Когда Кира разложила картошку, Бронников так красочно и смешно рассказывал об утренних Портосовых проделкахи как пропал, и как не отзывался, и как в конце концов вынырнул из кустов и подбежал с таким видом, будто делал там, в кустах, какие-то важные дела, исполнения которых от него давно ждали, и теперь рассчитывает на поощрение, что Кира утирала слезы, а Алексей вообще досмеялся до икоты.
Виновник происшествия смотрел хмуроватокому приятно вспомнить, как тебя, привязав к трубе прямо у подъезда, при всем честном народе поливают из ведра и трут шваброй Он, конечно, отчаянно рычал и грыз противную щетину, но разве теперь что-нибудь докажешь!
Мама у нас Кира-савица, блажил Бронников, посадив сына на колени и обняв; закатывал глаза, подбирая новое слово. Кожа у нее белая как Кира-хмал! Пригожее всех во сто Кира-т! Вся прекраснаяот Кира-я до Кира-я! А как она танцует Кира-ковяк! И она высокая, как башенный Кира-н! И жгучая, как Кира-пива! В сравнении с ней любая потерпит Кира-х!.. Эх, жизнь с нашей мамой Кира-тка, но прекрасна! Она, правда, немного Кира-синщица
И теплая, как Кира-юшка! долго собиравшись, выпалил наконец Алексей, после чего снова икнул.
Бронников захохотал, и тут как назло задребезжал телефон.
Его будто кипятком окатило: почему-то сразу понял: Семен Семеныч!
Ты чего? обеспокоенно спросила Кира.
К счастью, это был Юрец.
* * *
К вечеру похолодало: асфальт позванивал, а то еще рыбьей костью хрупала под ногой залетная ледышка. В густых сумерках, в неверном фонарном свете не видно, а все же приятно знать: уже затрепетало, задрожало на ветках зыбкое зеленое пламя. Походя глянешь: нет ничего. Присмотришься: да вот же они! Здесь почки, тут уже листики норовят растопыриться воздух теплыйградусов двенадцать, густой, влажный шарф по боку Весна!
Улица Красноармейская воскресным вечером пустовала; изредка просвистывала легковушка, нахохленный пешеход бросал случайный взгляд, поздняя мамаша катила скрипучую третьесрочную коляску (и сами, помнится, под Лешку у кого-то брали ношеную; все так делают).
По сравнению с жилыми домами, приветливо перемигивавшимися разноцветными окнами, здание прежнего ресторана «Мавритания» (ныне здесь размещался некий летчицкий институт) выглядело мрачновато; впрочем, в окнах первого этажа (модерновых, со стеблевидными обводами рам) что-то неуверенно отсвечивало: должно быть, горела лампа на столе у вахтера.
Еще более угрюмо гляделась через дорогу слева хоромина Благовещенского храма, обращенного в склад академии Жуковского; мерцало оконце внизу, где, должно быть, бдел хмельной сторож, монотонно лаял дурной пес за темной оградой; стрела подъемного крана, присобаченная к облупленной безверхой колокольне, указующе торчала на фоне неба, посеребренного луной в прорехах облаков.
Впереди чернел Петровский парк.
Да, Москва воскресный вечер тишина, покой!
Идешь себе, беззаботно помахивая сумкой а, между прочим, совсем неподалеку (в другом конце древнего села Петровского) революционер Нечаев, глава отдела тайного общества «Народная расправа», обвинил в предательстве и зарезал студента Иванова, члена указанного общества а деревья так и покряхтывают с тех пор, так и ропщут, так и роняют листву в октябре, чтобы к маю обзавестись новойскоро и на упрямых дубах почки нальются!..
Писатель Достоевский того Нечаева в романе «Бесы» вывел под именем Петра Верховенского, это все знают Нечаев орудовал в самом конце шестидесятых, Федор Михайлович продергивал его по горячим следамв начале семидесятых в любой энциклопедии написано. А вот что здесь еще лет через сорок творилось, в восемнадцатом, того даже в Большой советской, самой полной, не прочтешь только у старика Вагнера, отчима Юрца, можно узнать, а Вагнеру старший брат рассказывал: его, молодого врача, брали освидетельствования проводить короче говоря, пульс проверял, чтоб живых не закапывать. Место глухое, а недалеко: на чекистских машинах быстро. Буржуи. И иже с ними. Министры, священники, профессора, инженеры, торговцы, проститутки, управляющие, учителя где их могилы? Нету. В парке, во всяком случае, нет. Не отмечены. В парке мамы с колясками, дамы с собачками В книгахтоже молчок про эти могилы. А если в книгах нетто и нигде нет. Мало ли что эмигранты пишут. Эмигранты напишут. Ты в нашей книжке покажи, в советской. Про Нечаева ведь есть в нашей советской книжке? Вот, черным по белому: много вреда принес революционному движению. Видишь как: вред нам приносил. И все равно: по честности своей не умолчали, тиснули статеечку. А насчет расстрелов в Петровском паркени единой буквы. Теперь сам рассудибыло, не было? Правда или вранье белогвардейское?..
С ними не поспоришь Книжки, в которых белогвардейское вранье, то есть самая что ни есть правда, добываются всеми правдами и неправдами. На время, на ночь, из-под полы. Нет, хуже: из-под полы идет то, что издано Госиздатом, да таким тиражом, что на всех не хватает вон, в прошлом году, обливаясь слезами, у барыги томик Мандельштама купилза четвертной! а в магазине ей цена меньше целкового, да где же магазин найти: такие книжечки разлетаются из-под прилавка ну а ты уж потом у барыги из-под полы. А что запретноето под семью заплотами, с десятью перепроверками. Вот он идет сейчаса в кошелке папка с «Технологией власти» Авторханова. Машинописная копия. Невесть какой экземплярглаза сломаешь. Юрец за тем и позвонил: дескать, «Технологию металлов» прочел? (Про металлы, понятное дело, шифровка такая. Вроде никому невдомек.) Давай тогда неси Сейчас он ее вернет (наверняка уж кто-то другой ждет), а через недельку, глядишь, Юрец еще чем-нибудь порадует. Портфель у него утильныйна углах вытертый до махры, с белесыми боками, ручка замотана синей изолентой, только в баню с таким и таскаться: веник сунули вперед. Но на самом деле никакой не веник, а несметные сокровища: если не «Слепящая тьма», так Бажанов не Сахаров, так последние выпуски «Хроники» когда сравнительно безобидный «Живаго» или «МоскваПетушки», а когда и посадочный «Архипелаг». Вот тоже вопрос: за что, спрашивается, сажать, если и прочесть-то почти нельзя: едва-едва, через силу и муку мученическуюна полуслепых, в четверть писчего листа, страничках фотобумаги?..
До проезжей части оставалось несколько метров, когда фары, с полминуты неназойливо посвечивавшие сзади (неспешная какая-то машина ехала), показались сбоку, обгоняя; бац! черная «Волга» загородила дорогу, скрипнув и присев; пассажирская дверь распахнулась настежь.
Еще и шагнуть не успел, обходя, как оторопело услышал:
Герман Алексеевич!
За ним?!
Распахнулась и задняятам тоже кто-то сидел.
Прошу вас!
И тут же с другой стороны выскочила фигура; потом уж, вспоминая, все прикидывал: неужто ждали, что кинется бежать?..
Товарищи, в чем дело?!
Но разъехавшиеся было мозги уже встали на место: те еще «товарищи» дело ясное!
Не узнаете? весело спросил Семен Семеныч.
* * *
Машина набирала ход, Бронников молчал; последние сказанные на воле слова еще, казалось, не полностью разлетелись в прах, еще позванивали в ушах; только что произошедшее мелькало перед глазами яркими кадрами: «Ба, Семен Семеныч!»(хоть и растерянно и хрипло, а все же облеклось удачно: в бодрое, с глумливой интонацией, восклицание; молодец; и кошелку свою до дрожи сжал в руке). «Так точно, Герман Алексеевич садитесь!»«Вы меня похитить, что ли? Ха-ха-ха! Окститесь, Семен Семеныч, увозом только невест берут!»«Нет, нет не похитить. Все по закону». «Бросьте, нет такого закона, чтобы людей на улицах хватать!..»
Фыркнув и скривившись в ответ на последнее заявление, Семен Семеныч извлек из кармана плаща и махнул перед физиономией каким-то листом; фонарь светил кое-как, но, кажется, и блямба печати на том листе мелькнула; впрочем, бумажка бумажкой, а из «Волги» тем временем выбрались два орла, один другого быковатей. Затравленно оглянувшись, Бронников понял, что сейчас будут совать силком; силы неравны, не отбиться; взывать о помощи на краю пустого темного парка, где только ветер потряхивает верхушками деревьев, тоже никакого смысла: если кто и отзовется, так его комитетской ксивой шуганут, улепетнет как миленький
Независимо пожал плечами, полез в машину.
После этого высвободилось время подумать, и сразу обожгло: Юрец! Юрец сдал! Ах, сволочь!.. Как же так?!
Значит, как только договорились, он тут же им?.. Уточнил в последней фразе: «Как обычно?» Разумеется, как обычно как обычно: это у метро «Динамо», в длинном сквере вдоль проспекта
И с чем Бронников пойдеттоже, значит, сказал?.. Так, мол, и так, Авторханов при нем будет, ищите А что искать: вот он, Авторханов-то, лежит себе в кошелке тряпичные ручки стиснуты в кулаке. Что толку стискивать, если человек, которого считал другом!.. с которым делился, бывало, самым заветным, самым укромным!..
Минуточку, минуточку это что же: выходит, что и в прошлой его беде Юрец виноват?.. Ведь думал тогда, думал: кто кусок рукописи в журнал отдал?.. кто потом подсказал «конторе», что Бронников за бугром рассказ напечаталда не просто рассказ, а про раскулачивание и ссылку!.. И не додумал. А теперь вот что: Юрец.
Ну как же так!.. Как же так!..
И еще одна мысль, вперебив гадкой первой: надо Кире позвонить, ведь сказал, что всего лишь прогуляется до «Динамо», еще и с собой звал: не хочешь ли перед сном за компанию?.. а теперь что?..
Вот же гад!.. Но он просчитался. Не с тем подставил. Авторхановкнижка не посадочная, отпустят Нотацию прочтет Семен Семеныч, рацею промолотити до свидания. Но хорошо если через час отпустят а если через три? Если вообще утром?.. Кира волноваться станет.
Горькая слюна, набежавшая под язык, самопроизвольно сглотнулась. Неожиданно громко.
Вы сами отказались к нам, произнес Семен Семеныч, не оборачиваясь; судя по голосу, усмехался. Слышите? Предпочли к себе позвать
Вот спасибо, что разъяснили, буркнул Бронников.
Плотные тела сидевших на заднем сиденье справа и слева от него заметно грели полнокровные ребята. От левого маленько парфюмерило.
Не дождавшись продолжения, Семен Семеныч неопределенно хмыкнул и встряхнул головой.
Больше не говорили.
Что-то маячило на краю сознания никак не вспомнить. Ах, ну конечно!
Я на зов явился.
Все кончено. Дрожишь ты, Дон Гуан.
Дай руку.
Вот она о, тяжело
Пожатье каменной его десницы!
Машина вырулила на Ленинградский проспект, споро пронеслась мимо Белорусского вокзала, погнала к Садовому
Явился, да. Сволочь такая «Дрожишь ты, Дон Гуан». Он не дрожит, нет. Даже странно Впрочем, что странного? Перваяколом, втораясоколом Третья легкой пташечкой. Пожатье каменной десницы Почему кошелку, гады, сразу не посмотрели? И без того знают, что в ней?.. Ну конечно. Как не знать, если Юрец, предатель, сказал. Так, мол, и так, товарищи. А в кошелке у него то-то и то-то Какие сомнения могут быть?.. Юрий Колчин доложил. За это, глядишь, прощеньице ему прощеньице ой как не повредит провокатор!
Свернули в Благовещенский, пошли петлять переулками, пробираясь куда-то к Никитским.
Но как же так?!
Лицо Юрца выплыло из того быстрого чередования тьмы и света, какое всегда сопровождает езду по вечернему городу. Знакомым жестом поправил очки, взглянул серьезно а вот и усмехнулся ободряюще.
Не может быть!..
Свернули во дворы, обогнули детскую площадку скрипнули тормоза.
Прошу.
Вот уж спасибо сколько с меня?
Молчат, суки. Типа шуток они не понимают.
Впившись в кошелку (Кирина баба Сима сказала бы: вот уж как черт за грешную душу), выбрался вслед за правым.
Дом неприметныйоблезлый двухэтажный особняк. Окна высокого первого этажа зарешечены. И завешены изнутри. Ясное дело, секретничают
Подвели к крыльцу.
Спасибо, ребята, сказал Семен Семеныч. Теперь уж мы сами. До завтра
Дверь распахнулась, упал клок света; вахтер посторонился, пропуская: своему хмуро кивнул, Бронникова окинул цепким взглядом.
Присядьте, предложил Семен Семеныч.
Спасибо, постою. Позвонить можно?
Сейчас, сейчас
И ускользнул, гад, куда-то.
В другом конце коридора у торцевого окна с широким подоконником трое погогатывали с папиросочками, свет потолочных ламп слоился в дымном воздухе. Приглядевшись, Бронников понял, что один из трех, оказывается, женщина. Между дверьми кабинетов (в который именно шмыгнул Семен Семеныч, он не заметил) висели по стенам бордово-желтые плакаты. Ближайший обрисовывал принципиальное устройство пистолета Макарова. Следующийприемы стрельбы из него. Тут же, кстати, был пришпилен лист с результатами стрельб: напротив фамилий значились, должно быть, выбитые очки; большие числа были обведены красным, меньшиесиним: ударники, стало быть, и отстающие. На противоположной стене схематичный пожарник поливал из шланга объятый пламенем дом; наличествовало и сакраментальное «01».
Пока Бронников немотствовал, все это разглядывая, ступени над его головой заскрипели, заухали; Семен Семеныч (как он наверху оказался? вторая лестница?) уже не в плаще, а в темно-сером костюмчике и белой рубашке, и довольно приветливо:
Герман Алексеевич, поднимайтесь! Только на перила там не очень шаткие.
Поднялся.
Распахнув дверь кабинета, хозяин вежливо пропустил гостя, предложил сесть и, только когда Бронников воспользовался стулом (хотел было подвинуть, маленько нарушив гнетущий геометризм расположения: дудки, привинчен), занял свое собственное место за куцым письменным столом, совершенно пустым, если не считать телефонного аппарата, графина, пепельницы и спичечного коробка.
Достав из кармана, прибавил к сему сиротскому имуществу початую пачку сигарет «Пегас».
Секунд двадцать молчали. Бронников взглянул направо-налево. Разглядывать, как и на столе, особо нечегосейф, Дзержинский на одной стене, Брежнев на другой, трехрожковая люстра. Окно наглухо закрыто плотными синими шторами. На сейфе почему-то желтый пластмассовый радиотрансляционный передатчик «Сибирь», какому место на коммунальной кухне.
Показалось, что Семен Семеныч смотрит в упор; вскинув взгляд, убедился, что так оно и было: откинувшись на стуле, Семен Семеныч задумчиво рассматривал его, как будто пытаясь для себя что-то решить.
Лицо у него было широкоскулое, смуглое, чистокожее; нос тонкий, с небольшой горбинкой; взгляд серо-зеленых глазясный, открытый; темные, зачесанные со лба назад волосы, в которых серебрилась седая прядь (даже сейчас, при искусственном свете ее хорошо было видно), придавали его облику мужественности; и если бы не выражение холодного любопытства, это лицо вполне годилось бы, пожалуй, для изображения на афишах и агитационных плакатах.
Так это позвонить-то?
Не работает, отозвался Семен Семеныч. Поломка на линии.
Ах, поломка, покивал Бронников. Понятно, понятно Такие деньги страна на вас тратит народные, между прочим! А у вас, бедолаг, и телефона нет. Что за несчастное ведомство!..
Семен Семеныч равнодушно пожал плечами.
Бронников уже чувствовал, как злой бес принимается щекотать горло: цап-царап коготочками! цап-царап! то ли рассмеяться налаживает то ли блевануть?
Семен Семеныч! сипло сказал он. Простите великодушно. Звание ваше я могу узнать?
Я удостоверение показывал
Да разве разглядишь! Вы своими удостоверениями как воробьи машете.
Вам мое звание ни к чему. Доведут по мере надобности.
Но позвольте!.. А как же мне к вам обращаться? Вылицо государственное. Так сказать, при исполнении. Не «дяденькой» же?
Семен Семеныч поднял взгляд от бумаг.
Герман Алексеевич, что вы паясничаете?
Отчего же! возразил Бронников. Бес щекотал все пуще: едва сдерживался, чтоб не расхохотаться. Вовсе нет! Просто хочется по форме, по закону!.. я же должен как положено ну хорошо, можно вас маршалом называть?
Хоть генералиссимусом, буркнул Семен Семеныч.
Отлично! обрадовался Бронников. Товарищ генералиссимус! Разрешите оправиться!
Семен Семеныч снова тяжело на него посмотрел, потом все же нажал какую-то кнопку.
Через несколько секунд дверь открылась, вошел чубарый парень в форме с сержантскими лычками на погонах и в руках у него был карабин, бодро блестевший плоским штыком.
Сердце оборвалось: именно в ту секунду понял нечто окончательное.