Она собрала дерн в платок, быстро подошла к печи, добавила в нее поленьев и сучьев и, когда в печи весело затрещало молодое пламя, бросила в него достояние; мертвеца. Потом постояла немного, прислонившись к стене: по щекам ее струились слезы.
Зачерпнув ковшом молоко из горшка, который стоял у огня, она хотела напоить ребенка, но Андрес уже снова заснул. И казалось, он спит здоровым сном
Тогда она выпила молока сама. Теплое питье показалось ей таким вкусным, что она осушила залпом два или три ковша.
Она не смела говорить вслух: малыш не произнес еще ни одного внятного слова. Но она опустилась на колени у ступеньки кровати и стала беззвучно молиться: «Convertere, Domine, aliquantulum; et deprecare super servos tuos. Ne ultra memineris iniquitatis nostrae: ecce respice, populus tuus omnes nos»1Обратись,господи'Доколе?Умилосердись над рабами твоими; не гневайся, господи, без меры и не вечно помни беззаконие. Воззри же, мы все народ твой тоже (лат.).
Да, да, она знает, она содеяла смертный грех
Но это их единственный сын. А у нее самойсемеро. Как же было ей не пойти на вседля спасения единственного сына своей сестры
Те мысли, что она передумала за эту ночь то был просто ночной бред. Она не могла вымести, чтобы их единственное дитя умерло у нее на руках,вот почему она решилась на это
Симон ни разу не предал ее в беде. Он всегда был добр к каждому человеческому созданию, и больше всегок ней и к ее детям. А в этом сыне своем он не чаял души и берег его как зеницу ока Как же было ей не попытаться спасти жизнь мальчика даже ценой греха
Да, господи, то был грех, но пусть он падет на мою голову. Бедное, прекрасное, непорочное дитя Симона и Рамборг. Боже, ты ведь не взыщешь за это с Андреса
Она опять подошла к кровати и, склонившись над ребенком, подышала на маленькую восковую ручку. Поцеловать ее она не решиласьмальчика нельзя было будить
Чистый и непорочный Это было в ту жуткую ночь, когда они вдвоем с фру Осхильд остались в Хэуге, тогда старуха и рассказала ей про этокак она ходила на кладбище в Конунгахелле: «То было тягчайшее испытание в моей жизни, Кристин». Но Бьёрн, сын Гюннара, не был непорочным дитятей, когда лежал при смерти после того, как мечи двоюродных братьев Осхильд, дочери Гэуте, вонзились в его грудь слишком близко к сердцу. Прежде чем его ранили, он убил одного из своих противников, а второй так и остался калекой с того дня, как скрестил клинок с господином Бьёрном
Кристин стояла у окна, глядя во двор. Между службами взад и вперед хлопотливо сновали люди. По двору бродило несколько молодых телушек Какие красивые
Темнота всегда порождает странные мысли, они схожи с причудливыми водорослями, что растут на дне морском; они колышутся и извиваются, завлекая своей колдовской красотой; они пугают и чаруют, в них какая-то диковинная манящая сила, пока они прячутся на дне в таинственном, живом и зыбком мраке. Но стоит детям вытащить их из воды в лодку, как они превращаются в комочек грязноватой слизи. Вот так и с ночными мыслями, которые и манят и пугают. Когда-то брат Эдвин говорил ей, что грешники в аду сами не хотят расстаться со своей казньюони черпают блаженство в ненависти и горе: вот почему Христос не может их спасти. Раньше речи эти казались ей бессмыслицей. А теперь все похолодело у нее внутриона начала вникать в смысл слов монаха
Кристин снова склонилась над кроватьювдохнула запах спящего ребенка. Симон и Рамборг не лишатся своего дитяти. Пусть даже она и хотела оправдаться в глазах Симона, доказать ему, что способна не только принимать его дары. Она должна была вернуть ему долг, рискнув для этого спасением своей души
Она опять преклонила колена и вновь читала и перечитывала, что помнила из псалтыри
В это утро Симон засветло отправился сеять озимую рожь на свежевспаханной делянке к югу от рощицы. Он решил, что все в доме по хозяйству должно идти своим чередом. Служанки были вне себя от удивления, когда он ночью разбудил их и сказал, что Кристин хочет остаться с ребенком одна и сама позовет их, если ей что-нибудь понадобится. То же самое он объяснил и Рамборг, когда она проснулась:
Кристин просила, чтобы никто не беспокоил ее в горнице.
Даже ты?быстро спросила Рамборг.
Да,ответил Симон. Вот тут-то он и отправился за сеялкой.
Однако после обеда он остался во двореон чувствовал, что не в силах далеко уйти от дома. К тому же ему не нравилось лицо Рамборг. Он не ошибся: после дневного отдыха Симон только спустился к овину, как вдруг увидел, что жена его бежит через двор к женской горнице. Он бросился за ней: Рамборг подбежала к двери и стала молотить ее кулаками, истошным криком крича, чтобы Кристин немедленно отворила ей.
Обняв жену, Симон стал ласково ее уговаривать, но она нагнулась с быстротой молнии и укусила его в руку: она была похожа на взбесившегося зверька.
Это мое дитя! Что вы сделали с моим сыном?
Ты ведь знаешь, что сестра твоя не сделает Андресу ничего худого.Он снова обнял ее, но она стала кричать и отбиваться.
Идем,резко сказал муж.Постыдись слуг
Но она продолжала кричать:
Он мой, я его родила! А тебя в ту пору не было с нами. Мы не так дороги были тебе в те дни
Ты сама знаешь, какая на мне тогда лежала забота,устало ответил муж. И он силой увел Рамборг в парадную горницу.
С этой минуты он не решался оставлять ее одну. Мало-помалу Рамборг утихла и к вечеру покорно позволила служанкам раздеть себя.
Симон не ложился. Дочери спали в своей кровати, служанок он отослал. Один раз он встал и прошелся по горнице, но тут Рамборг спросила со своего ложа: «Куда ты?» По ее голосу он понял, что она не смыкала глаз.
Я хотел прилечь рядом с тобой,не сразу ответил он. Симон снял куртку и башмаки и забрался в кровать, между шкурами и шерстяным одеялом. Потом просунул руку под голову жены.
Я знаю, моя Рамборг, сегодняшний день был долог и труден для тебя
Как сильно стучит твое сердце, Симон,помедлив, сказала она.
Я тоже боюсь за Андреса. Но мы должны запастись терпением, пока Кристин не пришлет за нами
Он привскочил на постели, оперся на локоть и вперил растерянный взгляд в бледное лицо Кристин, мокрое и блестящее от слез в пламени фонаря. Она склонилась к самому изголовью кровати, ее рука покоилась на его груди. На мгновение у него мелькнула мысль: «На этот раз это не сон» Откинувшись на подушку, Симон закрыл лицо руками с глухим, страдальческим стоном. Сердце бешено и гулко колотилось у него в груди, причиняя ему жгучую боль
Симон, проснись!Кристин вновь потрясла его за грудь.Андрес зовет своего отца Ты слышишь, это были его первые слова!Ее лицо сияло улыбкой, но слезы неудержимо лились по щекам.
Сев на постели, Симон несколько раз провел рукой по лицу. Не наговорил ли он чего-нибудь со сна, когда она его разбудила?.. Он взглянул на Кристин, стоявшую у его постели с фонарем в руке.
Тихонько, чтобы не потревожить Рамборг, он выскользнул следом за невесткой. Мучительная тошнота все еще сжимала его сердце. У него было такое чувство, точно что-то лопнуло в груди. Почему его неотступно преследуют эти чудовищные сновидения? Бодрствуя, он всеми силами гонит от себя проклятые мысли. Но стоит ему заснуть, как его, беззащитного и безвольного, обступают видения, которые сам дьявол внушает ему! Даже в тот час, когда она не смыкала глаз у постели его умирающего сына, он предавался своим нечестивым снам
Шел дождь, и сама Кристин не знала, который теперь час. Она рассказала Симону, что мальчик долго лежал в полудреме и не произносил ни слова. К ночи он забылся спокойным, глубоким сном, тогда она решилась тоже немного отдохнуть и легла рядом с Андресом, прижав мальчика к груди, чтобы услышать, когда он шевельнется. Но потом ее сморил сон
Мальчик казался совсем крошечным в большой, широкой кровати, но глаза его прояснились и все лицо осветилось улыбкой, когда он увидел отца. Симон присел на ступеньку кровати; но когда он хотел взять сына на руки, Кристин схватила его за рукав:
Нет, Симон, нельзя! Он весь в поту, а в горнице холодноОна потеплее укутала Андреса.Лучше ложись рядом с ним, я пошлю сюда одну из служанок. А сама пойду в горницу и лягу с Рамборг
Симон забрался под одеяло. Там, где она лежала, на постели осталось теплое углубление, и подушка еще хранила легкий, нежный запах ее волос. Симон тихонько застонал, потом прижал к себе сына и зарылся лицом в его влажные мягкие волосы. Андрес стал таким тоненьким, что он почти не ощущал его в своих объятиях, но мальчик 6ыл весел и время от времени что-то щебетал.
Потом он просунул маленькую влажную ручку в разрез отцовской рубахи, пошарил там и вытащил ладанку.
Петушок,радостно сказал мальчик,вот он
В тот день, когда Кристин собралась уезжать, Симон вошел в женскую горницу, где она стояла в дорожной одежде, и протянул ей маленький деревянный ларчик:
Думается мне, ты будешь рада этому подарку
В деревянной резьбе Кристин тотчас узнала работу отца. На дне ларчика, завернутая в кожаный лоскуток, лежала маленькая золотая пряжка, украшенная пятью изумрудами. Она сразу узнала и пряжку: когда Лавранс надевал самую нарядную одежду, он всегда прикалывал эту драгоценность к вороту рубахи.
Она поблагодарила Симона и вдруг покраснела. Она вспомнила, что не видела этого украшения с тех самых пор, как вернулась домой из монастыря в Осло.
Когда отец подарил ее тебе?..спросила она и тут же пожалела о своем вопросе.
Я получил ее в виде прощального подарка, когда мне пришлось однажды уехать из вашей усадьбы
Это слишком дорогой подарок,тихо молвила она, не глядя ему в глаза.
Симон ответил с улыбкой:
Дай сроктебе понадобится множество таких драгоценностей, Кристин, когда твоим сыновьям придет время засылать сватов
Взглянув на него, Кристин ответила:
Не в том дело, Симон, я просто думала, что подарки, которые достались тебе от него Ты ведь знаешь: я так люблю тебя, как если бы ты был его родным сыном
Вот как? Ты любишь меняТыльной стороной ладони он легко провел по ее щеке и, улыбнувшись странной, еле заметной улыбкой, ответил так, точно говорил с ребенком:Да, да, Кристин, я давно это понял
IV
В тот же год, поздней осенью, Симон, сын Андреса, ездил по какому-то делу к своему брату в Дюфрин. Когда он там гостил, к нему явились сваты просить руки его дочери Арньерд.
Симон не дал жениху окончательного ответа и всю дорогу домой предавался сомнениям и раздумьям. Быть может, ему следовало согласиться, и тогда его дочь зажила бы в довольстве и достатке, а он был бы наконец избавлен от вечного страха за ее судьбу. Быть может, Гюрд и Хельга правыон поступил безрассудно, не ухватившись обеими руками за такое выгодное предложение. Усадьба Эйкен была больше Формо, и Осмюнду принадлежала третья часть ее угодий; ему бы и в голову не пришло сватать для сына такую невесту, как Арньерд, девушку с материнской стороны без роду без племени, если бы Симон не держал в Эйкене в залоге участок земли доходностью в марку. Осмюнду в свое время пришлось занять деньги и у монахинь в Осло и у владельцев Дюфрина, чтобы оплатить пеню, когда Грюнде, сын Осмюнда, во второй раз убил кого-то. Напившись, Грюнде всегда начинал буйствовать.Но в другое время,утверждал Гюрд,он человек справедливый и покладистый и, понятное дело, будет слушаться советов такой рассудительной и доброй женщины, как Арньерд»
Но Грюнде был всего на несколько лет моложе самого Симона, а Арньерд едва лишь вышла из детского возраста. Однако хозяева Эйкена хотели сыграть свадьбу ближайшей весной
Симону до сих пор не давало покоя воспоминаниеон всегда старался гнать его прочь. Но теперь, когда речь зашла о браке Арньерд, оно, точно назло, непрестанно всплывало в его памяти.
Нерадостным было для него первое утреннее пробуждение в постели рядом с Рамборг. Накануне, когда их отводили в брачную горницу, он был хмелен и весел не больше и не меньше, чем положено жениху, хотя ему все время казалось странным и неприятным видеть Кристин среди подружек невесты А Эрленд, его новый свояк, был среди тех, кто провожал его к брачному ложу. Но когда, проснувшись поутру, он взглянул на свою спящую жену, у него защемило сердце от боли и жгучего стыдаточно он обидел ребенка Хотя он понимал, что корит себя понапрасну.
Она с улыбкой открыла в то утро свои большие глаза.
Теперь ты мой, Симон!Она забарабанила кулачками по его груди.Отец мой отныне твой отец, а сестра моятвоя сестра.И его бросило в пот от страха, что она почувствует, как затрепетало его сердце при этих ее словах.
Но вообще он всегда держался того мнения, что ему повезло в браке. Жена его происходила из богатого и знатного рода, была в расцвете молодости, хороша собой и добра. Она родила ему дочь и сына, и он был благодарен ей за это, потому что уже испытал, каково жить в богатстве и не иметь наследника, которому ты можешь оставить свое родовое поместье,
А теперь у него двое детей, будущее их обеспечено, и при этом он настолько богат, что может дать хорошее приданое за Арньерд
Ему очень хотелось бы иметь еще одного сынапожалуй, он даже не прочь, чтобы в Формо появились еще двое или трое малюток. Но Рамборг только радовалась, что больше не беременеет. Ну что ж, и в этом есть своя хорошая сторона. Потому что Симон не мог не признаться самому себе, что ему живется куда спокойнее, когда Рамборг в хорошем расположении духа. Конечно, он предпочел бы, чтобы у жены его был более ровный характер. Иной раз он сам становился в тупик и не знал, в ладу он с женой или нет. Да и в хозяйстве у них в усадьбе могло бы быть больше порядка. Но как гласит пословица: «Много желатьничего не видать». Это Симон и твердил себе сейчас, возвращаясь на север в свою усадьбу
Рамборг намеревалась в ближайшие дни уехать в Крюке и провести там неделю, до самого дня святого Клемента: она очень любила время от времени уезжать из дому
Впрочем, один лишь бог ведает, как Сигрид перенесет все это на сей раз. Она ждала теперь восьмого ребенка. И когда Симон по пути в Дюфрин навестил сестру, у него упало сердце: такой у нее был изнуренный и больной вид
Он пожертвовал четыре толстые восковые свечи старинному изображению девы Марии в Эйабю, которое слыло чудотворным, и пообещал ей богатое пожертвование, если Сигрид благополучно перенесет роды. Он и подумать страшился, что станется с Гейрмюндом и детьми, если Сигрид умрет
Сигрид с Гейрмюндом жили душа в душу. Муж ни разу не сказал ей ни одного сурового слова, рассказывала Сигрид, ни разу не пренебрег ни одним ее желанием. Когда он почувствовал, что она тоскует по ребенку, которого прижила в юности с Яввалдом, сыном Арне, он попросил Симона привезти к ним мальчика, чтобы мать могла повидаться с ним. Но свидание с этим большим избалованным сорванцом не принесло матери ничего, кроме горя и разочарования. С тех пор Сигрид, дочь Андреса, всем сердцем прилепилась к мужу и детям, которых прижила с ним, как страждущий телом и душой грешник прилепляется к исповеднику и святому причастию.
На свой лад Сигрид была теперь совершенно счастлива. И Симон ничуть этому не удивлялся: трудно было сыскать человека добрее Гейрмюнда. У него был голос редкостной красоты, который звучал, точно арфа, даже тогда, когда Гейрмюнд принимался рассказывать, как ему обманом подсунули при продаже лошадь с засекой.
Гейрмюнд, сын Херстейна, и прежде был неказист, даже уродлив лицом, но телом статен и строен, он слыл лучшим охотником и стрелком из лука и всегда выходил победителем во всех состязаниях. Но три года назад он приполз домой с охоты на карачках, опираясь на ладони и одно колено и волоча за собой раздробленную ногу, и с того самого дня навсегда остался калекой. Теперь он и дома шагу не мог ступить без костыля, а взобраться на лошадь или пройти по крутым полям своей усадьбы он и вовсе не в силах был без посторонней помощи. Неудачи преследовали его по пятам, он был чудаковат и своеобычен, хозяйничал неумело, плохо заботился о своем достатке, каждый, у кого хватало совести, мог провести его на любой сделке. Но руки у Гейрмюнда были золотые, он искусно работал по дереву и по железу и говорил учтиво и складно. Ауж коли Гейрмюнд брался за арфу и начинал петь и играть, тогда он кого угодно заставлял плакать и смеяться по своей воле. Гейрмюнд сам не уступал тому рыцарю, про которого пел, будто он из всего, что бы ни попало к нему в руки, будь то «липы лист или тура рог, звук равно исторгнуть мог».
Иной раз старшие сыновья начинали подпевать отцу, и тогда голоса их звучали слаще колоколов в Хамарском соборе. Предпоследний ребенок в семьеИнгаеще не умела говорить и ходила, держась за скамью, но с утра до вечера что-то мурлыкала и напевала, и ее тоненький голосок звенел нежно и чисто, как серебряный колокольчик.
Все домочадцыродители, дети и слугиютились в тесной, закопченной, старой горнице с открытым очагом. Гейрмюнд уже много лет поговаривал, что надо бы возвести в доме верхнее жилье, но дело так и не сдвинулось с места. Хорошо еще, что он наконец построил новый овин взамен старого, который сгорел в прошлом году. Однако родители и слышать не хотели, чтобы расстаться хоть с одним из детей. Сколько раз, наезжая в Крюке, Симон предлагал взять на воспитание племянника или племянницу. Гейрмюнд и Сигрид благодарили, но отказывались
И все-таки, не раз думал Симон, пожалуй, Сигрид выпала более завидная доля, чем всем остальным детям господина Андреса. Гюрд рассказывал, правда, будто Астрид довольна своим новым мужемони жили далеко на юге, в Рюфюльке, и Симон не видел их со времени их свадьбы. Плохо только, что, по словам Гюрда, сыновья Тургрима не ладят с отчимом.
Впрочем, и Гюдмюнд был счастлив и доволен судьбой Но коли только в этом нет греха, Симон готов был возблагодарить бога, что господина Андреса уже нет в живых и он не видит своего младшего сына Тотчас после смерти отца, как только позволили приличия, Гюдмюнд сыграл свадьбу с той самой вдовой, о браке с которой господин Андрес не хотел и слышать. Рыцарь из Дюфрина полагал, что уж если Гюрду и Симону, которым он сам выбрал молодых, богатых и красивых невест, девушек хорошего рода, с незапятнанной честью, этот выбор не принес счастья, то уж Гюдмюнд будет просто мыкать горе, уступи отец его сумасбродной прихоти. Турдис, дочь Борга, была на много лет старше Гюдмюнда и не очень состоятельна; в первом браке детей у нее не было. Правда, с тех пор она прижила дочь с одним из священников церкви Богоматери в Осло, да и вообще, по слухам, охотно дарила свои милости мужчинам, в том числе и Гюдмюнду Дарре, как только познакомилась с ним. Симон находил ее уродливой и для женщины слишком грубой и невоздержанной на язык, но она была умная, сметливая, веселая и добрая. Симон чувствовал, что мог бы очень хорошо относиться к Турдис, не будь она женой его родного брата. Но Гюдмюнд так наслаждался своим супружеским счастьем, что на него тошно было смотреть. Он стал почти таким же рыхлым и тучным, как сам Симон, а это было совсем не в его природе: в молодости Гюдмюнд был худощав и строен. А теперь он сделался таким увальнем и рохлей, что, когда Симон глядел на младшего брата, у него руки чесались вздуть его как следует. Вдобавок Гюдмюнд всегда был глуп как пеньи то утешение, что его дети пошли умом в мать и только наружностьюв отца Однако Гюдмюнд был на верху блаженства
Должно быть, Симону не следовало кручиниться из-за этого брата. Да и по правде говоря, из-за Гюрда тоже не стоило так убиваться. Однако каждый раз, как Симон наезжал в отцовское имение и видел тамошнее житье-бытье, у него так ныла душа, что на обратном пути он места себе не находил.
Богатство Гюрда рослобратнин свояк Ульв, сын Саксе, был теперь в большой милости у короля и ввел Гюрда в круг вельмож, которые пользовались всеми почестями и властью в стране. Но Симону не нравился брат Хельги, и он понимал, что Гюрду он тоже не по душе. Против собственной воли и желания вступил Гюрд Дарре на тот путь, на который его толкали жена и ее брат,только ради того, чтобы обрести хоть немного покоя в собственном доме.
Хельга, дочь Саксе,настоящая ведьма Но, как видно, самой большой кручиной Гюрда, от которой он чахнул на глазах, были два его сына. Старшему, Саксе, уже исполнилось шестнадцать Почти каждый вечер слуга волочил его, мертвецки пьяного, в постель. Саксе пропил уже и рассудок и здоровье, и не было никаких сомнений, что он умрет от запоя, не достигнув возмужалости. Невелика это будет утратаСаксе уже снискал себе дурную славу в округе из-за своего необузданного нрава и высокомерия. Он был баловнем матери; сам Гюрд больше любил младшего, Йона. Он-то уж скорее мог бы поддержать честь своего рода, не будь он Да, к несчастью, Йон уродился горбатым и кривобоким. И к тому же какая-то болезнь гнездилась у него в желудке: он не брал в рот ничего, кроме толоконной жидкой каши и пресных лепешек
В тесном дружестве со своей семьей Симон, сын Андреса, находил какое-то странное прибежище всякий раз, когда его собственная жизнь казалась ему не совсем ладной, что ли. Он куда легче переносил свои беды и неудачи, когда его тяготили думы о счастье и благополучии братьев и сестер. Кабы в Дюфрине и теперь все шло так, как во времена их отца, когда там царили мир, согласие и благоденствие, Симону было бы куда легче сносить свою собственную затаенную муку Он чувствовал, что корни, которые привязывают его к жизни, где-то глубоко, во мраке под землей, тесно переплелись с корнями всего его рода. И любой удар по одному из них, любая болезнь, которая подтачивает и гложет один из них, тотчас отзывается на всех
Так по крайней мере всегда бывало у них с Гюрдомво всяком случае, в прежние времена. Но теперь Симон не знал, что у Гюрда на душе
Старший брат и Сигридих он любил больше всех. Симон вспоминал свои отроческие годы: бывало, он сидел и любовался сестренкой так долго, что наконец не мог сдержаться, чтобы не высказать как-нибудь свою любовь к ней. Тогда он принимался дразнить ее, тормошить, щекотать, дергать за косы, щипать ее руки, потому что проявлять свои чувства по-иному он стыдился. Он для того и дразнил ее, чтобы потом без смущения подарить ей все свои сокровища, играть с ней в разные игры, строить для нее мельницу у ручья, возводить дома из земли и песка и вырезывать для нее и ее подружек свистульки из ивовых веток по весне
Точно выжженное огнем клеймо, запечатлелось в его душе воспоминание о том дне, когда он узнал о ее несчастье. Всю зиму Сигрид оплакивала своего умершего женихаСимон боялся, что она зачахнет с горя, но у него и в мыслях не было ничего дурного. И вот однажды ранней весной, в воскресенье, он вышел на галерею своего дома в Мандвике, поджидая жену и сестру и досадуя, что они так долго мешкают. Во дворе стояли лошади, оседланные для поездки в церковь, слуги тоже были давно готовы. Под конец Симон рассердился и сам пошел в женскую горницу. Сигрид еще лежала в кровати. Симон удивленно спросил, не больна ли она. Жена его сидела на краю постелиона взглянула на мужа, и ее нежное поблекшее лицо дрогнуло: «Да, она больна, бедное дитя Но еще пуще она боится тебя и других своих родичей Боится, как вы примете это»
Громко вскрикнув, сестра кинулась в объятия Халфрид, прижалась к ней, обвив ее талию тонкими обнаженными руками. Ее крик с такой силой пронзил сердце Симона, что ему почудилось, будто из него разом вытекла вся кровь и оно поседело. Он совершенно потерялся, мучась ее мукой, стыдясь ее стыдом; а потом его вдруг бросило в пот от страха: «Отец! Что он сделает с Сигрид»
Этот страх так терзал его, когда он по весенней распутице пробирался домой в Рэумарике, что под конец сопровождавший его и ни о чем не подозревающий слуга начал посмеиваться над хозяином, который то и дело слезал с коня по срочной надобности. Взрослый, не первый год женатый мужчина, Симон испытывал такой страх при мысли о свидании с отцом, что у него начался понос
Но отец не вымолвил ни слова. Только вдруг обмяк, точно под ударом обуха. Симону и теперь еще случалось, засыпая, вспомнить вдруг это мгновение, и сон снимало как рукой. Отец сидел, повесив голову на грудь, и все раскачивался взад и вперед, взад и вперед, а рядом с ним, положив руку на подлокотник почетного сиденья, стоял Гюрд, чуть бледнее обычного, опустив глаза
Благодарение богу, что ее нет здесь нынче. Хорошо, что она живет у тебя и Халфрид,сказал Гюрд, когда они остались вдвоем.
То был единственный случай, когда из слов Гюрда можно было заключить, что он не ставит свою жену превыше всех женщин в мире
Но Симон видел, как поблек и словно зачах Гюрд с тех пор, как взял в жены Хельгу, дочь Саксе.
В ту пору, как он стал ее женихом, Гюрд тоже не отличался словоохотливостью, но каждый раз после свидания с невестой он расцветал такой ослепительной красотой, что Симон как зачарованный глаз не мог оторвать от брата. Гюрд признался Симону, что и раньше видел Хельгу, но ни разу не говорил с ней и никогда не думал, что ее родичи согласятся выдать за него такую богатую и прекрасную девушку
В юности Симон испытывал нечто похожее на гордость, любуясь удивительной красотой своего брата. Гюрд Дарре был прекрасен какой-то особой и чарующей прелестью: его наружность точно говорила всем и каждому, что этот изящный, приветливый юноша добр, великодушен и сердце у него мужественное и благородное. А потом он женился на Хельге, дочери Саксе, и Гюрда Дарре точно подменили
Гюрд всегда был молчалив, но братья постоянно держались вместе, а Симон умел поговорить за двоих. Он был остер на язык и общителен; на пирушках и охоте, в потехах и состязаниях, для разных шалостей и молодечеств у него всегда была ватага дружков и приятелей, одинаково любезных его сердцу. Брат повсюду следовал за нимговорил мало, но улыбался своей прекрасной, серьезной улыбкой. Зато в тех редких случаях, когда он открывал рот, все прислушивались к его словам
Но теперь Гюрд Дарре молчал как могила
В то лето, когда Симон вернулся домой и объявил отцу, что он и Кристин, дочь Лавранса, по взаимному согласию желали бы расторгнуть бывший между ними сговор, Симон почувствовал, что Гюрд угадал многое из того, что крылось за этим решением. Угадал, что Симон любит свою невесту, что у него были какие-то причины освободить ее от данного ею слова и что из-за этих причин сердце Симона испепеляют гнев и горе. Гюрд осторожно посоветовал отцу примириться со случившимся. Но он ни разу ни словом, ни взглядом не намекнул Симону, что угадал все. И Симону казалось: будь он в силах полюбить брата еще сильнее, чем любил с первых дней своей жизни, он полюбил бы Гюрда теперь за его молчание
Симон во что бы то ни стало хотел вернуться к себе в усадьбу в веселом и беспечном расположении духа. Дорогой он придумывал дела, чтобы навестить своих друзей, живших в долине: передавал хозяевам деловые поручения и приветы от их общих знакомых, пил, прогоняя хмелем тоску, а потом приятели Симона седлали коней и скакали вместе с ним в соседнюю усадьбу, где жил какой-нибудь их друг и собутыльник. По первому морозцу скакать было легко и привольно
Последнюю часть пути Симону пришлось проделать в сумерках. Хмель уже сошел с него. Слуги продолжали хохотать и зубоскалить, но хозяин не отзывался больше ни на смех, ни на острые словечкикак видно, устал.
Наконец они приехали домой. Андрес по пятам ходил за отцом, а Ульвхильд кружила вокруг седельного вьюка: уж верно, отец привез для нее какие-нибудь подарки. Арньерд поставила на стол пиво и кушанья, жена уселась рядом с Симоном и, пока он ел, болтала и расспрашивала его о новостях. Когда дети улеглись спать, Симон посадил жену к себе на колени, и стал рассказывать ей обо всех друзьях и родных, передавая от них поклоны.
И про себя он подумал, что стыдно и недостойно мужчине жаловаться на такую долю, какая выпала ему
На другой день, когда Симон сидел один в горнице Семунда, туда вошла Арньерд, чтобы подать ему поесть. У него мелькнула мысль, что сейчас самое время поговорить с ней сглазу на глаз об искателе ее руки, и он тут же передал дочери свой разговор с хозяевами Эйкена.
«О нет, красотой она не может похвалиться»,думал отец, глядя на стоявшую перед ним девушку. Приземистая, коренастая, с широким и грубым бледным лицом и копной белесоватых волос; сзади они были заплетены в две толстые косы, но спереди свисали на лоб и лезли девушке прямо в глаза; у нее была привычка то и дело отстранять их рукой
Как вам будет угодно, отец,спокойно сказала она, выслушав Симона.
Я знаю, что ты послушная дочь, Арньерд, но что ты сама думаешь об этом деле?
Я ничего не думаю, дорогой отец. Как вы решите, так оно и будет.
Видишь ли, Арньерд Я мог бы повременить год-другой, чтоб еще ненадолго избавить тебя от всех хлопот и забот, какие выпадают на долю замужней женщины и матери Но иной раз я думаю: может, ты сама хочешь обзавестись семьей и зажить хозяйкой в собственном доме?..
Мне некуда спешить, отец,ответила девушка с легкой улыбкой.
Если мы просватаем тебя в Эйкен, у тебя по соседству будут твои богатые родичи Как говорится, одна головня в поле гаснет.Заметив озорные искорки в глазах Арньерд и ее лукавую улыбку, он поспешно добавил в смущении:Я имел в виду твоего дядю Гюрда.
Я знаю, что не мою родственнику Хельгусказала она, и оба рассмеялись.
У Симона потеплело на сердце от благодарности богу, деве Марии и Халфрид, которая посоветовала ему узаконить эту дочь. Стоило им вот так посмеяться наедине, и ему не нужны были никакие другие доказательства его отцовства.
Он встал, стряхнув с ее рукава приставшие к нему крупицы муки.
Ну, а сам жених? По душе ли тебе сам Грюнде?спросил он.
В общем, да. Я видела его мельком, но он мне понравилсяда ведь и не всякой молве можно верить. Но вы решайте, как вам угодно, отец.
Ну, значит, так тому и быть, как я сказал Осмюнду и Грюнде. Придется им подождать, пока ты станешь немного старше, коли они не передумают к тому времени Но вообще ты знаешь, дитя мое, я не стану приневоливать тебя к замужеству. Тебе самой решать, где твое счастье, коли ты сможешь рассудить об этом собственным разумом. А разумом тебя бог не обидел, моя Арньерд.