Господь помог. Путника подобрал караван, погонщик за малую толику позволил держаться за хвост навьюченного верблюда, так и прошагали бодро через всю пустыню. Опять же водой поделились. Истинно, велик Господь, значит, правильное решение принял бывший узник веры. Так за десять дней и добрался до Аккабы, поклонился благодетелям караванщикам и еще две недели искал пещеру Антония. Все говорили, что живет он где-то в Писпирских горах, но вот где именноникто не знал. Появлялся на людях Антоний редко, якобы было у него свое поле, где выращивал пшеницу, да ручей, из которого брал воду. А больше ему ничего и не надо было. Так говорили.
Прокл, ползая по горам, сбил ноги, разорвал хорошие кожаные сандалии, еще из Александрии, замотал ступни какими-то тряпками, подвязал лыком и без устали мотался, питаясь когда найденным, когда поданным. Да он и привык обходиться без еды. С водой вот было хуже: приходилось постоянно возвращаться к найденному ручью, набирать ледяную воду в выдолбленную продолговатую тыковкуи снова искать. Небольшая была тыковка, ненадолго хватало.
И все произошло, как водится, случайно.
Вышел на небольшое плато, обернулся. В очередной раз захватило дух от нестерпимой красоты: красные горы, бирюзовый залив меж ними, ослепительно голубое небо с нежными белыми облачками И видно-то как далеко! А когда насмотрелся и обернулся назад, то меж бурых камней заметил маленькое зеленое поле. Вышел к немуа поле-то так и дышит тонкими колосками. Вот и пещера, и маленький водопадик из ручья, каким-то чудом сюда завернувшего, рай для отшельника.
На камне у края поля сидел крепкий мужчина, лет так тридцати, насмешливо глядел на Прокла.
«Вряд ли это Антоний. Тот старше, это, видно, кто-то из гостей».
Совершенно верно! Япочитатель и верный слуга праведника Антония, весело отрапортовал тот. Будем знакомы. Иларион.
Улыбался он широко, всячески располагая к себе. Но как-то уж слишком широко и слишком располагая. Видно было, что хотел понравиться. И это немного настораживало.
Мое имя Прокл. А где сам старец?
Антоний? А в пещере, все так же, улыбаясь, оттарабанил Иларион. Он редко выходит. И к себе предпочитает никого не пускать. Так что, мой юный друг («Так себе юный», обиженно подумал Прокл), если вы хотите вкусить от мудрости старца, то лучше вам здесь сесть и терпеливо дожидаться, когда провозвестник истины и аскезы снизойдет до нищих духом.
«И чего он ерничает? Кто это, вообще?»начал закипать Прокл, но тут случилось невиданное.
Из пещеры выполз (вход был угрожающе низким) сухой старик с морщинистым лицом. В одной набедренной повязке, кожа вся сухая, как будто выгоревшая под страшным солнцем. Выбрался, сжимая что-то в руке, открыл рот, обнаружив почти полное отсутствие зубов, прокричал что-то непонятное, заикаясь и шепелявя, и швырнул в Илариона противной даже на вид субстанцией.
Тот привычно увернулся, субстанция шлепнулась о скалу и стала сползать по ней, распространяя запах нечистот.
Старик опять что-то прокричал, погрозил Илариону кулаком и ловко забрался обратно в пещеру.
Вот, Прокл, полюбуйся! У нашего мудреца сегодня плохое настроение. Но вообще-то он очень милый, очень умный и очень несчастный человек. Я пытаюсь ему помочь, но он почему-то совершенно не хочет эту помощь принять.
А ты, собственно, кто такой? Прокл хотел, чтобы эти слова прозвучали жестко, да какая там жесткость у тощего да слабого.
А я, мой юный друг, просто-напросто отставной легионер Преданного и Честного Десятого легиона Пролива. Вот и все. Пока мы стояли в Айле, наслушался всякого про великого отшельника Антония, вот и отправился к нему. Уж больно мне было интересно узнать и про спасение, и про то, что такое грех, и про чудодейственную силу молитвы. Глядишь, и бедный легионер чем бы пригодился благочестивому старцу. Вот только никак мы с ним общего языка не найдем
И давно вы так?
Чтоб не совратьлет так тридцать.
И мужчина засмеялся, увидев изменившееся лицо Прокла.
Хорошо-хорошо, в это трудно поверить. Пусть будет года три.
И что, все три года ты сидишь тут на камне, пытаясь с ним поговорить, а он три года бросает в тебя всякую дрянь?
Нет, конечно! Мы иногда вполне мирно беседуем. Кстати, крайне любопытно и познавательно. Я старцу говорил: пошел бы в мир, открыл бы свою школу, набрал учениковотбоя б не было. И благое дело, чистый профит опять же. Но он не слушает. Строптив, хоть и благочестив. На своем стоит: я, говорит, буду только с Господом беседовать и не желаю, чтобы меня от молитвы отвлекали. Вот так-то, Прокл. На этой почве и меня гонит от себя
Так и шел бы, неприязненно сказал Прокл.
Не могу. Иларион сделал вид, что не заметил вызова. Мы со старцемодно целое. Куда онтуда и я, такая, значит нам судьба теперь.
Так он же не хочет!
А это не важно. Это его дело. А мое делобыть с ним и всячески помогать ему.
Что ж, подумал Прокл, такая позиция вызывает уважение. Несмотря на явное нежелание Антония, человек посвятил свою жизнь служению, а это подвиг. Антоний служит Господу, ИларионАнтонию. Каждый на своем месте. Каждому по вере его. Пожалуй, этот отставной легионер не так уж и неприятен.
А как бы мне переговорить с Антонием?
А никак. Сидеть и ждать. Захочетсам выйдет.
До вечера старик из пещеры так и не вышел.
Только время от времени доносилось оттуда то ли завывание, то ли бормотание, потом снова все стихало. «Это Антоний так молится», догадался Прокл. Истово молился, по-настоящему, без устали, не повинность отрабатывал. И только к вечеру выполз наружу обессиленный, дошел до ручья, попил.
Есть будешь, Антоний? поинтересовался Иларион. Остался еще хлебушек-то.
Тот не ответил, внимательно рассматривая Прокла.
Ты кто? Из-за отсутствия зубов понимать его было трудно.
ЯПрокл, Антоний. Из Александрии.
Чего надо?
Мне рассказал про тебя Александр.
А, этот ханжа. Ну-ну. Пакости, небось, говорил?
Да нет. Сказал: фанатик.
Правильно сказал. Я фанатик и есть. Истинный фанатик: мне папский престол и самшитовый крест на парчовых одеждах не нужны. Мне Господь нужен, Всеблагий и Всемилостивый.
Это точно! подал голос Иларион. Кроме молитвы, этому праведному человеку ничего не нужно. Просто ничегошеньки. Даже как-то обидно становится.
Нишкни! грозно возопил Антоний. Молчи и никогда не говори о том, чего не понимаешь!
Да где уж нам, издевательски ответил Иларион.
Он опять разонравился Проклу. Зачем так унижать старца? Антонийчеловек праведный, это сразу видно, посвятил себя Богу, ты же сам пришел к нему, чтобы получить частичку его мудрости, так зачем же так? Слушай, впитывай и делай выводы, раз уж ты здесь. А этот отставной козы барабанщик чего-то строит из себя.
Э-э-э нет, брат Прокл! весело вскричал Иларион. Ничегошеньки я из себя не строю, я просто хочу понять
Антоний молча развернулся, еще раз хлебнул водички из водопадика и, согнувшись, пополз обратно в пещеру.
Видишь, презирает меня. Ненавидит буквально, продолжал так же весело бывший легионер. А за что? Вот спроси: за что?
Так понятно, за что, неприязненно буркнул Прокл. Ну что ты его достаешь? Зачем издеваешься?
Кто? Я? Да ни в жизнь! Иларион по-прежнему развлекался. Наоборот, я понять хочу.
Что ты хочешь понять?
Логику. Простую житейскую логику. И серьезную логику жизни. Но ни на один вопрос не получаю ответа. Только плевки, метание кала, ругательства или полное игнорирование моего присутствия. Почему? Только потому, что я задаю неудобные вопросы?
Нет! неожиданно раздался голос из пещеры, и вновь показалась голова Антония. Не из-за того, что задаешь неудобные вопросы. А из-за того, что ты не истину хочешь узнать, а вовсе напротив Князю Лжи служишь и меня пытаешься на его сторону затащить всеми силами, прости Всевышний!
Да Господь с тобой, Антоний! Иларион горестно покачал головой. Прокл потерялся окончательно и вообще перестал что-либо понимать в происходящем. Куда я тебя пытаюсь затащить? Только потому, что я спросил: «Зачем Всевышний создал женщин, если от них бегать и сторониться общения с ними?»
Именно! Именно поэтому! Ибо сам знаешь, для чего послано нам искушение, но прельщаешь пакостными вопросами лукавства ради!
Антоний опять исчез в глубине пещеры. Иларион развел руками:
Вот, Прокл, видел? Сие называется: «Иларион задал вопрос». Ну что в этом такого, что меня нужно всячески обзывать и честить?
Видишь ли, неуверенно начал Прокл, я, конечно, не большой знаток, но попробую тебе объяснить. По нашему учению есть два мира: мир материальный, тот, что окружает нас, и мир духовный, находящийся вне нас, но отражающийся в нашем сознании. Высочайшее благо для смертного человекаоторваться от мира материального и слиться с миром духовным.
Ну так и прыгните все вместе с высокой скалы, моментально, скопоми отправитесь в духовный. Нет?
Нет. Ибо по своей воле оставить этот мир мы не вправе. Только по Его воле. Поэтому мы молимся, чтобы приблизить тот час, когда мы соединимся с Господом в идеальном мире.
Так я ж о том и спрашиваю, я ж именно это и понять хочу! С какой целью создан тогда материальный мир? Если все так стремятся к идеальному и прекрасному духовному? Логичней было бы создать сразу духовный мир и жить в нем себе спокойно, без всех этих глупостей!
Лжец! Антоний, видно, не выдержал и снова вылез из своего убежища. Наглый и беспардонный лжец! Тебе ли не знать про первородный грех?
Ну да, терпеливо продолжал Прокл, раньше так и было: первые Его творения и жили в идеальном духовном мире вечного блаженства. Но потом ослушалисьи были изгнаны в этот мир, материальный.
Да что ты ему, змею, объясняешь-то! кипятился Антоний. Он это лучше любого из нас знает.
Иларион от души хохотал:
Антоний, душа моя, ну что ж ты так нервничаешь? Хорошо, представим, что так оно все и было. И материальный презренный мир был создан только для того, чтобы праведный человек отринул его соблазны и стремился вернуться туда, где ему по чину и место. Еще разпредположим, потому что все это намного сложнее твоей примитивной формулы. А теперь скажи мне: тот, кто вкусно ест изысканные блюда, сладко спит с прекрасными женщинами, имеет власть над другими людьми, покорными ему во всем, повелевает народами и сокрушает царства земныеесть ему место в духовном мире?
Нет! выкрикнул Антоний. Только праведный человек, праведный и благочестивый получит счастье сесть подле Всевышнего и вкусить вечное блаженство!
Хорошо, с покладистостью, за которой наверняка последует какая-нибудь каверза, согласился Иларион. Следовательно, в дивный светлый мир попадут единицы вроде тебя, Антоний? Или вот еще Прокл. Да?
Да. Но таких нас много.
Да нет, вас таких практически нет никого, тихо пробормотал Иларион, но Прокл его услышал. А громко легионер сказал:Так я тебе и предлагаю просто, быстро и максимально приятным способом вкусить это самое вечное блаженство! Что ж ты отказываешься-то, прости Господи?
Антоний покачал головой и плюнул в сторону легионера.
Чем дальше, тем больше по ходу разговора нарастало в душе Прокла странное чувство. Этот Иларион был вовсе не так прост, как показалось сначала. Веяло от него чем-то таким, не то чтобы неприятным, но внушающим опасение. Страхом от него пахло. Прокл после долгого ожидания мучений знал, как пахнет страх, и сейчас прямо-таки ощущал этот запах. Неожиданно стало заметно, что Илариону вовсе не весело, хотя он очень удачно изображал, как развлекается философской беседой с умными людьми. Что-то тут было не то. Ох, не то!
Прекрасно! продолжал тем временем странный легионер. А вот если бы вам сказали, что те, кто будут наслаждаться напропалую, пустятся во все тяжкие, те, чьи самые потаенные, самые низменные желания исполнятся, все равно попадут в духовный, идеальный, прекрасный мир, то сколько бы людей продолжало молиться и избегать соблазнов?
Да уж остались бы такие люди, ответил Антоний. Но ты этого не поймешь. Потому что нет выше наслаждения, чем такое подвижничество. Ты считаешь, что гурманэто тот, кто жрет за обе щеки паштет из ласточкиных языков, а я считаю, что гурманэто тот, кто ест грубый хлеб, сделанный собственными руками, но приправленный искренней молитвой, осененный благодатью Господа. Ты считаешь, что упиваться властью над другимиэто прекрасно, а для меня прекрасноеупиваться властью над собой. Ты считаешь, что нет слаще податливого женского тела, а я считаю, что нет слаще наслаждения укрощением плоти во имя великой цели.
Ну да, прервал его Иларион, а как же род человеческий? Не будет продолжаться, коль скоро все плоть начнут укрощать.
Глупости! отрезал Антоний. Всегда и везде найдутся те, кто извергнет семя во имя будущих поколений. Но нужны и те, кто, презрев плотские наслаждения, насладится духовным. Неужели эта простая мысль так тяжела для твоего понимания? И вообще, почему ты пришел именно ко мне, а не к бесчисленному сонму грешников, которые бы с радостью откликнулись на твое предложение?
На какое предложение? встрял Прокл.
Иларион отмахнулся:
Грешники мне как раз ни к чему. Вот уж кто не нужен, тот не нужен. Потому я и пришел именно к тебе. Ибо ты есть тот, кому это все предназначено, но я никак не могу понять твоей логики.
И не поймешь. Я тебе уже столько раз объяснял, а ты просто не хочешь понять.
И не пойму. Если тебе это ничем не грозитвообще ничем! то почему хотя бы не попробовать пожить другой жизнью? Просто попробовать. Из интереса. Познать другие творения Всеблагого, посмотреть, как устроен мир, испытать власть над людьмиисключительно с самой благородной целью. Например, призвать как можно больше людей к посту и молитве во славу Его? Разве не этого Он хочет?
Откуда я знаю, чего хочет Он? Мне Его пути неведомы. Мне ведом только мой путь. Им и иду. С какой стати мне его менять?
Антоний залезв очередной раз! в свою пещеру, давая понять, что разговор окончен.
Иларион молчал, глядя куда-то в сторону. Улыбка сошла с его лица, похоже, он над чем-то мучительно размышлял. Потом вытащил откуда-то шерстяной плащ, кинул Проклу.
Ложись спать, Прокл. Завтра новый день. Хлеб будем печь. Вон там, у камней ложись, в пещере все равно места нет.
Всю ночь Прокл ворочался, то проваливаясь в спасительную дрему, то мучаясь самыми разными мыслями, то перебирая сказанное накануне и пытаясь понять, что бы это значило. Слышал, как выползал из своего убежища Антоний, что-то бурчал, забирался обратно.
Встал невыспавшийся, разбитый.
Иларион уже прилаживал жернова маленькой ручной мельницы, Антоний подтаскивал мешок, дружно крутили камни, превращая зерно в грубое подобие муки. Добавляли воду, замешивали тесто, разводили огонь в самодельном очаге, выпекали толстые негнущиеся лепешки, с одной стороны горелые, с другойсырые. Но это все равно была еда. Не хлеб, конечно, опресноки, но только так и питался Антонийпресные лепешки да вода. Зато ни от кого не зависел, ни к кому на поклон не ходил, милости ни от кого не ждал. Сам выращивал хлеб, тут уж как Господь даст сколько вырастет на крохотном поле, столько и слава Богу. На все Его воля.
Хочешь не хочешь, а так же ели все, кто к нему приходил. Никто тебя не звал, получил свой кусокскажи спасибо. Хочешь разносоловвыход вон там, никто никого не держит.
Ну Проклу-то после тюрьмы и скитаний все равно было, он и горелой лепешке рад, а Иларион, похоже, вообще ничего не ел. Что было странно. Мужчина он крепкий, мускулистый, как-никак бывший легионер, а вот не ел ничего. Во всяком случае, Прокл не видел.
Да и Антоний едок был так себе. Пару раз отломил по кусочку, пожевал, водой запили обратно в пещеру. При таком расходе хлеба оставалось еще на пару дней.
Прокл очень хотел побеседовать со старцем, да все как-то случая не представлялось: пока работали, не до того было, а как только выдавалась свободная минутка, Антоний забирался в пещеру и молился.
Иларион же, по своему обыкновению, то сыпал шуточками, то неожиданно замыкался и будто смотрел куда-то внутрь себя. С Антонием они больше не разговаривали, сухо перекинулись парой фраз по делу, пока хлеб пекли, да и все.
Эх, как бы остаться с отшельником наедине, без этого назойливого солдафона с его примитивным подходом и житейской логикой? Прокл ломал себе голову, но решение пришло неожиданно, и со стороны, откуда не ждали.