивным кольцом на пальце и в новом костюмеиз тонкого сукна, но веселого персикового цвета. «Уезжаю», сказала она и, как всегда верная слову, совсем скоро перевелась на заочное, последовала за мужем куда-то на север. «Он у нее завскладом, а она детей воспитывает», морща носик, рассказывала мне Маша много позднее, сама трижды замужняя, и всякий раз удачно.
Они и по сей день друг друга не забывают. Дружат по мере сил.
Рита. «Сраный» Сингапур
вот и накаркал.
Трое. Как заказывал. Пусть так и зовутся:
Рита,
Олег, ее нынешний,
Сергей, ее бывший.
Сергей хочет переезжать, я считаю, что хорошо. Там возможностей больше, в провинции, у него квалификация. Квартиру хоть снимет хорошую или даже купит, если зацепится. Женщина, которую я именую Ритой, была взвинчена, и это чувствовалось даже по телефону.
Далеко уезжает? спросил я.
Два часа на самолете. Не очень далеко. Что это? Всего два часа. Это же не двенадцать часов, как я, до Сингапура.
Ты была в Сингапуре?
Олегу работу предлагают. Должен привлекать русский капитал. В Европу сейчас никто не верит. Все туда.
Переезжаете?
Заманчиво.
Я подумал, что на ней сейчас белоснежная вязаная кофточка. Подумал, что под выбеленной крученой рябью прячется атласное плечо. Шелковисто-кофейное, должно быть. Рита должна была загореть, раз она ездила куда-то далеко на юго-восток. Она сейчас необычайно хороша.
Я слышал, в Сингапуре очень чисто. Красиво. Футуристично. Город-призрак, вроде Лас-Вегаса, только на воде, а не в пустыне.
Очень далеко. Рита ничего не выражает полутонами. Она, как художники-экспрессионисты, мажет густо и широко. Или вообще не мажет.
Есть же скайп, имейл, телефон, в конце концов
Мне была по душе мысль, что Рита, так внезапно похорошевшая Рита, перешедшая в гражданское замужество за своего Олега, уедет в красивый футуристичный Сингапур, о котором я точно знаю только то, что это остров, что он на экваторе и там небоскребы повсюду.
Я схватилась сначала. Он говорит: вот, типа, предлагают. Мимоходом так. Я говорю: а давай! а поехали! Надо что-то менять! А сейчас думаю Она помолчала, должно быть наморщив в задумчивости свой крупноватый нос. Добавила:Далеко же.
И ты уезжаешь, и Сергей уезжает. Все хорошо складывается. Будто бы судьба накликала, сказал я, а потом подумал.
«Накликала судьба».
Сергейее бывший. Она с ним тоже жила в гражданском браке. Жила довольно долго и довольно счастливо, пока не встретила Олега. Чего тут думать? Я б на ее месте не задумываясь собрал вещи и уехал из постылой грязной Москвы.
Если не сейчас, то когда? продолжал я. Когда штифты во рту, шарниры в бедрах?
Сергей будет снимать квартиру с кем-то. Не то коллега, не то друг, не то все сразу. Вместе будут жить. Вроде коммуналки.
И снова я напомнил себе, что Сергейее бывший, они даже расписаны не были. Просто вместе жили, а теперь разошлисьтакое сплошь и рядом. Она любит Олега, точно знаю, иначе бы с ним не жила. Рита не живет с теми, кого не любит: строптивая. А с Олегом она еще и похорошела необычайнов голенастой длинной Рите вдруг проявилась порода. Когда видел ее в последний раз, в баре, на последнем этаже высотки, она напомнила мне норовистую кобылицу. Она хорошо будет смотреться в Сингапуре, городе будущего. Вся такая устремленная куда-то на высоких каблуках. И даже крупный нос ей идет.
Хорошо, если будут вдвоем, сказал я. Для начала легче. Обживутся, осмотрятся.
Я знаю, что значит, если только мужики в доме. Окурки в пепельнице, ботинки на кровати, вонь. А если мебель с собой повезет? У него хорошая мебель, мы вместе покупали: стол, шкаф зеркальный Жалко. Столько денег заплатили. Испортит же все.
Это не твой муж, чуть было не напомнил ей я. Он тебе уже даже не сожитель. Посторонний человек, если уж смотреть правде в глаза.
Но не напомнил.
Рите не все равно, с кем и как в новом городе будет жить ее бывший не-муж. А ему, Сергею, интересно, как она будет жить в «бананово-лимонном» Сингапуре? Он хотя бы спрашивал, как ей живется?
Неизвестно.
В провинции девочки попроще, сказала она, найдет себе кого-нибудь.
Найдет, конечно, кивнул я. Девочек по статистике больше, чем мальчиков.
Сергей не красавец, но ему чуть за тридцать, он еще не совсем тюфяк, хоть и норовит стать пародией на свою профессию (он компьютерщик, и толковейшийза то, поди, и зовут на золотые провинициальные пажити). Сергей немного лыс, немного рыхл, немного аутичен, заговаривает внезапно и словами почти сплошь незнакомыми. Я б на месте Риты давно его бросил, а она все ждала чего-то.
Ждалаи дождалась, Олега. А тот повезет ее в Сингапур.
Знаешь, не уверена. Он же теленок. Кто позовет, к тому и тянется.
Не твое дело, хотел я было ляпнуть, но и тут прикусил язык.
Рита рассказывала, как ходила зачем-то в свой бывший дом, а там повстречала «клопиху».
Клопиха, натуральная. Захожу в кухнюсидит. Темненькая, раздутенькая, будто кровушки напилась. Глазки цепкие. И курит, как курва.
Я не понял, как это «курить, как курва», запомнил только, что «клопиха» работает стилисткой, хочет открыть свой салон.
Стала мне объяснять, что и как она там откроет, как будто мне интересно. Как будто экзамен мне сдает. Да пусть она хоть дерьмо в общественном туалете убирает. Мне-то что?
Но дослушала, произнесла какие-то любезности и ушла.
Ушла и стилистка. Ей Сергей не понравился. Не сложилось у них.
Потаскуха, фыркала Рита, как ошпаренная кошка. Стилистка.
У Сергея случались и другие женщины, и все они, на взгляд Риты, были недостаточно для него хороши. Если бы плохо знал Риту, я подумал бы, что она хочет усидеть на двух стульяхдержит Сергея как запасной аэродром. Если с Олегом не выгорит, то вернется. Он вот уедет в Сингапур, за большими деньгами, а она вернется к бывшему немужу, к мебели, которую вместе с ним покупала Но тюфяк же! Он ей не подходит! Она как ушла к Олегу, так моментально похорошела. Просто чудо. Разве могут женщины похорошеть, если ушли от любви?
Ты не хочешь, чтобы Сергей уезжал, предположил я.
Для него лучше, сказала Рита, хоть какие-то перспективы. Там, в провинции, не хватает специалистов, а платят хорошо, по-московски даже. И мне тоже полезно. А то я к нему прийти боюсьувижу грязь эту, вонь А зачем? Бесполезно же. Господи, пускай он поскорей найдет себе хорошую девочку. Хозяйственную, добрую. Его же так просто
Господи, взмолился я следом, что нужно этим бабам? Чего им не хватает? Вот эта, еще молодая, еще красивая. Желанная. Зовут ее на край светая вспомнил, в один из самых удобных (или дорогих?) городов планеты. Будет там королевой. А она?
Пусть живет, как хочет. Тебе-то что? выпалил я. Живи для себя. Твоя же жизнь, другой не будет.
Она заговорила так, будто давно этих слов ждала:
А как я могу, если ему плохо? Как я могу, если у него дома грязь и потаскухи?
Ты поругалась с Олегом?
Нет-нет, у нас все хорошо. Даже слишком хорошо. У нас каждый день медовый месяц. Мы не ругаемся никогда, нет нужды. Не из-за чего. Не в этом дело.
Так в чем же?
Мне стыдно. Получается, я проживаю его счастье. Будто чужой пирог ем.
Неправда! Я возмутился.
Правда, правда.
И думаете, поехала она в этот «сраный», как сама сказала, Сингапур?
Лола
Она была очень красивой. Умной. Любила называть себя сукой и этим гордилась.
Она не явилась, а ворвалась.
Я учился на последнем курсе университета, тайно строил наполеоновские планы, слыл циником, а мой успех среди тех, на кого мне хотелось произвести впечатление, был нулевым. Я не был красив, чтобы меня хотели как тело, но был еще слишком боязлив, чтобы презентовать себя как человека.
Да, я был циником и имел планы. А она просто была.
Приятель позвал меня в ресторан.
Все свои, сказал он, чем только подчеркнул нелепость своего приглашения. Уж с ним-то мы не были друг другу «своими». Оннапомаженный мажор с деньгами, а я имел в своем гардеробе всего две пары штанов и три рубашки, ни одна из которых не была модной.
В те годы в стране царил дефицит, шмотье стоило астрономических денег, а я по утрам перед занятиями мыл полы в конторе у матери. Заработанного хватало на обеды в студенческой столовой и кое-какие развлечения.
Одеваться «по-модному» я не умел и потому считал за лучшее оставаться самим собойнищим циником с планами.
А яЛола, сказала она. Это было вечером. Часов в девять.
Мы сидели бок о бок, и я проклинал себя за то, что согласился прийти в этот ресторан, большой, красно-серый и грохочущий, как пустая консервная банка.
Я чувствовал, что от меня начинает вонять козлом. Я ужасно потел, когда волновался, и пот мой, как мне тогда казалось, окутывал своим тяжелым запахом буквально все вокруг: люди чувствуют его, им гадко быть со мной рядом, но они вежливые и потому говорят нужные слова и практически не выдают, что им противно мое соседство.
Чем яснее мне становилось, что я потею, тем явственнее я ощущал, как по спине и под мышками пролегают влажные дорожки. В такие минуты мне казалось, что от меня смердит за версту.
Сидя возле девушки, которая назвалась Лолой, я пахнул, как стадо козлов, и ничего не мог с этим поделать.
Она много говорила, встряхивала черной гривой. У нее были змеиные тонкие губы и высокие скулы. Глаз ее не помню, из чего следует, что их у Лолы было слишком много. Она именовала себя сукой, и была права. Лола умела смотреть так, что сквозь глаза ее, кажется, виднелось донышко души, которую я представлял себе в виде черной бархатной коробочки с красным атласным нутром (в таких еще прячут драгоценные кольца).
Лола смотрела на меня, лишь когда я пытался участвовать в общем разговоре, который перескакивал с предмета на предмет, был весел, трескуч и мог бы показаться мне забавным, если бы не соседство черноволосой девушки, у которой, кроме волос, имелись еще и небольшая острая грудь, и длинные бледные пальцы с обломанными ногтями, и привычка завершать свою речь странным движением: казалось, она скручивает и тянет из воздуха веревку.
Она была сукой, эта Лола, и мне было совершенно непонятно, что я делаю рядом с ней, в своих синих шерстяных брюках, обтрепавшихся понизу, в своей байковой рубашке в ковбойскую клеточку, в своем потном запахе, который совершенно не совпадал с терпким запахом ее тела. Ее духи благоухали мускусом, а я смердел козлом.