Налив в стакан воды из крана, Максим выпил несколько таблеток.
Кристиана, верно, воспользовалась этим, сказал Эрмантье. Ей ведь так хотелось все переделать! Она считала, что я приобрел заурядную виллу.
Что ты вообразил! Агостини заново сделал только крышу. А в остальном просто отремонтировал Взять, к примеру, комнату для гостей. Согласись, она нуждалась в ремонте Впрочем, Кристиана объяснит тебе все гораздо лучше меня.
Только телефон не удосужились починить, проворчал Эрмантье. Боялись, что я буду висеть на немиз-за завода
Снова рассмеявшись, Максим закашлялся, наполнил стакан водой из-под крана.
В спине колет Чертовски неприятно Чего ты себе напридумывал, шутник? «Что сделали с моей комнатой?» Если бы ты себя слышал! Какой тон, черт побери!
Ладно, проворчал Эрмантье. Тебя бы на мое место!
Он снова включил бритву, провел ею по щеке и остался доволен своей кожеймягкой, гладкой, свежей.
Я отлично понимаю, что стал невыносим. То мне кажется, что сам я изменился, а то начинает казаться, будто вещи стали не те. С тех пор как я перестал видеть Не знаю, как объяснить это Но все идет так, будто бы тело мое подменили и будто бы в то же время сам я попал совсем в иной мир, чужой и опасный.
Тебе следовало бы пользоваться тростью, заметил Максим. Легче было бы нащупывать путь.
Нет, ты не понимаешь. Речь не об этом. Например, вчера вечером в саду я почувствовал сильный запах сосны.
И ты тоже?
Как? Уж не хочешь ли ты сказать
Я просто хочу сказать, что вчера вечером я почувствовал сильный запах смолы. Вот и все. Я прогуливался вдоль дюн. На километры вокруг нет ни единой сосны. А между тем можно было поклясться, что шагаешь под соснами. Мне кажется, это было вызвано жарой и грозой.
Максим! Поклянись, что ты говоришь это не для того, чтобы только успокоить меня!
Честное слово, нет! Впрочем, я никак не могу понять, почему этот запах сосны встревожил тебя. Брось, старик, встряхнись Подожди, ты не то делаешь.
Максим взял бритву и осторожно провел ею по щекам брата, затем вокруг рта и возле носа. Это легкое прикосновение лучше всяких слов выражало то понимание и те дружеские чувства, силу которых так остро ощущал Эрмантье. Он не противился, покорно поворачивал голову, вытягивал подбородок, с трудом удерживая дрожь, когда длинные пальцы Максима касались его кожи.
Потрясающе! пробормотал Максим. Одолжи мне эту штуковину, я хочу испробовать на себе Ты никогда не был так чисто выбрит Немного пудрыи все.
Спасибо, сказал Эрмантье. Теперь я могу сказать тебе Вчера вечером я был страшно зол на тебя
Ба! Ведь не в первый же раз Наклонись, я слегка побрызгаю тебя одеколоном. Ты запустил себя! Причесываешься кое-как. Ну и вид у тебя Сядь, а то я совсем закружился.
Максим нажал на пульверизатор и причесал брата.
Правда, что Марселинатвоя любовница? спросил Эрмантье.
Максим свистнул сквозь зубы.
Какой ты любопытный! Конечно, она моя любовница. А чем я виноват, если все они так и липнут ко мне.
Он рассмеялся, ничуть не рассердившись, ибо никогда и ни к чему не относился всерьез.
Верно, это Кристиана тебе сказала? продолжал он шутливым тоном. До чего же она все-таки старомодна! И уж наверняка поведала тебе, что Клеман тоже увивается за малюткой и только ждет удобного случая, чтобы сцепиться со мной!.. Нет, не бойся. Я преувеличиваю. Клеман слишком почитает субординацию.
А знаешь, что он мне однажды сказал, этот Клеман, когда я посоветовал ему не увлекаться и не раздувать счета из гаража?.. Буквально следующее: «Месье думает, что я вор. А может, есть кое-кто другой, кого следовало бы сначала проверить, прежде чем винить меня»
Это он обо мне?
Конечно!
А ты, что ты об этом думаешь?
Ничего.
Максим бросил расческу на полку.
Ну, если так! молвил он. Голос его задрожал, стал неузнаваем. Они все против меня, хотя должны были бы, казалось Ладно! Сегодня вечером я уеду.
Ну что ты! возразил Эрмантье. Я только прошу тебя успокоиться. Оставь ты эту девчонку. Подлечись. Я чувствую, что ты тоже очень болен.
Это мое дело, бросил Максим, внезапно выйдя из себя. Я вор! Вот так история. Бедный старик, если бы ты только знал то, что знаю я
Приступ кашля согнул его пополам, и снова в стакан полилась вода.
Ришар! послышался со двора голос Кристианы. Ришар!.. Можно к тебе? Только что приходил почтальон.
Максим в ярости поставил стакан на раковину.
До вечера, буркнул он.
Останься! крикнул Эрмантье. Приказываю тебе остаться. Идиот!
Дверь в комнату захлопнулась. Эрмантье не шелохнулся. Максим? Приступ гнева. И ничего более. Он не уедет. Куда ему деваться с тридцатью пятью тысячами франков? Слова, все это одни слова. «До чего же я с ними устал, подумал он. Боже, до чего я устал». Он чувствовал внутри какую-то пустоту; такие же ощущения испытывает, верно, мертвое, сухое дерево. Жизнь его ничего больше не весила и не имела содержания. Каждое столкновение с реальным миром, их миром, все больше расстраивало его, лишало уверенности. Взять хотя бы эту розетку Мелочь среди всех прочих И все-таки, несмотря ни на что, розетка эта не давала ему покоя Почему она слева? Ну а почему бы ей не быть слева?..
В комнату вошла Кристиана.
Вы поссорились с Максимом? спросила она. Я видела, как он ушел разъяренный.
Нет-нет Пустяки.
Вы поговорили с ним о Марселине? Все улажено?
Почти что.
Почти? Я не узнаю вас, Ришар.
Он с трудом встал.
А письма? От кого они?
Одно от Жильберты, другое от ее жениха. В Лионе вроде страшная жара.
Вот как? Почту по-прежнему разносит папаша Курийо?
Да! Он сказал, что зайдет как-нибудь утром навестить вас.
Это не к спеху. Смотреть на такого красавца, как я! Кристиана, вы забыли сказать мне, что в доме работал Агостини.
Возможно Я наверняка забыла и много чего другого.
Он прислал счет?
Нет еще. Я могу попросить его прислать.
Не надо Клеман здесь?
Конечно.
Мне хотелось бы прогуляться Вам нужна машина?
Почувствовав, что она заколебалась, он добавил:
Если у вас есть дела, не стесняйтесь. Я могу подождать, времени у меня достаточно.
Вы не хотите, чтобы я поехала с вами? спросила Кристиана с какой-то робостью.
Хочу, прошептал Эрмантье. Я даже думаю, мне это будет приятно.
Тогда едем сейчас, пока не так много народу.
Слова вырвались у нее невольно. Она не решилась поправиться, и они умолкли, слушая жужжание огромной мухи, заблудившейся в складках штор. Эрмантье машинально потрогал шрамы под очками.
Я скоро, сказал он. Встретимся внизу.
Они были чужими друг другу более, чем когда-либо. Эрмантье в первый раз подумал, что если ему не суждено вернуться в Лион к концу сезона отпусков, он предпочел бы остаться в поместье один. Наверняка найдется какая-нибудь женщина из местных, чтобы готовить и заниматься хозяйством. Ибо, в конце-то концов, не исключено, что на него страшно смотреть. Блеш дрогнул тогда, во время их первой встречи; что касается старой Бланш, то, когда он попросил ее вернуться, она ответила: «Нет Теперь уже нет». А эти их недомолвки, намеки и та манера, которую они усвоили: брать вроде бы как разбег, прежде чем обратиться к нему! В таком случае на заводе еще с большим основанием Эрмантье застыл на мгновение перед зеркалом, затем, опустив голову, вышел из комнаты. В коридоре он снова остановился, вслушиваясь в молчание дома. Уродство всегда казалось ему достойным презрения. И вот он сам урод. Даже хуже, чем урод! Инвалид. Такого следует прятать от глаз. Но в этом уж конечно никто не признается. Будут и дальше лгать. Так что ему никогда не узнать, действительно ли
Тяжело поднявшись по лестнице, он двинулся на чердак с вытянутыми вперед руками. И тотчас узнал запах старых бумаг, пыли, сваленных в кучу чемоданов, который так любил. Он поднял над головой руку, нащупал дерево стропил, шершавое, местами растрескавшееся, утыканное ржавыми гвоздями. Форточка где-то тут, совсем рядом. Вот она! Рука его ухватилась за шпингалет с зазубринами, разрывая тонкие нити паутины, потрогала стекла. Замазка свежая. Стало быть, Агостини и здесь побывал. Эрмантье прошел под скатом крыши, ощупал обрешетку, на которой держалась черепица. Дерево было сухим и пахло лесопильней, досками, стружкой. Да, сделано все, что нужно. Вернувшись к двери, он поискал коммутатор, обнаружил металлическую трубочку, в которую были спрятаны провода. Агостини поработал на совесть, как положено, да и почему бы ему не поработать? Но по правде говоря, у Эрмантье зародилось иное подозрение, гораздо более страшное!
Он спустился вниз, на второй этаж, добрался до конца длинного коридора и вошел в комнату для гостей. Широко растопырив пальцы, провел руками по обоям. Поверхность их была холодной, гладкой. Старые обои местами были вздуты. А эти, похоже, наклеены совсем недавно. Какие они? Зеленые с золотой прожилкой? В день взрыва он охотно пожертвовал бы обеими руками, лишь бы сохранить хотя бы один глаз, лишь бы различать все хоть в тумане, а не вести эту жизнь мокрицы! Сориентировавшись, он нашел умывальник, потрогал кран. Фарфор казался хорошим на ощупь. Агостини не поскупился.
Эрмантье пошел по коридору, услыхал, как скрипнула половица, обернулся.
Юбер?
Никто не ответил. Никого нет. Зато он уверен, что на повороте лестницы никакое кривое зеркало не станет посылать его отражения. Лабиринт отныне пуст и темен. Ступенька за ступенькой он спустился вниз. Кристиана дожидалась его в конце вестибюля.
Клеман готов, сказала она. Куда вы хотите поехать?
Никуда. Хочу просто походить по песку, услышать море Здесь я начинаю задыхаться.
Она взяла его за руку, но не для того, чтобы вести: то было невольное движение, в котором, несмотря ни на что, крылось, возможно, не только сострадание.
Кристиана, прошептал он, как это мило с вашей стороны уделить мне час.
Заметив, что голос его прозвучал униженно, он почувствовал, как в груди снова закипает глухой, неодолимый гнев, с детских лет не перестававший бурлить в нем, словно крутой кипяток.
Работы, похоже, выполнены тщательно, продолжал он. Надо будет расплатиться с Агостини. Максим заверил меня, что и сад в хорошем состоянии.
Они дошли до пересечения двух аллей.
А знаете, на вашем персиковом деревце выросло три персика, сказала Кристиана.
Он не дал себе труда ответить. Перешагнув через бордюр, он протянул руку, пальцы его наткнулись на ветки, раздвинули листву и коснулись тонкого ствола, местами липкого от сладкого сока. Он уже не мог унять дрожь в руках.
Три персика, повторила Кристиана, хотите, я
А ведь верно. Эрмантье отыскал персики: пушистые, теплые, уже мягкие на ощупь. Вокруг его головы жужжали пчелы. Или, может, это внутри головы? Огромным усилием всего тела он переставил ногу назад, словно вытаскивал ступню из трясины.
Пойдем отсюда, пробормотал он.
Сев в машину, он зябко съежился. Машина свернула влево. Клеман, видимо, намеревался ехать по так называемой «частной дороге», узенькой и каменистой, пробиравшейся через тощие поля к дюнам. Туда или куда-нибудь еще, какая разница? Сунув правую руку в карман, Эрмантье незаметно вытер о платок большой палец. Затем указательным пальцем поскреб кончик ногтя, где еще оставалась вязкая влага. Точно таким манером ему хотелось бы поскрести и тот уголок в своем мозгу, где застряло воспоминание о пустой, совсем пустой клумбе. Ибо накануне вечером она была пуста. Во всяком случае, его руки сочли ее таковой.
«Бьюик» шел так мягко, что никаких толчков не чувствовалось, но в полуоткрытое окно проникал терпкий, насыщенный многими запахами воздух, заставляя вспоминать знакомые картины: открытое море, белые паруса, лошадей, пасущихся на краю пастбища.
Хотите немного пройтись? спросила Кристиана.
Очень хочу, слабым голосом ответил Эрмантье.
Я остановлюсь у мельницы, предложил Клеман.
Мельница Плентиво. Эрмантье чуть было не купил ее из-за вида на океан. А может, еще и потому, что крылья и весь механизм сохранились полностью. Плентиво, владельцы мукомольного предприятия в Жонзаке, переделали старую мельницу, превратив ее в уродливую виллу, куда сами никогда не приезжали. Эрмантье вышел из машины, принюхался к порывистому ветру.
Море очень спокойное, заметила Кристиана.
Он предпочел бы, чтобы она ничего не говорила и позволила ему идти на свой страх и риск. Впрочем, он без труда определил, где находится. Мельницаслева. Справаширокий изгиб берега, который, заостряясь, превращается в меловой уступ, низко нависший над водой и напоминающий крейсер на якорной стоянке. Впереди серое море. На горизонтескопление облаков, откуда с наступлением вечера будет доноситься громыхание далекой грозы. Эрмантье выпрямился. У него было такое чувство, будто он ускользнул из-под власти злых чар. Как жаль, что он не может сразу побежать к воде.
Пошли! сказал он. И двинулся вперед широким скользящим шагом, оставляя за собой на песке две борозды.
Давайте я провожу вас, Ришар! Не туда! Не туда! закричала она вдруг с испугом.
Если я даже упаду, проворчал Эрмантье, согласитесь, большого вреда не будет.
Мы на самой вершине дюны, запыхавшись, сказала Кристиана.
Эрмантье улыбнулся.
Послушать вас, так можно подумать, что речь идет о горе. А ведь это даже не дюна. И спуск такой пологий!
Возвращайтесь назад! сказала Кристиана.
Ветер свистел в зарослях чертополоха и тамариска. Раздался крик чайки, но такой слабый, едва различимый в плотной пелене безмолвия. Во тьме, державшей Эрмантье в плену, пейзаж казался торжественным, почти застывшим и простиравшимся до бесконечности. Если бы Кристиана не употребила слова «вершина», у Эрмантье наверняка не возникло бы внезапного ощущения пустоты. Он отступил на шаг. Это было странното, что творилось с ним. Стоило Кристиане сказать: «На вашем персиковом деревце выросло три персика», и персиковое дерево оказалось тут как тут. Теперь она говорит: «Не ходите дальше», и он уже не может избавиться от ощущения начинающегося головокружения, а между тем, мысленно он прекрасно представляет себе мягкий песчаный уступ, окаймляющий пляж. Любой ребенок играючи скатился бы с него. «Стало быть, я так беспомощен?» подумал он. Прогулка внезапно утратила для него всякий интерес. Он оперся на Кристиану и позволил увести себя.
Сейчас прилив, объяснила она.
Пусть так. Прилив или отлив, море все равно невидимо. Песок скрипел у них под ногами, и время от времени что-то хрустело: должно быть, скорлупа каракатиц.
Мне хотелось бы дойти до самой воды, попросил Эрмантье.
Теперь они ступали по более твердой почве. Моря почти не было слышно. Вместо того чтобы бушевать, как обычно, с глухим хлюпаньем набрасываясь на берег и ударяя друг о друга камни, оно катило небольшие волны, тихий плеск которых не соответствовал ощущению бескрайности. Эрмантье приготовился слушать мощный неумолчный гул, а вода у его ног журчала, словно ручеек. Он наклонился, почувствовал, как она, теплая, немного липкая, бежит между пальцами, пенясь на песке, словно шипучее вино в стакане. Он попробовал ее. Она была безвкусной и горьковатой. Хоть это оказалось бесспорным.
Мы могли бы дойти до Кардинальских скал, предложила Кристиана.
Лучше вернемся, сказал Эрмантье.
Ему здесь теперь не место. Ему довольно знать, что море по-прежнему существует, что рыбаки, добывающие креветок, наверняка закидывают свои сети возле мыса Шарпантьетам, где и сам он в былые годы Он тяжело оперся на руку Кристианы, словно больной на первой прогулке, у которого голова пошла кругом от ветра. Он был рад снова очутиться в машине и устроиться на мягком сиденье. Клеман бесшумно разворачивался. Кристиана не говорила ни слова. Быть может, она с тревогой наблюдает за ним, а то и с жалостью, со скукой? Теперь ему, наоборот, хотелось услышать ее болтовню. Он чувствовал себя виноватым в том, что пожелал прогуляться. Язык слегка жгло там, где его коснулась морская вода. Кожа на большом пальце, которым он трогал персик, все еще оставалась шершавой. Которое из двух свидетельств верное? Кому и чему следует теперь доверять?
«Бьюик» замер возле гаража.
Оставьте меня, сказал Эрмантье. Мне никто не нужен.
Он расстегнул рубашку, вытер шею. За поворотом аллеи они уже не могли его видеть. Он остановился рядом с персиковым деревом. Робко протянул руку, поймал одну ветку. И торопливо сорвав персик, с силой вонзил в него зубы. Он удивился, почувствовав, как рот наполняется тающим соком. И впрямь самый настоящий персик, уже созревший.
VI
Эрмантье ворочается в постели. Коленом отбрасывает одеяло, простыню. Дышит он тяжело. Стонет. Потом ложится на спину и замираетпрежде именно в таком положении он открывал глаза, когда просыпался. Но теперь его всегда окутывает ночь, и неизвестно, спит он или грезит, а может, выходит из тьмы забытья, чтобы погрузиться во тьму сознательной жизни. До него доносится удар грома, хлюпанье дождя. Он вспоминает Гостиная, партия в бридж. Ему кажется, что спал он долго. Гроза началась, когда Юбер сдал карты. Максим, вернувшийся незадолго до ужина, все время кашлял. Кристиана безмолвствовала. Один только Юбер, казалось, получал от игры удовольствие. Он обсуждал ходы, давал советы, спорил с Максимом, который, как всегда, совершал невообразимые промахи, а затем с ожесточением пытался оправдать их. Бридж втроемкакая глупость!