Если она заставит шкаф дурацкими книгами, то нескоро соберется навести там порядок, чтобы случайно не выдать свой тайник.
Если она целых десять месяцев не будет наводить порядок в шкафу, то станет изо всех сил скрывать его захламленность от эмоционально неуравновешенной начальницы-алкоголички.
Если ей понадобится скрыть захламленность шкафа от начальницы, она привалит книги раскладушками, оставшимися в библиотеке с тех пор, как в 1996-м тут недолгое время устраивали для детей послеобеденный тихий час.
Если она привалит книги раскладушками, они останутся в шкафу, пока в одну судьбоносную ночь некий мальчик их оттуда не вытащит, а до той ночи раскладушки так и будут долгие месяцы лежать в закрытом шкафу.
Если шкаф долгие месяцы будет стоять закрытым, библиотекарша наверняка украсит его дверцу картинками и плакатами, чтобы другим библиотекаршам не пришло в голову его открыть.
Если библиотекарша украсит дверцу шкафа, она использует картинку Конан-библиотекарь, большую наклейку с надписью Здесь царит покой, рекламный постер книги Если дать мышонку печенье, плакат-пособие по сердечно-легочной реанимации и салфетку из библиотечного кафетерия с автографом Майкла Шейбона.
Если она использует все эти вещи, начальница спросит ее: Это еще что такоеЗдесь царит покой? Что-то политическое? А еще начальница спросит: Я надеюсь, ты не держишь книг Майкла Шейбона в детском отделе? Зато, разглядывая все эти вещи на дверце, начальница и не подумает ее открыть.
Если начальница так никогда и не подумает открыть дверцу, она забудет, что вообще выделила библиотекарше шкаф, и к концу года предложит ей еще один.
Если она выделит библиотекарше еще один шкаф, она наверняка набьет его всяким хламом.
9Предшественник
Меня это просто убивает, сказала я.
Мы с Рокки сходили на фильм Эта прекрасная жизньсловно нельзя было дождаться, пока его покажут по телевизоруи теперь сидели в Паста Палас, за столиком в углу Рокки наматывал на вилку феттучини альфредо большим жирным клубком.
Выброси это из головы, говорил он мне. Никакого насилия тут нет, о помощи он тебя не просил, и вообщеты с ними даже толком не знакома. Перестань все время об этом думать.
Знаешь, какое на этих сайтах есть слово? Они называют гомосексуализм РСПрасстройством сексуального предпочтениятипа, это такое заболевание, которое можно побороть, и тогда ты больше никакой и не гей. Они говорят: У него РСП, как будто у человека дислексия или что-нибудь в этом роде.
Да, это черт знает что, но ты-то здесь при чем?
Но ведь я, возможно, единственный человек, который об этом знает, сказала я.
Мне хотелось рассказать об отметине, похожей на след от вилки, на лбу у Иэна, но я знала, что Рокки на это только многозначительно закатит глаза.
Ты ведь даже не его учительница, сказал он, как часто это делал, с набитым ртом.
Ладно, прости, согласилась я. Замолкаю.
Но я знала, что не перестану думать об этом.
Когда ты разговариваешь, я вижу твои феттучини, сказала я.
Рокки вытер рот и улыбнулся.
Я вижу твои феттучини, авторДоктор Сьюз, сказал он, и почему-то нам обоим это показалось ужасно смешнымкак и всегда, когда он переделывал мои фразы в названия детских книг. Слишком много текилы, авторМаргарет Уайз Браун. Он явно что-то занюхнул, авторЭрик Карл. Рокки произносил все эти фразы голосом отца, который знакомит сына с детской классикой.
Так о чем же нам поговорить? спросила я.
Обычно мы обсуждали фильм, который только что посмотрели, но Эта прекрасная жизнь меня то раздражала, то до слез огорчала, к тому же мы оба видели ее уже раз сто.
(Джордж Бейли, в отчаянии: Где моя жена?!
Кларенс, сущий ангел, страшно напуганный и огорченный: Тебе это не понравится, Джордж. Она закрывает библиотеку!
И вот она вбегаетв толстых очках, с охапкой книг, прижатой к бесполезной груди. Кошмарная Мери Бейли испортила себе зрение многочасовым чтением в темноте.
Как странно, что из всех профессий на свете лишь эта одна столь неразрывно связана с одиночеством, девственностью и женским отчаянием. Библиотекарша в свитере с высоким горлом. Она никогда не покидала родного города. Она сидит на выдаче книг и мечтает о любви.)
Вообще-то у меня к тебе просьба, вдруг произнес Рокки.
Какая? спросила я и откусила большой кусок пиццы, чтобы, если понадобится, пожевать подольше.
Мой двоюродный брат женится, в Канзас-сити. Двадцать пятого марта, если не ошибаюсь. Это суббота.
Мне пришлось проглотить пиццу, чтобы выяснить, правильно ли я понимаю просьбу.
Тебя нужно туда отвезти или ты меня приглашаешь? спросила я.
Я буду благодарен, если ты меня отвезешь, но вообще-то я собирался тебя пригласить.
Я откусила еще кусок. Мне не нравилось тут три вещи: свадьба, на которой я никого не знаю; путешествие на машине до самого Канзаса; размышления о том, что подумает Рокки, если я приму его приглашение.
Ты вполне можешь отказаться. Я вовсе не обязан появиться там с дамой. Просто было бы весело.
Я не очень-то сильна в таких делах, сказала я. Ты же видел меня на благотворительном вечереразговаривала с пианистом и с барменом, вместо того чтобы знакомиться со спонсорами.
Не знаю, зачем мне понадобилось подчеркивать, что с тех пор мы с Гленном больше не виделисьна самом-то деле после концерта у нас было еще два свидания.
Там не будет никого неприятного, заверил меня Рокки. Мой братвладелец блинной, абсолютно нормальный парень. Но не бери в головуне стоит того.
Я посмотрю, что там у меня в еженедельнике, сказала я. Хотя, знаешь, двадцать пятое марта По-моему, на тех выходных у меня была запланирована поездка в Чикаго. Но я посмотрю.
Я ведь могу и в самом деле, если что, поехать в Чикаго на выходные. В этот момент наш разговор потонул в крикеза соседним столиком заорал младенец. Прекрасный, благословенный крик.
Я как-то говорила, что никогда не встречала никого, похожего на Иэна. Вообще-то это лишь половина правды, так уж я устроена. Сейчас я поделюсь с вами своим настоящим воспоминаниемтем, которое пыталась вытеснить из сознания. Подумать только, ведь я даже не плачу вам за возможность полежать перед вами на кушетке.
В последнем классе школы мой друг Даррен как-то позвал меня в кинопроекторскую покурить. Вообще-то он не был мне другом, по крайней мере тогда. Он был для меня слишком крутмешковатые зеленые вельветовые штаны, светлые волосы, выкрашенные в розовый цвет с помощью шипучки Кул-Эйд, но в школе мы ходили на одни и те же спецкурсы, а значит, могли вести себя как друзья безо всяких там подготовительных этапов. До этого я еще не бывала в кинопроекторской: у меня было много разных странных увлечений, но аудио и видео к ним не относились. Впрочем, там все оказалось так, как я себе и представляла: куча выключателей и лампочек, да еще старая банка из-под краски, полная окурков. Я знала, что Даррен голубой, иначе непременно решила бы, что это у нас такое малобюджетное свидание. Он зажег две сигареты, и мы стали смотреть в окошко, за которым тянулись ряды кресел, и казалось, будто там, в зрительном зале, вот-вот произойдет что-нибудь интересное.
Он спросил, как я поживаю (за несколько недель до этого меня бросил парень, как раз перед встречей выпускников, и я притворялась, будто постепенно прихожу в себя).
Вот бы и мне стать лесбиянкой! вдруг воскликнула я.
Даррен раскрыл рот от изумления, он был ошарашен и задет.
Прости, поспешила я исправить дело. Я не хотела Я понимаю, что это ужасно трудно
Ты знаешь, что я голубой? спросил он.
Конечно же я об этом знала. Об этом знала вся школа. Все говорили о том, какой он храбрыйне скрывает своей ориентации. Слухи о его личной жизни всегда восхищенно обсуждали в школьном кафетерии.
Ведь я рассказал об этом только двоим. За всю жизнь.
Тогда я решилась на ложь.
У меня нюх на геев, сказала я. Такой необычный талант. Нет, правда, если не получится поступить в университет, я смогу на этом зарабатывать!
А
Он вздохнул и стряхнул пепел на какую-то приборную панель.
Вообще-то, может, это и в самом деле заметно, произнес он задумчиво. Моего папу это всегда беспокоило, еще с тех пор как мне было года три или вроде того. Он забрал у меня все раскраски.
Раскраски? Почему?
Наверное, я слишком сильно был ими увлечен. Потом он запретил мне играть с девочками, но мама сказала, что мне будет вредно всегда играть только с мальчиками, и тогда мне запретили играть вообще с кем-либо, кроме двоюродных братьев и сестер. Они католики. Ну, мои родители. То есть мои двоюродные братья и сестры тоже католики, но ты понимаешь, о чем я.
Мы разговаривали до тех пор, пока у меня не разболелось горло от сигарет, и, думаю, он был впечатлен, что я не подняла его на смех и разговаривала с ним об этих вещах так, как будто считаю все это совершенно нормальным. Думаю, восемьдесят процентов ребят из нашей школы повели бы себя точно так жевсе были бы просто счастливы вот так запросто поболтать с глазу на глаз с самим Дарреном Алкистом, но сам он, похоже, этого не понимал, а я не могла ему об этом рассказать, потому что тогда он узнал бы, насколько знаменит благодаря своей сексуальной ориентации, и это было бы для него слишком неожиданным сюрпризом. К тому же, если притвориться, что яединственная, кто может его понять, между нами, возможно, завяжется настоящая дружба, а он был куда интереснее и куда популярнее, чем остальные мои приятели. Я уже представляла себе, как мы сидим вместе в школьном кафетерии и обсуждаем проходящих мимо мальчишек.
С самого рождения, начал рассказывать Даррен, мне казалось, будто от меня отрывают разные части и вставляют на их место фальшивки. Ну, вот как в тот раз, когда папа унес все мои раскраски и подарил вместо них Лего, а еще потом в школе ребята смеялись над тем, как я хожу, и я придумал себе фальшивую походку, про которую все время надо помнить. А потом еще эта наша школа, господи! У меня как будто вынули сердце и воткнули вместо него кусок свинца.
Как Железному Дровосеку, сказала я.
Он недоуменно приподнял одну бровьбез усилий, словно только тем и занимался, что приподнимал одну бровь.
Дровосеку из книжки, а не из фильма, объяснила я. Там он сначала был настоящим, а потом отрубил себе руку и приделал железную, ну и так далее, пока не стал целиком из железа.
Он кивнул и рассмеялся, и у меня не осталось сомнений, что мы станем друзьями. Так оно и произошло: мы курили и наблюдали за уроками физкультуры, сидя на крыше гуманитарного корпуса; мы вместе готовили проект по литературеснимали фильм; он нарисовал жирафа на внутренней стороне дверцы моего шкафчика. А в моем школьном альбоме за тот год он написал зеленым фломастером: Моя дорогая Люси, если солдаты национальной гвардии Боливии когда-нибудь возьмут меня в заложники и подвергнут страшным пыткам, воспоминания о времени, которое мы провели с тобой вместе, помогут мне пережить эту боль.
Я несколько раз писала ему из колледжа, но он не отвечал. Потом до меня дошли слухи, что он бросил университет.
Самое противное, что вы и без меня знаете, что произошло дальше, ведь это так избито. Избито потому, что подобные истории всегда заканчиваются одинаково: бедная мама пытается вычистить дерьмо из штанов своего ребенка до приезда скорой, и именно эту деталь твои одноклассники, приезжая домой на каникулы из колледжа, обсуждают снова и сноване то, где он нашел пистолет, не то, почему он это сделал и сколько раз пытался сделать раньше, но именно историю про дерьмо в штанах и про то, как мать отчаянно вытирала его полотенцем, как будто это что-то меняло, как будто ей не хотелось, чтобы их семье пришлось краснеть перед судмедэкспертом.
Вернувшись после похорон в колледж, я извела друзей разговорами о том, что могла предотвратить случившееся, если бы вовремя произнесла нужные слова, и о том, как много было у меня возможностей ему помочь, которыми я так и не воспользовалась. Я просто оказалась плену этой избитой ситуациив одном из сценариев, из которых приходится выбирать, когда кто-нибудь умирает. В действительности я не чувствовала ничего подобного. Я с тем же успехом могла бы снова и снова повторять: Он был так молод, у него вся жизнь была впереди!, или На его месте должна была быть я!, или Как же мог Господь Бог допустить такое?. Ни одна из этих фраз не передавала бы того, что я чувствовала на самом деле, просто мне почему-то доставляло удовольствие снова и снова рассказывать всем одно и то же.
Только пять лет спустя меня вдруг как обухом по голове ударилоудар был тяжелый, точь-в-точь как то свинцовое сердце Даррена: а ведь я и в самом деле виновата в том, что произошло, и все остальные виноваты. Потому что и в самом деле были вещи, которые мне следовало ему сказать. А когда Брайан Уиллис пошутил на математике, что Даррен опоздал, потому что кто-то в душевой уронил мыло, мне бы следовало встать и расквасить его распухшую конопатую рожу.
Вот онамоя тайная мотивация, мое душераздирающее оправдание, мое желание наверстать с Иэном то, что не было сделано тогда. Едва ли мне удалось бы убедить суд присяжных, что одного этого довольно, чтобы оправдать мой поступок. Но, думаю, история с Дарреном сделала меня более злым человеком. Уж с этим-то вы должны согласиться: несмотря на комфортную жизнь и чувство юмора, я все-таки была довольно злой. Мне доставляло удовольствие обвинять других во всех грехах. Когда я слышала об идиотах вроде пастора Боба, меня просто распирало от ярости. У меня внутри все буквально клокотало. Даже недели спустя, сидя за рулем автомобиля, я с такой страстью перемывала кости всем пасторам бобам на свете, что водители ехавших впереди машин, глядя на меня в зеркало заднего вида, наверняка думали, что моя прочувствованная тирада адресована бывшему любовнику.
Каждое утро по дороге на работу моя ругань в адрес пастора Боба прерывалась появлением Джанет Дрейк, бегущей по Воксвинг-авеню в любую погодудаже когда тротуары были покрыты льдом. Должно быть, я видела ее каждый день два года подряд, просто мне никогда не приходило в голову, что всякий раз это был один человекв том же розовом спортивном костюме, с теми же острыми локтями, до тех пор пока я не повстречалась с ней лично. Она всегда бежала в северном направлениивозвращалась откуда-то домой. От их дома можно было пешком дойти до библиотеки, но я каждый раз встречала ее в таком месте, откуда мне оставалось ехать до работы еще минут десять. Интересно, сколько это было в милях? И сколько она уже успевала пробежать до нашей встречи? В спортзале я тоже часто ее встречала: она была там в пятнадцать минут седьмого, когда я приходила в зал после работы; и в семь часов, когда я пулей пролетала мимо ее беговой дорожки, надеясь, что она меня не узнает, она все еще была там. Когда же она успевала портить Иэну жизнь?
Мисс Гулл?
Да, Иэн?
Он навалился грудью на мой стол и едва его не опрокинул. Соня была наверху, в последнее время она все чаще оставалась там, пока Иэн выбирал себе книги. Я ломала голову, в чем тут дело: то ли она так безоговорочно доверяет Иэну, то ли ей просто наплевать на указания Джанет Дрейк. Соня по-прежнему наивно полагала, что Иэн здесь у нас каждый раз играет в Миссию Ноя. С тех пор как установились холода, Иэн разработал новую систему транспортировки книг: одну он заталкивал в штаны спереди и однусзади, и под зимней курткой их не было видно.
Вы будете работать на Рождество?
На Рождество? переспросила я. Нет. С двадцать четвертого по двадцать шестое библиотека закрыта. Так что сегодня последний день, когда можно взять книги.
Он сполз на пол, и теперь мне его не было видно.
То есть вы не работаете не только на Рождество, но и в два других дня тоже? произнес он в отчаянии. То есть библиотека закрыта целых ТРИ дня?
Боюсь, что да.
Иэн снова стоял, лицо у него было красное и сморщенное, как у младенца, который собрался разрыдаться. Он с намеренной театральностью закрыл лицо руками и отвернулся от меня.
Иэн, это всего лишь три дня. Я попыталась его урезонить.
Он громко и часто запыхтел, плечи быстро заходили вверх-вниз в такт учащенному дыханию.
Иэн? позвала я.
Это несправедливо! закричал он во весь голос, и какая-то мама, читавшая своему малышу книжку в углу на ковре, оглянулась посмотреть, что произошло.