И конечно, нелегко каждодневно сохранять хорошее настроение, особенно если и раньше-то характер у тебя был, что называется, не сахар и тебя частенько одолевали черные мысли. Однако разве можно сдавать в архив, выбрасывать на свалку сорокашестилетнего мужчину только потому, что он ослеп?
Эрмантье встает из-за стола. Напрасно он без конца перемалывает одни и те же думы, может, это и есть неврастения, депрессия, как говорит Кристиана? Ощупью он добирается до кровати, лениво растягивается. Разнеженный отдых, бессмысленное фланирование, нет, не может он смириться с таким существованием, с такой плачевной судьбой. Он поворачивает ручку нового радиоприемника, огромного «Филипса», установленного в его комнате, и зевая начинает искать что-нибудь интересное. Одна музыка! В музыке он ничего не понимает. Он снова зевает. А все-таки он, видно, немного устал. Как странно сказал, однако, Клеман: «А может, есть кое-кто другой, кого следовало бы сначала проверить». Что он имел в виду? Джаз сменяется пением. Эрмантье задремал. Издалека до него доносится голос диктора, читающего сводку погоды:
Порывистый восточный ветер в Бретани и Вандее ненастно, местами дожди
Он успевает подумать, что метеорологи опять попали впросак. И отдается воле волн глаза его внезапно прозревают. Он видит улицы, сады, яркие краски.
Ему снится сон.
III
Все началось на следующий день. А может быть, через день. Хотя нет, ведь Максим приехал накануне. И это единственная надежная точка отсчета. Да-да, единственная, потому что дни идут за днями и все они до того похожи один на другой, что разобраться в них нет никакой возможности. Да и зачем ему знать, какой день? В это нескончаемое тоскливое воскресенье Эрмантье чувствовал себя потерянным. Максим приехал накануне, и первые его слова прозвучали непреднамеренно жестоко:
Выглядишь ты неважно, старик!
Эрмантье задело это слово«старик». Максим всего на четыре года младше его. Но он всегда относился к нему как к мальчишке. Он его крестный отец. И вот теперь Максим готов при первом удобном случае подчеркнуть свою независимость, позволяя себе даже говорить с ним слегка покровительственным тоном. Эрмантье следовало как-то отреагировать на это. Но он смолчал, стал нервничать и, недовольный, ощущая какую-то неясную тревогу, пораньше ушел к себе в комнату. Он долго сидел у окна, слушая, как поют цикады. Внизу тихонько, чтобы не беспокоить его, разговаривали Кристиана с Максимом. Потом и они легли. Позже кто-то ходил по саду, и слышно было, как Клеман, вздыхая от восторга, произнес:
Луна-то сегодня какая!
Сколько боли могут причинить слова, самые обыденные слова! Эрмантье разделся и бросился в постель, уткнувшись носом в стену, чтобы не думать больше о луне, которая, должно быть, прочертила в комнате широкую голубую полосу. Спал он мало, прислушиваясь к малейшему шороху, отсчитывая часы по ударам колокола местной церкви. Они звучали вдалеке один за другим, и воздух был настолько сух, что отзвук ударов долго, очень долго не умолкал становился все тише и только потом угасал. Раньше ему никогда не приходилось замечать, до чего мелодичен звук колокола. Цикад тоже как будто прибавилось. Ночь звенела от их нескончаемой трескотни. Эрмантье повернулся. Ему было нестерпимо жарко. Хотелось обратно в Лион. Но почему, он толком не понимал. Здесь ему гораздо удобнее и лучше. Вот именно, пожалуй слишком уж хорошо. Вернее, лето чересчур хорошее. Ведь, по сути, эту виллу в Вандее он купил потому, что здешний климат напоминал ему Лион: мелкая изморось на рассвете, сумрачные закаты, влажный ветер, нагоняющий облака. Что его теперь больше всего раздражало и утомляло, так это солнце. С самого раннего утра оно было здесь, принося с собой рой жужжащих насекомых. Надо было закрыть ставни, но даже стены от него не спасали: паркет начинал скрипеть, одежда прилипала к коже, вода отдавала болотом. Эрмантье всерьез подумывал вернуться в Лион. Там ему тоже будет жарко, но рядом со своим заводом он забудет этот каждодневный праздник света, от которого у него все больше сжимается сердце.
Он заснул. На другой день ему вдруг захотелось сбросить шикарный фланелевый костюмего раздражали отутюженные складки брюк. Он отыскал на вешалке то, что именовал своим «эмигрантским» костюмом: старые бесформенные штаны и такой же пиджак. В этой ветоши он чувствовал себя свободно и только посмеивался, когда Кристиана выговаривала ему: «Ступай через черный ход, там тебя никто не узнает». Сначала он подумал, что ошибся: брюки не держались на животе, а пиджак болтался на груди. Он порылся в карманах и тут же обнаружил свой старый рыбацкий нож, обрывки веревки и прочую ерунду, которую любил таскать с собой во время отпуска. Что же это такое?.. Значит, он так похудел! Сколько же он потерял? Пять, шесть килограммов? У пояса можно просунуть кулак.
«Не может быть! решил он. Я совсем спятил!»
И он машинально стал ощупывать бока, бедра, проверяя, не выступают ли кости. Если он так похудел, то уже в Лионе должен был бы Впрочем, оба серых костюма были сшиты на заказ в июне, когда он еще лежал в клинике. Ему вспомнились перешептывания Кристианы с Юбером, замешательство Блеша, когда он спросил его в то утро напрямик, наигранная веселость Максима, воскликнувшего: «Для тяжелораненого ты держишься весьма и весьма!» Черт возьми, Лотье наверняка дал им наказ: «Главноеоптимизм!.. Чтобы он ни в коем случае не догадался» Стало быть, это настолько серьезно? А между тем на аппетит он не жалуется. И никаких головокружений или там слабости. Временами, правда, у него возникает ощущение, что вот-вот появится вдруг нечто и накинется на него. Но разве это не вполне естественное последствие ранения?
Максим!
Он кричал что было силы, и вопреки его воле в голосе слышалась тревога.
Максим, послушай!
В коридоре зашаркали тапочки, и дверь открылась.
В чем дело, старик? Что стряслось?
Максим, ты должен сказать мне правду, причем немедленно. Говория обречен?.. Только не раздумывай и не прикидывай. Давай, выкладывай!
Максим расхохотался, а Эрмантье, придерживая одной рукой болтающийся на нем старый пиджак, наклонился вперед, стараясь угадать, насколько искренен этот смех, проверить его чистосердечность. Максим смеялся, чтобы выиграть время. И на этот раз он снова собирался солгатьиз сострадания.
Обречен? молвил Максим. Какой вздор!
А это? вскричал Эрмантье. Это?
Он взялся за борта пиджака и запахнул их на груди, словно пальто, чувствуя, как губы его дрожат от гнева, стыда и бессилия.
Ну и что? возразил Максим. Ты немного похудел, вот и все.
Немного!
Э-э, нечего драматизировать! Твое к тебе вернется.
Эрмантье протянул руку, надеясь схватить брата, но встретил только пустоту и сжал кулак.
Максим будь откровенен! Думаешь, я не слышу, как вы шушукаетесь не понимаю ваших недомолвок? Что-то тут есть. От меня что-то скрывают Значит, это настолько чудовищно!.. Ведь имею же я право знать, в конце концов!
Да говорю же тебе, ничего нет, черт побери! Если бы ты поменьше тратил нервов на свои заводы, лампы и прочую ерунду, ты бы уже давно поправился. Только вот беда: ты не хочешь жить как все нормальные люди. И если бы ты был Господом Богом, то наверняка изобрел бы какую-нибудь работенку и на воскресенье. Что ты там еще выдумал? Кристиана говорит, будто ты собираешься вернуться в конце августа? Почему тебе не сидится здесь?
Немного успокоившись, Эрмантье присел на кровать. Нет, Максим не лжет. Он фамильярен, зубоскалит как обычно, со свойственной ему самоуверенностью, однако в это утро Эрмантье нуждается именно в таком, грубоватом, обращении.
Кому-то надо же работать, проворчал он. Думаешь, я не понимаю, почему ты приехал на лето сюда? Тебя опять обобрали Возьми сигарету. Пачка должна лежать на ночном столике Она хоть стоит того?
Максим рассмеялся без всякого стеснения. То была не первая его исповедь, и Эрмантье, хоть и напускал на себя строгость, относился к нему с сочувствием.
Недурна, признался Максим.
Выкладывай все. Опять какая-нибудь официанточка? Хорош, нечего сказать.
Прошу прощения, но она артистка Состоит в труппе Маллара, так что
Дублерша?
Она? Ничего подобного. Представь себе, старик, играет классику.
Послушай, Максим, прошу тебя: чуточку почтения. Какой я тебе старик? Сам не знаю, с какой стати я слушаю твои глупости.
Ты первый начал.
Ладно! Она дорого тебе обошлась?
Порядочно.
Ну разумеется! Артистка за это следует платить.
Как будто ты что-нибудь в этом смыслишь.
Каналья! усмехнулся Эрмантье. Явился сюда, чтобы поправить свои дела. Приглашение в Ла-Больэто, конечно, выдумка?
Нет, не совсем. Если бы я захотел но теперь, после того как она сбежала, сердце не лежит.
И тебе легче было бы справиться со своим горем, если бы ты не сидел без гроша.
Само собой.
Тридцати тысяч хватит?
Это позволит мне продержаться если жить расчетливо. А я считать не умею.
Тридцать пять тысяч. И ни гроша больше. Возьми мою чековую книжку в серых брюках. Ты и в самом деле думаешь, что если я хорошенько отдохну и буду следить за собой
Конечно, а главное, если ты не будешь без конца пережевывать одни и те же мысли если ты оставишь свои мозги в покое! Они у тебя, небось, затвердели как орех, ты все соки из них вытянул А что, если я поиграю немного на саксофоне, нервы у тебя выдержат?
Эрмантье пожал плечами.
Все равно ведь сделаешь по-своему! Один вред тебе от этого саксофона! Думаешь, я не слышу, как ты кашляешь? Ну, давай чек, я подпишу А теперь ступай. Дай мне одеться.
Спасибо, сказал Максим. А знаешь, несмотря на твой людоедский вид, душа у тебя нежная, Ришар.
Черт бы тебя подрал! Оставь же меня в покое!
Эрмантье встал, снял с себя старую одежду и бросил в шкаф.
Ему стало гораздо легче. Максим прав. Никакого переутомления. Никаких бесполезных усилий. А главноеничего раздражающего. Он прошел в ванную, побриться. Еще одна мелочь, которая постоянно выводит его из себя. Почему он упорствует, продолжая пользоваться опасной бритвой? Ради бравады! Чтобы не менять привычек. И каждое утро начинается изнурительная борьба. Кисточка для бритья падает в горячую воду, мыло теряется на стеклянной полочке Эта смешная повседневная баталия изводит его. Тем не менее и на этот раз он побрился на ощупь, рыча будто раненый зверь.
Спускаясь, он был вне себя от ярости.
Завтрак для месье готов, сказала Марселина.
Видно, и в самом деле не осталось в сутках ни единого часа, который не был бы отравлен! Прежде завтрак был для него приятной церемонией, он обожал эту ни с чем не сравнимую интимную обстановку. Какая радостьвдыхать запах кофе. Намазывать масло на теплый хлеб. Разворачивать утреннюю газету. Пробегать глазами крупные заголовки, биржевую сводку, колонку происшествий. Корочка хлеба хрустела на зубах, кофе был крепкий, немного густой. Потом сигарета, а Бланш тем временем уже подавала ему пальто, шляпу, перчатки Черт Вот это была жизнь! А теперь
Если месье желает сесть
Оставьте! Уж сесть-то я и сам сумею!
Эрмантье нашел намазанные ломтики хлеба слева, сахарницу справа: пожалуй, скоро ему, чего доброго, станут повязывать на шею салфетку. Он уткнулся носом в чашку, стараясь есть быстро, словно провинившийся ребенок, с одной только мысльюукрыться поскорее на веранде. Там по крайней мере, сидя в своем шезлонге, он выглядел вполне прилично.
Солнце уже палило вовсю. Из поливочного фонтанчика, установленного на краю аллеи, одна за другой чуть слышно падали на цемент капли. Позади дома, на ступеньках, ведущих в кухню, Клеман рубил дрова. «Хорош я, должно быть», подумал Эрмантье. Он потрогал щеки, шею. Если бы можно было хотя бы на мгновенье увидеть себя в зеркале! Пальцы, даже самые ловкие, не могут определить, насколько обвисла кожа около рта, а тем более установить болезненную бледность возле носа или на щеках. Он вздохнул, безвольно опустив руки, потом, вдруг спохватившись, потрогал обручальное кольцо. Оно не болталось, а, напротив, по-прежнему образовывало впадину у основания его безымянного пальца, крепкого и волосатого. А ведь обычно в первую очередь худеют именно руки. Обычнода. К тому же руки других. Ну а как у него? Разве он похож на других? «Вы чудом выжили», сказал Лотье. К черту Лотье!
Он уселся поудобнее. И тут различил чуть слышный шорох на каменных плитах веранды. Он то приближался, то удалялся, то вовсе смолкал. Боже, какая приятная неожиданность! Эрмантье приподнялся на локте, позвал:
Рита! Рита, это ты Поди сюда, моя красавица!
В ответ послышалось пронзительное мяуканье.
Подойди же. Тебя пугают мои очки?
Он снял очки. Кошке он не страшился показать себя. Она тотчас прыгнула к нему на колени, он стал гладить ее, а кошка, выгнув от удовольствия спину, блаженно перебирая лапами по животу Эрмантье, тихо и нежно мурлыкала.
Ты, моя лапочка, тоже похудела. Бедный мой звереныш!
Эрмантье судорожно теребил кошку, чесал ей за ухом, гладил шею. Она упала набок, приподняла лапку, чтобы его нервные пальцы спустились к ее соскам, где шерсть становится шелковистым пухом, едва прикрывающим влажную кожу.
Старушка Рита! Ты почувствовала, что я здесь, а? Хорош я, да? Тебе не кажется, что я похож на сову?
Ему не нужны были глаза, чтобы увидеть Риту. Он знал, что она белая в ужасных желтых пятнах. Кристиана звала ее Рыжей. На время их отпуска кошка покидала свой домнечто вроде бакалейно-табачно-пивной лавочки, находившейся в поселке в километре отсюда, и поселялась у них в поместье, смиренная, но упрямая, жадная до ласк. Она следовала за Эрмантье по пятам и даже ходила на пляж. Он взял бы ее с собой в Лион, но Кристиана терпеть не может животных.
Милая моя Рита! Что с тобой? От тебя остались кожа да кости, честное слово!
Рука его скользнула по тощему хребту, по хвосту, похожему на узловатую веревку. И вдруг он вздрогнул, чуть было не сбросив кошку на пол.
Марселина!
Он вцепился в подлокотники шезлонга, содрогаясь от отвращения, точно обнаружил у себя на коленях выводок гадюк.
Я здесь, месье.
Марселина Кот, что у меня на коленях Какой он?
Это кошка, месье.
Какого цвета?
Серая кошка.
Вы уверены в этом?
Несмотря на охватившее его смятение, он чувствовал, что она презрительно улыбается, но ему это было безразлично.
Серая в пятнах?
Нет, месье.
У нее нет рыжих пятен?
Нет, месье. Это маленькая кошечка с ангорской примесью.
Хвост у нее обрублен, так ведь?
Да, месье.
Прогоните ее.
Месье угодно, чтобы
Прогоните ее немедленно!
Он закричал, не в силах сдержаться. Испуганная кошка соскочила на пол, он слышал, как Марселина бежала за ней, хлопая в ладоши. Эрмантье никак не мог успокоиться. Сердце его бешено колотилось. Стало быть, теперь любая кошка И он даже не может узнать!
Он хотел встать, но ему почудилось, будто тут, совсем рядом, прямо перед нимстена. Ощущение было таким острым, что он поднял локоть, стараясь заслониться, и снова упал в шезлонг. Вернулась Марселина.
Кошка убежала, сказала она. Месье испугался, когда эта тварь прыгнула на него. Это всегда неприятно, особенно если совсем не ожидаешь.
Не пускайте ее больше, прошептал Эрмантье. Я не хочу, чтобы эта кошка сюда ходила.
Он медленно надел очки. Пальцы его все еще слегка дрожали. Сверху доносились звуки саксофона, Максим играл что-то веселое, и в доме снова все встало на свои места: веранда, гостиная, столовая, библиотека. И снова Эрмантье услыхал, как падают капли из поливочного фонтанчика Какой бред! Думаешь, что ласкаешь любимую кошку, и вдруг замечаешь, что держишь невесть что! Подлог, подделкусловом, обман. Эрмантье долго тер ладони о подлокотники шезлонга. Ему было приятно сознавать, что дерево есть дерево и что хоть окружающие вещи не предали его.
В холле послышался стук каблуков Кристианы.
Марселина! Где вы, наконец?
Каблуки в ярости прошествовали по каменному полу на кухне, потом приблизились к веранде.
Добрый день, Ришар. Марселины здесь нет?
Только что была, ответил Эрмантье.
Я рассердилась на нее. Я видела сейчас из окна, как она прогнала Риту.
Риту?
Ну да, Рыжую.