Встать! скомандовал сержант (Семен Семеныч, переложив ответственность на плечи конвойного, уже и вовсе не обращал внимания не происходящее, строчил себе и строчил). Вперед!
С усилием встал, двинулся; не могло, конечно, такого быть, но казалось, блеск штыка бросает вперед и под ноги синие блики.
Направо! Дверь открыть! Оправляйся!
Вопреки ожиданиям, за перекошенной дверью сортира обнаружился не унитаз, а вонючая буро-потечная дыра: как на вокзале, с двумя стальными подошвами по бокам; ржавый бачок смотрел с самого потолка. Пережив легкое остолбенение, потянулся было прикрыть створку.
Отставить!
Но
Оправляйся!
Пальцы не слушались. Деурез тоже заколодило.
Ну ты что тамморским узлом завязал? добродушно спросил сержант через минуту.
* * *
Оправились? поинтересовался Семен Семеныч, когда он снова сел.
Наилучшим образом, буркнул Бронников. Если это все, за чем привозили, разрешите откланяться.
Семен Семеныч откинулся на спинку кресла, вздохнул.
Зря вы со мной так, Герман Алексеевич. Я ведь по-хорошему хотел.
Да ну?
Серьезно.
У вас, видать, свои понятия Мордой об столэто «по-хорошему». Ногой по яйцам«со всем уважением».
А что мы? удивился Семен Семеныч. Что мы вам плохого сделали?
Из Союза выгналираз, ответил Бронников. Фактическисломали жизнь. Ни за что ни про что. Я же говорил тогда: не давал я ни в какой журнал никакой рукописи, не знаю, как она там оказалась На работу мешали устроитьсядва. У меня, между прочим, шесть изобретений в прежней жизни, а я сторожем по вашей милости. Теперь на улицах ловите, как собаку Жене сказал, что скоро будупозвонить не даете!
Перестаньте, отмахнулся Семен Семеныч. Что вы заладили! Говорю же: поломка на линии Что касается Союза вашего, мы вообще ни при чем. Это совершенно самостоятельная организация. Сами решают, что к чему И потом: зачем вам в конструкторское бюро, Герман Алексеевич? КБ для васчистая смерть. Там не попишешь, заметил он, усмехаясь. То ли дело в лифтерах! Не согласны?..
Бронников с усилием улыбнулся.
Ну конечно. Писателиони сами. Самостоятельная организация. Даром что генералы возглавляют А вывообще ангелы: во всем белом. И летаете высоко все видите. Знаете, кому что: кому в Союз, кому в конструкторское бюро, кому под лестницу.
Семен Семеныч вытряс сигарету, сунул в рот. Чиркнул спичкой, прикурил, глубоко затянулся. Кивнул приглашающе:
Кури́те.
Свои есть
Ожесточение в вас, сказал он, выдыхая сизый дым вместе со словами и глядя на Бронникова с таким выражением, как будто и в самом деле чего-то не понимал. Серьезное ожесточение. Ведь я ничего плохого не хотел. Позвонил пригласить к себе. Между прочим, у нас Олимпиада на носу. Ведем большую профилактическую работу. Вы в этой связи находитесь, некоторым образом, в круге нашего внимания Поговорить, просто поговорить! Заметьтене сотрудничество предлагал, а просто встречу!
Вот уж спасибо, ввинтил Бронников. Мне перед вами, Семен Семеныч, прямо поминутно расшаркиваться приходится. Благодетель вы мой.
А вы меня обхамили, печально сказал Семен Семеныч, пропустив мимо ушей колкость. Почему? И вообще: почему вам не живется? Пользуетесь всеми правами советского человека, верно?.. почему бы не жить как все, а? Объясните, если можете.
Бронников хмыкнул. Честно сказать, Семен Семеныч попал в самую точку: он и сам подчас задавался этим вопросом. Ответ в слова не облекался. Но все же был ясен.
Объяснения хотите. Что ж У вас собака есть?
Семен Семеныч не нарушил игры, кивнул:
Есть.
Охотничья, наверное?
Такса.
Норная, удовлетворенно кивнул Бронников. А у меня пудель. Черный. Как у Фауста, если понимаете, о чем я
Семен Семеныч презрительно скривился.
Да Пошли нынче утром в лес в Тимирязевский. С поводка спустил. Всегда на глазах, а тут вдруг пропал. Зовунету. Наконец появляется с важным видом Оказывается, нарыл какую-то падаль. Думаю, кошку. Крысы не хватит, чтобы так вываляться Должно быть, поздней осенью сдохла. А теперь оттаяла. И пришла в самую консистенцию. Вроде желе. А он в ней боками, боками и спиной. Перламутровая такая слизь.
Бронников покачал головой, Семен Семеныч хмыкнул.
Запахдыхание спирает. Зловоние окрестностей ада. Такой силы и густоты воньхоть ножом режь. Буквально атом или там молекулатут же горло перехватывает. Одним словом, иприт!
Вы, собственно, зачем мне все это?
Да вы дослушайте, я уже заканчиваю Ну вот. Я на него сгоряча орать. Сидеть, мол. Паразит, мол. Облизывается испуганно, к земле прижался: понимает, что провинился. В общем, скандал. А когда остыл, думаю: в чем, если разобраться, провинился пес? За что я на него наорал хуже фашиста? «Всяк следует своей природе» Нормальная охотницкая собака. Ищет способы отбить собственный запах. Ведь так?
Допустим.
Вы тоже, наверное, накричите с досады? Даже наказать можете. Вы ее поводкома она не понимает, за что. Но не кусается, а визжит. Визжит и боится. И любит вас. Вы ее по задуа она еще больше любит. И надеется, что простите. Ведь так?
Ну и что?
А то, что человекне собака, вздохнул Бронников. Он иначе устроен.
Морщась, Семен Семеныч загасил в пепельнице окурок. Помолчав с минуту, сказал:
Занятно Так или иначе, Герман Алексеевич, в преддверии Олимпиады мы не можем допустить, чтобы вы свободно орудовали за нашей спиной. Знаете, что советское правительство уже выслало несколько писателей? Войнович, Аксенов, Копелев. Вы, насколько мне известно, не состоите в Союзе, издевательски ухмыльнулся. Но все-таки: не боитесь, что с вами что-нибудь похожее случится?
А почему вы мне задаете такой вопрос? ощетинился Бронников. Обвиняете в чем-то?
Конечно. В клеветничестве. В распространении лживых фактов. В антисоветской деятельности. Семен Семеныч выдвинул ящик стола и достал какую-то папку. Забыли, что писали?
Я писал правду
Правда не требует частого повторения! заметил Семен Семеныч, развязывая тесемки. Это у вас навязчивая идея, а не правда. Сколько можно повторять: правда давным-давно обнародована.
На Двадцатом съезде? усмехнулся Бронников.
Именно.
На Двадцатом съезде все больше о том толковали, за какие грехи Хозяин своего брата коммуниста умерщвлял. За что участников Семнадцатого съезда в распыл пустил. Под фанфары-то назвали «съездом победителей», а потом-то оказалось«съезд расстрелянных»! Вот какую там правду искалисвою правду, партийную!.. А про Ольгу Князеву Хрущев на Двадцатом съезде и словцом не обмолвился. Да если бы и обмолвился! Если бы с высокой трибуны посетовал: мол, была такая несчастная беспартийная женщинаОльга Князева! Жизнь ее прошла так-то и так-то, хлебнула она того-то и того-то!.. Даже если бы так, что с того?!
Замолчал, задохнувшись. Перевел дух. Сердце тяжело бухало.
Почему я не могу повторить известную мне правду в художественной форме?
Это не художество, а антисоветизм, возразил Семен Семеныч.
Ничего подобного! снова вспылил Бронников. Мелькнула мысль: специально, что ли, доводит? Если на то пошло, это у вас тут антисоветизм!
Почему же? Семен Семеныч недобро сощурился.
Потому что Советы возникли как органы власти, формируемой по территориальному признаку! Органы власти, а не органы бутафории! И диктатуры партии над ними не предполагалось: они были призваны осуществлять рабочую демократию. А вовсе не партократию, если вам не понятно! Было такое? Откройте учебник по истории КПСС, убедитесь: было! Эту систему уничтожил Сталин! И до сих пор никто не пытается восстановить! А я бы, например, хотел это сделать! А вы мешаете, вы стоите на защите того, что есть! Кто же после этого антисоветчик?! Кто стоит на страже антисоветизма?!
Бронников говорил, понимая, что происходит совсем не то, чего бы он хотел. Он бы хотел сохранить статус-кво: ну да, есть такой писательБронников мало кому интересный. В прошлом был замечен в недозволительных действиях пусть и не по его воле они случились. А теперь, как дали разок по голове, затих сидит вахтером никуда не суется. И ладно, пусть сидит себе вот какое статус-кво хотелось бы сохранить.
А резкие слова, на которые умело провоцировала его эта сволочь, портили все дело.
(Между тем время незаметно скатилось глубоко за полночь, в голове звенело, томила жажда, мысли путались; статус-квовот что хорошо бы оставить в целости, вот!.. Почти забылось уже, что Юрец предатель а ведь так и есть!.. И почему, кстати, никто так и не полез в кошелку?.. И Кире, Кире позвонить! Ночь глухая!.. она уж сама небось Юрцу давно трезвонит не знает ведь, что все это по его милости! Иуда!.. Стоп, но почему в сумку не полезли?!)
Семен Семеныч уважительно покачал головой.
Да-а-а Ну вы даете, Герман Алексеевич. Будь у нас другие отношения, я бы вам в системе Политпросвещения местечко подыскал. Вот где лафа!.. Он мечтательно сощурился. Впрочем, если думаете, что удивили ученым монологом, то ошибаетесь. Я и не такое слышал. Пожалуйста.
Сунул руку куда-то под стол, чем-то там щелкнул, клацнули вдруг из коммунального громкоговорителя послышалось сначала шипение, а потом весь набор звуков, сопутствовавших, скорее всего, какому-то скромному застольюзвяканье вилок, стук, голоса; долетело несколько невнятных реплик: «Да ладно тебе!.. Тот еще деятель!.. Ничего подобного!..»; еще через секунду раздался вполне различимый, внятный голос, и несколько мгновений Бронников тупо вслушивался, пока не осознал, что голос этот принадлежит ему:
Ладно вам, граждане выпивающие, глупости говорить! Какой социализм? Если социализмэто смесь феодализма и рабовладения, тогда я соглашусь: да, у нас социализм! А если социализмэто такой строй, при котором государство способно обеспечить максимальный уровень справедливости при минимальности угнетениятогда извините!..
Вклинилось сразу несколько голосов, погомонили, потом опять Бронников:
Вот спасибо, разъяснил! А то мы не знаем, что марксистское понимание социализма к нам никаким боком не подходит! Самоуправление? карается хуже чем самоуправство! Отмирание государства? скорее мы сами сдохнем. А уж что касается отчуждения средств производства, то никогда прежде они не были так далеки от личности!..
Семен Семеныч снова щелкнул.
Хватит? Или еще послушаете?
Отчего же! сипло сказал Бронников и откашлялся, прочищая севший голос. Можно еще. Занимательно
Он перевел взгляд и стал тупо смотреть, как пальцы Семен Семеныча неспешно завязывают только что ими же развязанные тесемки Зачем, спрашивается, завязывает, если недавно развязал? Что в этой папке?.. И вдруг понял: да рукопись же, украденная у него рукопись!
Вот вы не верите, а я на самом деле с вами по-хорошему собирался, вздохнул Семен Семеныч, отодвигая папку. С одной стороны, и впрямь: во время Олимпиады вам в Москве делать нечего: не такой уж вы, прямо скажем, спортсмен. Поэтому возник план предложить вам поехать на это время в Фирюзу не бывали в Фирюзе?
Не приходилось, буркнул Бронников.
Чудное место! Рай божий на земле! Красота! Сады кругом! Ручьи! Соловьи! Щебет! Журчание! Фрукты свежие! Руку протянулперсик! Другую протянулабрикос! И в том раюпансионат Союза писателей Туркмении. Посидели бы месячишко, пока здесь олимпийская пыль не уляжется. На всем готовом а? Ведь как хорошо все могло бы устроиться!..
Ни секунды он в это не верили все же сердце (доверчивый, слабый кусок мяса) сжалось на мгновение: и правда, как хорошо все могло бы устроиться!
А вы вон чего, вздохнул Семен Семенович. Демонстрируете навязчивые идеи. К докторам вас надо, Герман Алексеевич, к докторам.
* * *
Так он оказался в западне.
И главным чувством стало отчаяние.
Позвонить Кире позволили через пять дней, уже когда насовсем в больнице прописался
Что же касается кошелки, то Семен Семеныч, вопреки всякой логике, интереса так и не проявил: и на предварительное освидетельствование к профессору Глянцу Бронников с ней таскался, и в тюрьму потом привез. Тюрьма оказалась вроде вокзала: огромный зал ожидания, наполненный гулом множества голосов, перегороженный рядом столов: по одну сторонуголые пассажиры возле своих вещей, по другуюлюди в серых халатах.
Раскрыв папку и тупо полистав, контролер спросил:
Что это?
Это?.. кандидатская! нашелся он.
Не положено, отрезал тюремщик.
Больше Бронников той слепой машинописной копии не видел.
Размышлял о ней абстрактнокуда все же делась?
Неужели зачитали?..
Сопоставив факты, с облегчением утвердился, что Юрец ни при чем: дело было не в «Технологии власти»: просто прослушивали, гады.
Закрытие
Пересиливал, пересиливал сони пересилил: проснулся, дернувшись и мыкнув.
Ты чего?
Степанов сидел на соседней койке, обеспокоенно подавшись вперед.
Что?.. Да ничего приснилась дурь какая-то
А-а-а, приснилось, понимающе протянул Степанов. Дурь, говоришь?.. Те-те-те видишь, вот и я говорю: сюда так просто-то не ло́жут.
Ну да
По неопытности, пожалуй, и возражать бы взялся насчет того, ло́жут сюда просто так или не ло́жут. Но четвертый месяц грозил вот-вот перевалить в пятый, и он давно уяснил, что спорить не нужно.
Монастыревская больница, 3 августа 1980 г.
Я тоже сначала не понимал, толковал Степанов.
Бронников встретил его уже в настоящем его состоянии, и не знал, такими же тусклыми были глаза Степанова прежде или нет.
Я ведь когда домой пришел и увидел, на самом деле с ума сошел хорошо, что полечили, хорошо.
Это он имел в виду: когда пришел домой и увидел обвалившийся потолок. Мокрый потолок упал на восьмилетнюю дочьона сидела за уроками. Девочка несколько недель пролежала в больнице. Сам же Степанов, перед тем два года обивавший пороги учреждений с просьбой сделать ремонт крыши, течь которой порождала массу неприятностей, а теперь довела до трагедии, кинулся в ЖЭК: «Какие вы коммунисты?! Вы бюрократы! Сволочи! Вы предали Советскую власть!..»
И доорался: сначала вызвали милицию он и там пытался объяснять, что к чему так все и вышло.
Степанов смотрел на него со слабой улыбкой и кивал, повторяя:
Хорошо, что полечили Хорошо.
Ну да, согласился Бронников. Хорошо, конечно.
Тебя тоже вылечат, убежденно сказал Степанов. Не будет снов плохих. Хорошие будут.
Ты хорошие видишь? спросил Бронников.
Я-то? Степанов задумался, посидел пригорюнившись, низко свесив голову; через полминуты закрыл глаза, мягко повалился на бок, подвигал худыми ногами, зарываясь под одеяло.
Бронников вздохнул.
Насчет снов Степанов, сам того не зная, был прав: сны являлись страшные. Чаще всего почему-то именно про фашистов. Вот и сейчас: концлагерь, что ли, немецкий это был?.. Обычно просто вбегали в дом, где Бронников (кажется, он снова становился ребенком, очень похожим на Лешку) от них прятался: неслись гулкой толпойкто в сером своем мышином, кто в дьявольски красивом черном эсэсовском: безжалостные, оскаленные, с автоматами. Неслышно скуля, он зарывался в какие-то ватные кипы, ворохи тряпья, по-собачьи рыл сено, укрываясь его мокрыми ошметками, кричал. Потом кто-нибудь толкал в плечо, а то и сам просыпалсяв поту, с бешено бьющимся сердцем.
Раньше такого не было. Ну приснится, бывало, что-то страшное но всегда какое-то абстрактно страшное, невнятное: отголоски пещерных ужасов. А фашисты? И почему именно здесь, в больнице, так одолели? При чем тут они?..
Во давит Степанов-то, сказал старик Никаноров. Ну пускай, что ж. Может, ночью спать не будет. Не обоссытся тогда
Степанова долечили, запах от его койки серьезный шел Ну да тут запахов и без него хватало. Вонью больше, вонью меньше
А уснеттак опять обоссытся, справедливо заключил Никаноров.
Говорил старик без злобы, по-доброму. Он и вообще в состоянии просветления выглядел мужиком житейски приемлемым; когда же накатывало, просто переставал вступать в контакт: погружался в себя и целыми днями, если разрешали поваляться, елозил по кровати, судорожно коля спичкой кусочки порванного в лоскуты тетрадного листа. Лоскутки были немецкими солдатами, на кровати шла война, Никаноров воображал себя то ли Жуковым, то ли самим ангелом мщения. Попав солдату в сердце, радостно смеялся, промахнувшись, сухо сообщал, что тот смертельно ранен. Ожесточение беспрерывной битвы занимало его дня три. По ночам тоже вошкался, ворча и вскрикивая; потом отпускало, приходил в себя